 24.03.2009 - Французское просвещение. Трудности и следствия фатализмаФранцузское просвещениеТрудности и следствия фатализма. Однако построить его они не смогли. Это обнаруживается в связи с тем, что третье употреблявшееся ими значение термина «случайность» переходит в иное, четвертое: случайное—это то, что с трудом поддается установлению и предвидению, оно незаметно в принципе. Как бы мы ни пытались раскрыть его причины, они в силу своей чрезвычайной мелкости и неисчерпаемости их числа ускользают от нашего взора и остаются неопознанными. По объему этот класс случайностей почти совпадает с классом «мелких причин», а по содержанию близок, но не тождествен области тех случайностей, причин которых мы сейчас не знаем. Именно о случайностях в четвертом их значении писал Гольбах, когда жаловался, что судьба человека «зависит от незаметных причин», и на них указывал Гельвеций, говоря, что имеется «неизвестное нам сцепление причин» . Именно это понимание случайного представляет собой момент агностического, который присутствовал в учении французских материалистов о фатализме. Это учение приводит к представлению о природе как о неотвратимо, но в то же время прихотливо действующей силе. Чем же отличается такое представление о естественной «судьбе» от представлений о «судьбе», проистекающей от божественных установлений? «Порядок» причинно-следственных связей оказывается аналогичным единству велений бога, скрепленный вместе единством его личности, а безбрежная «капризность» частных детерминации находит своего двойника в неукоснительных, но для нас непонятных и неисповедимых божественных решениях. Так сходятся крайности,— указывает Энгельс,— и ссылки на всеобщую причинность, не соединенные с конкретным знанием причинно-следственных связей, равнозначны упованиям христиан, мусульман и деистов на высшую судьбу. «Для науки почти безразлично, назовем ли мы это, вместе с Августином и Кальвином, извечным решением божьим, или, вместе с турками, кисметом, или же необходимостью». Так метафизические воззрения на случайность сближают материализм XVIII в. с его антиподами—религией и философским идеализмом. Подобно религии, материалистический фатализм ориентировал на то, чтобы послушно ждать свою судьбу и безропотно переносить ее непредвиденные удары. И Гольбах, определяя свободу как поведение человека в соответствии с его внутренними убеждениями, здесь же признает, что человек не свободен и приглашает всех: «Подчинимся же необходимости... покоримся природе». Ведь все внутреннее в человеке зависит от внешних природных сил, и всякая причинность есть непременность, необходимость, невозможность ее обойти. Все одинаково непреложно, и все будущее фатально неотвратимо. Свобода может заключаться только в примирении с необходимостью, и, хотя в этой формуле соединены и отождествлены диалектические противоположности, — свобода и необходимость, она остается у Гольбаха, как, впрочем, и у Спинозы, метафизически понимаемой, не ведет к дальнейшему собственно диалектическому анализу. Сам Гольбах и его единомышленники решительно возражали против апологетического истолкования их фатализма, хотя их возражения и не во всем были убедительны. Гольбах уверял, что фатализм полезен, ибо не оставляет преступлений безнаказанными и этим укрепляет мораль. В этом смысле «система фатализма ничего не изменяет в положении вещей и не приводит к смешению понятий добродетели и порока». Наказания виновных диктуются системой фатализма, потому что нужны меры, которые отпугивали бы от попыток повторения подобных преступлений этими лицами и остерегали бы других лиц. Философ справедливо указывал, кроме того, что одной из предпосылок падения преступности должно послужить правильное воспитание. Пусть из фатализма вытекает наличие разных отрицательных явлений, продолжал он, но столь же неизбежно вытекает из него и их преодоление. «Невежество необходимо...», но необходимо произойдет и его устранение. Если природа несет с собой болезни, то она же и лечит их. Гольбах и другие французские материалисты XVIII в. ссылались на то, что само фаталистическое учение входит действующим звеном в цепь причинений и оно вовсе не ведет к тупой пассивности, апатии и покорности. Следует отдать должное тонким соображениям философа о том, что сама человеческая активность входит составным моментом в фатально разворачивающиеся взаимодействия людей, вещей и событий. «Мои чувства необходимы» не менее, замечает Гольбах, чем необходимы бесстрастие и подчинение обстоятельствам. Этим замечаниям Гольбах придает по сути дела антифеодальный смысл: действия людей, верно понимающих законы природы, ведут к ниспровержению строя невежества и деспотизма. Французские материалисты XVIII в. стремились оправдать свою ненависть к отжившим феодальным порядкам теоретически, и фатализм играл в этой теории существенную роль: его адепт не будет попусту /сокрушаться и растрачивать свои душевные силы среди несчастий, он уверен в окончательной победе разума и справедливости и отдает борьбе за эту победу свои силы. Следуя необходимости, фаталист «не будет больше рабом». Таким образом, Гольбах не ограничивался отождествлением свободы с познанной необходимостью, но приближался к мысли о том, что свобода есть активно, с напряжением сил, познаваемая и реализуемая необходимость. Приближался, не понимая того, что такая формула не совместима с фатализмом, ибо фатализм не может быть теорией активного действия, которая способствовала бы максимальной мобилизации сил. Требовалось преодолеть фатализм. Но этого до появления марксизма не смог осуществить ни один философ. Гегель искал свободу во внутренней необходимости Абсолюта, но эта мнимая «свобода» оказалась для человека всего лишь императивом следовать высшей и далекой от него закономерности. Все философы до Маркса и Энгельса рассуждали о причинности и необходимости только в абстрактной форме, и это закрывало путь к преодолению фатализма. Французские материалисты писали и говорили о закономерных связях в природе вообще, о причинности и самой «Природе» также вообще. Еще не было конкретного анализа причин, а тем более их следствий. Такой конкретный анализ приводит к выводу, что следует различать взаимосвязанные, но не тождественные два вида необходимости: (а) непременность возникновения следствия, коль скоро налицо причина и весь комплекс ее действия; (б) неукоснительность появления следствий, составляющих в своей совокупности основную, магистральную линию развития объекта. Второй вид необходимости означает существенную внутреннюю закономерность в отличие от случайности как несущественной, внешней «фактичности». Такую случайность и ее антипод (б) — необходимость французские материалисты не рассматривали. Ведь все причинно-следственные связи казались им одинаково «внутренними», потому что все они происходят внутри Природы, а каждое движение «шального атома» представлялось столь же незначительным само по себе, как и движение всякого другого атома. Вольтер резко сформулировал дилемму «в мире господствует либо безраздельный, жесткий фатализм, либо свобода» как выбор философа между признанием пассивности и подчиненности человека, с одной стороны, и отрицанием закономерностей и предвидения,—с другой. Эта дилемма сохранилась и до наших дней, ее отзвуки мы найдем и в различиях постановки вопроса у Плеханова и Грамши и в полной противоположности воззрений французского философа Л. Альтюсера и югославского «марксолога» Г. Петровича. Ее решение, намеченное в свое время Плехановым, достигается через учет связей между природными и социальными процессами на основе бесконечности мира и относительной самостоятельности (несвязности) его частей. В рамках этого решения, кроме различения двух видов необходимости, требуется и различение двух видов случайности: (а) внешней, в виде цепи причинений, извне вторгающейся в данную объективную структуру, и (б) внутренней, в отношении к которой необходимость пробивает себе путь через статистический «разброс» отдельных случаев причинения. Разрешить указанную дилемму французские просветители и их единомышленники в других странах не смогли. Вольтер предпочел допустить частичную свободу воли, но граница между свободой и необходимостью была проложена им наугад и не убедительно. Вольтер, Дидро и Руссо вступили на верный путь, в том смысле, что обратили внимание на тот факт, что каузальные связи различны по своей роли и не все одинаково необходимы. Гельвеций,— писал Дидро,— «не считается с огромным различием, получающимся между действиями (как бы мало ни было различие между причинами), когда причины действуют долго и непрерывно» 2. В качестве примера Дидро указывает на открытие Ньютоном всемирного тяготения, к чему великого ученого долго готовили природа и размышления, пробившие дорогу его разуму. Но соображения Дидро остались в форме догадки и не были развиты в систему взглядов. Чтобы раскрыть диалектику случайности и необходимости, недостаточно было ссылок на количественное повторение причин и проведения различия между «мелкими» и «крупными» причинами по числу участвующих в них атомов. Нарский И. С. Опубликовано на сайте: http://intencia.ru Прямая ссылка: http://intencia.ru/index.php?name=Pages&op=view&id=457 |