 21.12.2010 - Три опуса о языкеФилософия - это поиски смысла жизни. Смысл жизни видится нам во всем, к чему мы прикасаемся. Вот прикоснулись к деньгам - и они превратились в наш смысл жизни, прикоснулись к небу - небо стало смыслом.Наши прикосновения мы совершаем в мышлении и поэтому самые разные явления становятся в один ряд: небо, любовь, деньги, стремления к обладанию чем-то и т.д. Наша цель - сделать эти прикосновения физически реальными. Но когда это в конце концов происходит, они теряют смысл. Парадоксальность ситуации заставляет нас искать какую-то грань, какой-то компромисс, чтобы и ощущение не пропало, и чувствовалась легкая тяжесть в кармане. Эта грань между нашим мышлением и реальностью. Как понять где кончается мышление и начинается реальность? Формально, наше мышление - это то, что находится в голове, а все, что ее окружает - это уже объективная реальность. Но разве мы понимаем, что то, что мы видим - это только внешняя оболочка, образ, из которого мы строим нашу жизнь, наделяя смыслами и создавая свою собственную реальность? Мы видим образы, оболочки, наполняем их смыслом, собственным существованием, встраиваем в создаваемые нами концепции и в этом нашем мире рождаются смыслы, где-то здесь и бродит смысл нашей жизни, который объясняет зачем мы без конца рождаем смыслы и где среди всего этого реальная картина бытия. А бытие беспощадно ускользает, оставляя нам свои оболочки и позволяя наполнять их тем, чем нам захочется. Смысл остается неуловим. И вот перед нами раскрывается два разных мира: мир реальный. Мир оболочек, ускользающий мир и мир осмысленный, нами созданный мир, наша реальность. Два разных мира и два разных языка. Если не будет найдено взаимопонимания, будут конфликты. Хочется, чтобы один мир хоть сколько-нибудь проникал во второй, хоть как-то раскрывал ту истину, которой так жаждет человек. Но проблема в том, что мы не знаем языка. Мы плохо знаем тот язык, на котором говорим, язык собственного созданного мира, мы не знаем из чего он состоит и как устроен, мы заняты другим - собственными желаниями. Так как же мы можем узнать другой, не зная собственного? Мы, забывшие свой язык, учим его, как иностранный, как инородный, не понимая, что эта «инаковость» языка зависит только от нас. В этом наше косноязычие и наш парадокс, когда мы не можем говорить ни на собственном, ни на языке мира. Нужно учить языки, и начинать следует с собственного, чтобы услышать как мы сами ведем диалог с миром. А язык, как культура, формирует человека, воспитывает его и создает его менталитет, которым он переосмысливает окружающее, в том числе и сам язык. Язык, как рефлексия, и язык как культурный топос - это два языка, который как бы с двух сторон зажали человека, формообразуя его снаружи и изнутри. Почему так долог этот процесс? В человеке срабатывает, видимо, какая-то защитная реакция, он отчуждается от того языка, который снаружи и который изнутри. Он не внутри одного и не содержит внутри себя другой, - он отчужден от первого, выдавливая себя из-под его ига, и изрыгает второй. И это еще полбеды, человек, рефлексируя, создает новые языки, поясняющие те, от которых отчужден, - язык поэзии, язык музыки, имитируя язык птиц и язык животных, пытаясь постичь то, что лежит в самом начале, в основании жизни. Возможно это единственная панацея от отчуждения, потому что именно она позволяет человеку, не познавая одних, создавать другие и уже через них познавать то, от чего отчужден. Иными словами, через внешний и отчужденный объект, созданный человеком, можно познать то, что органично, и то, от чего отчужден. Мы не говорим о причине, но мы знаем, что это наше начало. Знание нашего начала позволяет нам органически ощущать начало мира, ощущать Другого. И этим Другим для человека всегда является Бог. Свобода - это то, что дается нам от Него и то, что формирует нашу индивидуальность, позволяя из множества вариантов выбрать один единственный, приемлемый вариант. Возможно что-то не случится, но появится один единственный образ. Выбранный нами из великого многообразия, которому мы соответствуем. Человек, как и Бог, создает многообразие: Бог в мире, а человек в самом себе. Но человек не может ощутить свое многообразие, если не услышит многообразия Бога. Это своего рода возвращение и преодоление отчужденности. Значит, язык - это искусственное преодоление отчуждения, а поиски Бога - естественное, так как язык - это создание человеком некого стороннего наблюдателя, через который познаются иные языки: божественный и собственный; а поиски - это поиски начала начал мира и самого себя, это уже вне языка, это больше языка, это дословное состояние человека. Получается, что человек находится между словом и дословным, и его индивидуальность формируется именно в этом странном пограничном состоянии, формируется в выборе между одним и другим. Понимание субъекта и объекта в этом пространстве становятся вообще вещами иллюзорными и перестают существовать как категории и понятия. Как изнутри, из личности человека можно познать то, что находится вне личности, можно лишь составить представление и познать это представление, можно даже врезаться в материальную сущность объекта, но при этом сущность, как бытие, всегда ускользнет от человека. Человек не может быть снаружи самого себя, следовательно, даже материальное познание объекта до его мельчайших частиц не даст ему возможность понять как устроена жизнь в его существе, так как жизнь находится не в физическом естестве объекта. Концепция субъекта об объективности - это картина самого субъекта, его отражение. Точнее в отражении объекта человек видит самого себя. Это будет продолжаться до тех пор, пока человек не научиться постигать или проникать за материальное естество объектов видимого мира, а возможно научится преодолевать свое представление о материи, поняв, что суть находится совершенно в другом месте и познавать следует ее. Пока человек находится в замкнутом кругу собственных отражений-представлений о мире, бытие будет ускользать. Возможно человеку стоит изменить критерий познания и перестать воспринимать объекты мира как нечто внешнее, ощущать только их оболочку, их поверхность, даже многообразие их состояний, а понять, что все смыслы сходятся в другом месте. И ощущение от какого-то объекта - это важнейшее, потому что приобщает к бытию. Это своего рода взгляд изнутри, человек ведь всегда старается приобщить весь мир к своему внутреннему бытию, создавая картины мира и вписывая в них все, что он видит. А с другой стороны, что может человек увидеть, кроме своего внутреннего бытия? Ничего. А, стало быть, ничего - это пустота и смерть, а значит вне бытия. Но стоит ли смотреть на это ничего, раз все равно ничего нельзя увидеть? Возможно, что это «ничего» и есть обличие, поверхность бытия, если мы его ощущаем за пределами бытия. Разве поверхность может быть личностью? Личность - это что-то сродни сущности, а значит она сама окружена поверхностью «ничто». Она есть сама по себе бытие. А это значит, что она имеет свою поверхность, свой внешний вид, который парадоксален - ничего нет, а как хорошо выглядит! Но личность и ее внешний вид отчуждены друг от друга также, как и все остальное, и также ищут друг другу подъездные пути. В поисках путей соответствия одного другому, личности и ее личины, встает не только проблема языка, но и соответствия внутреннего и внешнего, материального и идеального. Если углубляться в материю, то за ней невозможно разглядеть из чего состоит та жизнь, которая оживляет эту материю. Она станет жизнью и погрузить человека в свою плотность и задушит в своих объятиях, потому что ни легкости, ни воздуха, ни любви в этом уже не будет. Субъективность всегда соседствует с идеальным, которое познается в выборе. Мы всегда выбираем между материальным или идеальным, которое еще называют духовным, потому что наши желания этих двух природ и они по-разному говорят об этом. Что-то нравится нам, что-то нравится нашему телу, - вот он критерий выбора. Выбор - это не состояние, в которое погружается человек, созерцая множество моделей машин или одежды. В этом выборе не следует разделять желания потому, что духовное проявляется в материи, а материя полна духовным, но при этом желания не смешиваются. И желание любви - не может вмещать одновременно и духовное стремление к единению душ и физическое вожделение тел, потому что разные цели. Достигая одной цели, мы можем не знать о второй. И это, пожалуй, самое веское доказательство этой разницы. Ее отчужденность очевидна. Но каким может быть преодоление этой отчужденности пока неясно. Возможно совершенно новое состояние человека, способного преодолеть это отчуждение и будет великой панацеей, излечивающей отчуждение человека с самим собой и миром. *** Проблема современной философии - это воистину проблема языка. Культура высказывания мысли изжила себя. Когда 200 лет назад философ ушел от языка математических формул и поэтических ямбов он попытался создать свой собственный язык, язык высказывания мысли. Он родился в лоне немецкой философии, до этого он либо сливался с математикой и физикой, как у Лейбница или Вольтера, либо превращался в поэзию, как у Августина или Данте. Как только сформировались методы познания, так вместе с ними возникли и определенные формы языка. Логичность метода познания, его бескомпромиссность, его формальная последовательность - все это перешло по наследству в язык философии. И если еще у Канта и Гегеля язык живой, то последующие философы вынуждены были выбирать между языком и свободным изложением. И причастность к языку, то есть к определенным языковым формам, решала причастность к философии. Философией стали называть только те опусы, которые изложены определенным типом языка, сложность языка вызывала уважение и требовала внимания, все остальное выносилось за грань философии. Язык стал судьей, который сортирует философов от не-философов, определяя причастность не к философии как таковой, а к определенному стилю языка. Профанность такого философского подхода и самого языка раскрывается перед нами только сейчас, когда мы оказались в тупике, отбрасывая от философии подлинных философов, свободных в формах изложения, отгораживаясь от них философами-формалистами, то есть любителями языка, иными словами, паразитами от науки. Паразитирование заключается в том, что философия, которая следует за языком - это уже философия языка, а не сама философия. Философия теряет свою основную цель - поиск сущности вещей, но приобретает механизм высказывания мысли о том, что этот поиск сущностей с помощью языка невозможен - ускользает. Язык сам по себе ничего не решает, но став единственной мерой причастности к философии он сделал ее привязанной не к смыслам, а к самому себе. Эта привязанность повернула философию в другое русло. «Философом» стали называть человека, который не смотрит в суть вещей, а который умеет грамотно пользоваться языком выражения собственной мысли по какому-то поводу. Отсюда и рождается профанация и профанность как таковая. Философ - человек языка, а не человек смысла. Цель философии изменилась. Потеря цели повернула философию в социальное русло, то есть в создание определенной замкнутой культуры философского языка, а не философии как таковой. Противостояние языку в философии стало актуально только сегодня, когда значение слова «философия» стало иметь множество вульгарных смыслов, связанных с профанацией науки, бессмысленным и пустым размышлением, словом, стала общественно приемлема по отношению к философии следующая формула: философия - это способность из ничего делать что-то, к примеру делать деньги, бессмысленно философствуя. Само имя «философ» превратилось в ругательство и в синоним слова «бездельник». Разумеется, философия переживает такие периоды, к примеру, в античности, во времена Сократа и Платона философия воспринималась именно так - Аристофан в своей пьесе «Облака» высмеивает философию как таковую и философские подходы Сократа, даже форму его философии - диалог, считая его пустым и бессмысленным формализмом, цель которого запутать мыслящего человека. Возможно, это периоды, когда созданные методологии познания и формы языка начинают мешать философии и поэтому появляется новый тип или способ постижения истины, который сначала воспринимается как нетрадиционный, но затем становится «классическим». Вульгарное восприятие философии Аристофаном и теми, кто придерживается его точки зрения, не мешает однако историкам считать именно это время «золотой порой» философии, ее расцветом и классическим периодом. Возможно и современность будет в будущем восприниматься как время рождения нового языка философии, ее обновления, а возможно и временем ее нового классического периода. Ряд современных философов сознательно обратилось к поэзии, чтобы из нее почерпнуть возможность языковых манипуляций и обрести определенную степень свободы. Эксперименты со словом, обращение к тому состоянию человеческого мышления, которое существует до слова, - на сегодняшний день это те два пути, которые развиваются в философии как некие нетрадиционные формы. Эти две падчерицы на самом деле родные дети философии, но их место занял язык, - фактически, подкидыш. Современный философ - это не историк философии, а поэт или художник, который визуально-пластически способен воспринимать и выражать идеи, а ассоциативные образы способен структурировать и превращать в идеи. При этом метаморфозность идей и образов сохраняет свою сложную структуру и таким образом появляются новые смыслы, новые формы и новые образы, то есть философия, как феникс, заново возрождается из пепла. Часто современных нетрадиционных философов обвиняют в профанации, в антинаучном подходе. Разумеется, с точки зрения выработанных методов познания это антинаучно, но может быть стоит подвергнуть переоценке эти самые методы познания. В современной методологии познания сохранились лишь те методы, которые основаны на опыте, которые формально рациональны, то есть все результаты можно проверить: потрогать, понюхать и увидеть. Все остальные оказались отброшенными или оттиснутыми в другие области вне науки. Наука превратилась в хранительницу материальных форм бытия, собирающей его многообразие, но не ощущающей причин его, утерявшей смыслы этих форм, саму суть, потому что она иной природы, чем материя. Первоначальное стремление науки к познанию смысла жизни, стремление к истокам бытия в какой-то чудовищной метаморфозе превратилось в хранение разнообразного хлама и поиски потерянных вещей. Наука, как старый кладовщик, давно уже забыла зачем она когда-то стала собирать все эти вещи, она их периодически перебирает и пытается составлять новые. Постмодерн - это не веяние искусства, это мироощущение человека как такового, это состояние всех областей его жизни, в том числе и философии. Проблема современной культуры и философии - это проблема языка и методологии. Выход из этого заваленного помещения множеством разных вещей может быть только один - отказ от них, возврат к первоначальной цели: поиски истоков бытия, которые лежат не материальных формах, а в ином. С этого и начинается век индивидуализма, когда человек отказывается от всего наработанного культурой и создает свои собственные формы бытия, которые находит сам в своей глубине и уже ни на кого не ориентируется. В академическую философию пока эти веяния еще не пришли, она все еще пытается реанимировать материалистические методы познания и ориентироваться только на язык. Альтернатива пока еще на грани науки и искусства. Возможно она там всегда и была, когда человек, исповедуясь, мыслить о мире и себе, выражая это в поэтической форме, и какой-то историк философии счел это знаменательным и важным, приобщил к философии. Вчера это было еще частично возможно: Августина почитают в философских кругах, но сегодня это возможно только при обилии классических и традиционных трудов, и тогда подлинное размышление, выраженное в странной поэтической форме, станет причислено к философии, хотя и будет восприниматься просто шуткой философа. Сам академизм философии - это ее язык и метод. Способность человека выражать вне метода и вне его языка считают уже за гранью, воспринимают альтернативой. Язык и метод - сын и отец в истории философии. Разработка методов познания наложила на познание определенные способы, сформулировала их, и вот тут родился язык. Сформулированные способы познания позволили найти определенные формы самых разнообразных явлений в человеке и окружающем мире. Эти определенные формы жестко закрепились в языке. И методологи от философии определили эти формы оптимальными и абсолютными для мышления, забывая однако, что метод и форма по отношению к сути вторичны, недолговечны, способны к изменению и метаморфозам, переходя один в другой. Результатом этого стал язык, который не пропускал сквозь себя различные изменения методов и форм, то есть он стал противоречить изменчивости и гибкости форм в методологии познания. Примером этому может послужить различное восприятие таких понятий, как разум, мышление, ум, сознание. Споры относительно взаимопроникающих областей этих категорий ведутся до сих пор. А по сути эти споры сводятся к определению функций. Возможно следует изменить ориентир - от функций и пластических возможностей перейти к рассмотрению самих форм мышления. Скрытая внутренняя вражда между языком и методом познания парадоксальна, но первопричина ее скрывается в мышлении человека, который хочет закрепить и сделать устойчивыми визуальные и ощутимые образы, которыми оперирует мышление. Устойчивость материальных образов в мышлении человека абсурдна. Человек мыслит по определенному методу и у него возникают запланированные стереотипы, казалось бы никакого конфликта, но проблема заключается в том, что конфликтна сама ситуация - гибкости и изменчивости материальных форм не соответствует созданная в мышлении человека имитация, которая претендует на абсолютную непоколебимость. Это не просто потеря пластики - это обман. Этот обман настолько глобален, что человечество до сих пор никак не выберется из него. Если подумать то проблема выглядит очень простой: перед глазами человека какой-то красивый изящный, но переменчивый пейзаж (изменчивость материальной природы очевидна), в сознании человека этот пейзаж отражается и возникает образ, а вот дальше начинается путаница: мышление тут же закрепляет этот образ как нечто непоколебимое, пытаясь сымитировать во всех подробностях ландшафт и к нему привязать чувства и душу человека, и этот образ превращается в крепкую скалу и изменениям неподвержен, по отношению к этому образу человек начинает выстраивать картину мира дальше, такую же стойкую. И получается, что вокруг человека мир легок и изменчив, потому устроен так, что материальные формы изменчивы, а идеальные устойчивы, а картина, имитация мира в мышлении человека связана только с внешней схожестью и определением функциональных особенностей материальной формы, и при этом очень жестка и неподвижна, и уж никак не может быть подвержена никаким изменениям. А о сути вообще человек забывает, все его внимание поглощено проблемами многообразия форм. И это тоже проблема языка, именно язык переводит взгляд человека с сути на материальную поверхность и заставляет рассматривать как это сделано, и нет ничего удивительного в том, что в культуре сегодня пришло время постмодерна, когда знания о том, как все сделано стали разваливаться, и уже не имеет смысла понимать причины и возможности разных материальных форм и самого формообразования. Ничего нет, а как хорошо выглядит. Гениальный парадокс существует в мышлении человека, его эквивалент в математике - лента Мебиуса. Человек создал язык, чтобы отделять одно от другого в том, что видит и ощущает. Называет что-то, значит выделяет из общей среды, из общей каши, потом из названий складывает группы по признакам и разного рода похожестям. Перед глазами человека великая мозаика, но цель языка - это не просто отделить одно от другого, а постичь суть вещей и картины в целом. Эта цель стала очевидной как только родилось первое название. И вот начался процесс, где появилась методология и определенные ориентиры - на физический опыт (зрение, слух, обоняние и пр.), то есть переключение с сути на форму, идентификация, как у Аристотеля, формы и ее сути. Это и есть место переворота на ленте Мебиуса, когда первоначальная цель заменяется на противоположную самой себе. И цель языка переворачивается с ног на голову, и вернувшись к первопричине своего возникновения (в поисках сути вещей, отделения одного от другого), она вместо сути, познать которую стремилась, ничего не увидела, то есть увидела пустоту, которую и приняла за суть. Но это уже совсем другая история. Теперь становится понятным, в чем суть кризиса философии - в кризисе языка и его ориентирах. *** Разносторонность проблем языка, заключается прежде всего в том, что взаимопонимание возможно только с его помощью. Его знаковая структура позволяет человеку возводить смысловые замки, наводить смысловые мосты и вообще создавать свою собственную реальность. Литератор, философ, художник интересны только в различных формах языка. Каждый из них по сути - человек мыслящий, а вот формы выражения возникают разные. И мы с любопытством сопоставляем созданные картины бытия с собственными и говорим: «это нам близко, это от нас далеко». Мы наблюдаем за множественностью проявлений языка. Язык выступает для нас словно нож, которым мы разрезаем под особым углом действительность и самих себя. Интересен сам нож и глубина его проникновения. Именно благодаря ему внешнему, слову художника, слову литератора или философа, мы находим собственные отражения, собственную личность, учимся сами резать. Но этот нож одновременно и производная культуры, потому что рождает многообразие, и проблема рефлексии личности. Он выступает как нечто внешнее, и как внутреннее. Его двухсторонняя природа, двухстворчатая способность раскрываться вовне и вовнутрь создает для человека иллюзию того, что все есть лишь его собственное бытие и нет ничего постороннего, отгораживает от бытия и приобщает к нему, уничтожает отчуждение человека от самого себя и от бытия. От этого и проблемы языка можно разделить на внутренние и внешние. Внутренние - это всегда рефлексия, которая рождается от соприкосновении с бытием, в тот момент когда сознание отделяет вещи одной от другой, язык называет их разными именами, чтобы сознание не запуталось и смогло потом собрать сложную мозаику бытия из этих названий, и эта мозаика станет потом в мышлении имитацией бытия, которая заменит человеку подлинное бытие. Соприкасаясь с бытием, человек в своем мышлении будет соприкасаться с имитацией и только тогда осознавать к чему именно он прикоснулся. Это отражение от отражения отгораживает человека от бытия, а граница, не пропускающая через себя человека к бытию, ни бытие к человеку - язык. Человек оказывается в замкнутом пространстве, в пространстве отражений - это то, что мы сегодня называем постмодерном в культуре, когда человек разбил эту мозаику бытия, растерял все названия, растерял смыслы и просто взирал на разрушенный, как ему казалось, мир. На самом деле просто разбилось зеркало языка. В вопросах бытия мы всегда имеем дело с двумя проблемами языка - с внутренней и внешней. Они проникают одна в другую, потому что язык создается человеком не только для самого себя, чтобы отличать одно от другого, но и для того, чтобы эти отличия стали общепринятыми, чтобы воспринимались как объективное в сознании и культуре. Это происходит потому, что человек всегда находится перед бытием, вернее перед зеркалом бытия, созданным собственным сознанием, производной языка, человек не знает, что перед такими же зеркалами находятся другие люди - человек замкнут в собственном лабиринте. Он предполагает наличие иного, но понимает это умом, на уровне абстрактной теории, а не естеством, позволяющим допускать присутствие еще кого-то, кроме его самого и Бога. Человеку нужен Бог, но человеку нужен и человек. Если человек знает, что Бог скрывается от него вот за этим зеркалом, то представление о другом человеке превращается в чистую абстракцию. Если с Богом многое решает вопрос веры, когда зеркало вдруг исчезает перед глазами человека и он может увидеть Бога, но это из области чуда, то с другим человеком перспективы встретиться крайне малы. Встреча с другим человеком становится иллюзией, в нее нельзя верить как в Бога. Другой человек абстрактен и вера здесь становится неуместной, мы рассматриваем другого человека, как конструкцию, как нечто, что похоже на нас, но не мы сами. Мы способны изучать мировоззренческие установки, многообразие точек зрения, но это каркас, а что дальше мы не знаем, остаются только смутные ощущения, с которыми мы пока не знаем что делать. Нахождение и ощущение другого человека в замкнутом собственном пространстве крайне трудно, потому что другой человек не Бог, то есть он не превосходит нас в глубине постижения бытия, и его сложно обнаружить, поверить в его существование. Наше знание о другом человеке подобно теории, оно не отражается, это наша фантазия, фантом, не имеющий причин проявляться в бытии. Что мы знаем о другом человеке? Ничего, кроме того, что внешне он выглядит почти также, как мы. Наше стремление к власти над себе подобными говорит о том, что мы никак не допускам, что душу другого человека защемит от боли, в момент попадания под наш пресс воли. Если бы мы знали это, верили и чувствовали, мы бы испытывали такую боль, что никакой власти больше не захотелось бы. И в этом наша культура, наши проблемы языка. Язык разделяет нас, отделяет зеркальными стенами друг от друга и мы можем соотноситься друг с другом, как в тюрьме, легким постукиванием. А это уже язык объединяющий, своего рода суррогат - язык в языке. Бог нам говорит в заповедях: «возлюби ближнего как самого себя» - это одна из причин поверить в другого человека, одна из возможностей оказаться с ним рядом. Но язык в языке не допускает этого, слишком много условностей, много запретов, и потом еще страх - кто знает, что ждет нас за этой зеркальной стеной, когда мы ее разобьем? Может быть весь мир обвалится на нас и мы загораживаемся от него нашим языком. Но все-таки желание любви оказалось сильнее страха, люди в ХХ веке разбили наконец-то зеркало культуры, и в первый миг им показалось, что они оказались перед пустотой, потому что глаза их не привыкли к свету, они по привычке искали язык, а его уже не было, вместо него зияла дыра, уводящая в бытие. Смыслы оказались утеряны, люди рады бы все собрать, да забыли как и зачем. Сама проблема языка забылась. Вот присел человек перед разбитым языком и пытается его вновь сложить, но ничего не получается, так как сам процесс создания символа, секрет этого чуда, в сознании утерян. Его место занял бытовой язык. Человек прикрылся бытом от бытия, чтоб не смотреть на разбитое зеркало и погрузился в первобытное состояние. В глубокой древности, когда человек боялся всего окружающего он тоже попытался отделаться от бытия языком и загородиться бытом. Он обожествил предметы быта и сделал быт своим языком. И только сегодня мы понимаем, что зеркало, которое отгораживает нас от бытия - это язык быта, бытовых предметов, которые мы наполняем несвойственными им смыслами и думаем, что приобщаемся к подлинному бытию, на самом деле мы создаем ирреальность, потусторонность нашей жизни, мы создаем другу сторону быта, которую сами боимся и считаем пустотой. Мы знаем, что по ту сторону нашего быта лежит бытие, и это бытие - тот же быт, только наполненный другими смыслами. Но это только теория, потому что пока перед нашими глазами только пустота потустороннего быта. Но теперь зачем нам нужно собирать разбитый язык быта? Нам нужен другой язык, который был бы мостом между нами и бытием, не отгораживал, а воссоединял. И эти механизмы наше мышление сейчас старается выработать. Новый принцип языка, новый способ создания картины мира пока существуют как некая теория, потому что мы при создании нового, обращаемся к старым методам, пытаемся вернуть язык быта, снова наделить предметы каким-то несвойственным им символическими и знаковыми смыслами и значениями, чтобы указать самим себе на то, что вне быта. У нас это уже не получается - хотим попасть пальцем в небо, а попадаем в пустоту. Сегодня каждый человек думает о языке, каждый пытается решить эту проблему для себя, создает свой собственный, но вновь погружается в первобытное состояние неосознанной сопричастности с чем-то иным, чем быт. Но прямо взглянуть этому иному человек боится, потому что ему кажется, что он увидит пустоту. Это «кажется» становится для современного человека символом веры - кажется и видят. Казаться не должно - мерещиться не будет. Бытие - не пустота, оно не граничит с небытием, этих границ Бог не определяет. Эти границы определяет для себя человек, а для истинно верующего смерти нет, потому что есть Бог, а значит любовь и жизнь. Для того, чтобы это увидеть сегодня нужен другой человек, чтобы в его душе, как в зеркале, отразилась бы полнота, тогда и родится новый язык. Язык бытия, а не быта. Это рефлексия совсем другого уровня. Осознающее себя сознание освободится от созданных им самим рамок, выйдет из зеркальной комнаты языка, забудет о своих отражениях, в которых познает само себя, а найдет другой метод, когда не просто отразится, а увидит себя самого в другом. И этот метод, также, как и мир, прост. Любовь решает эту проблему. Когда любишь другого человека, тогда не отражаешься в нем, не любуешься на свое отражение, а видишь другого, чувствуешь сопричастность, осознаешь бытие в себе самом и в другом по каким-то иным законам. Возможно уровень рефлексии здесь уже не существует, может быть и рефлексия, как таковая, останется прерогативой языка. Она уйдет вместе с языком и возникнет новый метод осознания, метод любви. Когда в другом видишь не себя самого, а Другого, то есть видишь отражение Бога и переживаешь Его. Но мы пока барахтаемся в остаточных реакция нашего существа, обремененные ностальгией по языку быта, всевозможных рефлексиях по несбыточному и неразрешенному, цепляясь за осколки наших отражений и старый язык, в котором отражаемся только мы сами, но не бытие, ни другой, ни Бог. Скорее всего, в этом наш сбой и особенность нашего возврата - в привязанности к языку быта, он формирует наше сознание под себя, становясь чем-то внешним, сторонним, становясь на то место в нашем сознании, где должен быть Бог и другой человек. Нужен новый механизм языка, не сам язык, а механизм создания языка. Потому что язык не может быть сам по себе неким иным, вне материальных бытовых образов, он по природе соткан из них, и это мы не вправе менять, а вот сам механизм - нам подвластен и зависит от нас. Пока язык зациклен на себе самом, замкнут на материальных формах и образах, зависит от них, мы не увидим бытия. Но именно язык доведет нас не только куда-то в пространстве, но и выведет нас, если оставит самолюбование и изучение природы форм, отвлечется от них, будет отчужден в некотором смысле от своей природы, и тогда в этом парадоксе родится сопричастность бытию и Богу. И.Кона Опубликовано на сайте: http://intencia.ru Прямая ссылка: http://intencia.ru/index.php?name=News&op=view&id=19 |