Интенция | Все о философии

25.03.2009 - Феноменология. Брентано: Структура внутреннего опыта. Проблема единства сознания

I. Очевидность, внутреннее сознание и бессознательное
Выделяя признаки психических феноменов, Брентано определяет тем самым предметную область психологии и отделяет ее от предметной области естествознания.

Психология как наука о психических феноменах, как наука о сознании лежит в основе всех философских наук. В свою очередь, наука о сознании не основывается на какой-либо иной науке. Психология у Брентано принимает на себя роль науки о “первых причинах и началах”. Однако наука о сознании весьма далека при этом от традиционной метафизики, от трансцендентализма (по крайней мере, кантовского), от спекулятивных конструкций Гегеля и — что особенно важно в нашем контексте — от любых иррационалистических учений, и в частности, от учений о бессознательном.

Наука о сознании должна, по Брентано, основываться на внутреннем опыте, который служит источником очевидности. В этом как раз и состоит глубокое различие между феноменологией и кантианством. Согласно Канту, разделение на явления и вещи в себе действительно не только относительно внешнего, но и внутреннего опыта. “...Я познаю себя, — пишет Кант, — только как я себе являюсь, а не как я существую” (Критика чистого разума, §25). С точки зрения Брентано, во внешнем опыте существует различие между явлениями и тем, что им соответствует в реальности. И хотя Брентано не называет эту реальность “вещью в себе”, все же можно констатировать определенную близость его позиции к кантианской, или, по крайней мере, к позитивистской, феноменалистской.

Во внутреннем опыте, однако, Брентано не признает такого различия. Сфера очевидности внутреннего опыта очень узка, однако все же она существует. Мы осознаем, что в данный момент мы воспринимаем, а не судим, воображаем, а не представляем, сомневаемся, а не предполагаем и т.д. На первый взгляд такое знание почти бесполезно, однако, если не терять из виду основного свойства сознания — быть направленным на объект, то оказывается, что вовсе не бесполезно знать, какого рода предмет перед нами, представленный, воображаемый, предполагаемый, сомнительный и т.д.

Психические феномены даны нам во внутреннем опыте, однако могут ли существовать психические феномены за пределами этого опыта? В каком смысле могли бы мы говорить об их существовании? Брентано заостряет этот вопрос, переходя от термина “психический феномен” к термину “сознание”. Рассматривая многозначность слова “сознание”, которое, кстати сказать, было изобретено, так же как слово “представление” (Vorstellung), Христианом Вольфом, Брентано отказывается следовать какому-либо из общеупотребительных значений. Он оговаривает, что будет употреблять этот термин как равнозначный “психическому феномену”. Таким образом, сознание характеризуется интенциональной присущностью ему предмета, или, иначе говоря, каждый психический феномен есть сознание об объекте. Теперь можно, следуя терминологии Брентано, переформулировать наш вопрос следующим образом: существует ли психический феномен, который не является объектом какого-либо сознания? Или иначе: “Все психические феномены суть сознание — но осознаются ли так же все психические феномены, или же существуют, возможно, неосознанные психические феномены?” Причем Брентано указывает, что неосознанное (или бессознательное) сознание не является противоречием, как, скажем, невидимое видимое.

После появления психоанализа вопрос о бессознательном приобрел большое значение, а сам термин вошел в плоть и кровь современной культуры. Однако и во времена Брентано многие психологи признавали существование бессознательных или неосознанных представлений и т.д. При этом необходимо, конечно, точно определить, что же каждый раз понимается под сознанием. Отметим, в частности, что у Фрейда понятие бессознательного становится основным, но при этом нет, по существу, анализа сознания. Вы знаете, что для определения значения чего-либо, важно понять так же противоположное значение. Если не определено сознание, то, следовательно, не определено и бессознательное.

У Брентано сознание определено достаточно четко: это направленность на объект. Сама эта направленность и определенный способ этой направленности является объектом сопровождающего сознания. Можно сказать, что это сопровождающее сознание и делает сознание сознанием, иначе говоря, делает направленность на объект осознанной. Теперь мы задаем вопрос, существуют ли психические феномены, которые не осознаются, не являются объектом сопровождающего сознания? Уже исходя из брентановского определения сознания, можно ответить на этот вопрос отрицательно.

Еще раз подчеркнем, речь идет не об отрицании бессознательного вообще, в каком-либо из возможных смыслов, но именно о бессознательном, исходя из определенного понимания сознания.



Брентано, конечно, не довольствуется дефинициями и выводами из дефиниций и фиксирует очевидное: неосознанные психические феномены по самому своему смыслу не даны непосредственно в опыте. Следовательно, мы можем лишь опосредствованно иметь знание о них. И Брентано выделяет четыре способа возможного понимания неосознанных психических феноменов и их возможной роли в сознании, т.е. возможной связи с осознанными психическими феноменами.

Мы могли бы считать неосознанные психические феномены причинами данных в опыте фактов.

Мы могли бы полагать, что данный в опыте факт производит некий психический феномен, который не осознается.

Можно было бы предположить, что у осознанных психических феноменов сила сопровождающего их сознания является функцией их собственной силы, и при определенных условиях, когда последняя имеет положительную величину, первая равна нулю. Иначе говоря, психический феномен может быть настолько слабым, что он не осознается.

Можно полагать, что допущение — каждый психический феномен есть объект психического феномена — ведет к бесконечному усложнению состояния души, что противоречит опыту.

Мы не будем рассматривать все эти четыре попытки, остановимся кратко на первой и более подробно на четвертой, ибо в последнем случае речь идет о структуре опыта вообще и структуре внутреннего опыта в частности.

Относительно первого случая Брентано отмечает следующее: во-первых, для того чтобы определенный факт рассматривать как действие неосознанного психического феномена, необходимо, чтобы сам этот факт был достоверно установлен. Однако, такие факты, как ясновидение, предчувствие, предвидение весьма недостоверны. Ссылки на творчество гениальных людей неубедительны, ибо гениальные мыслители, замечает Брентано, все же не сомнамбулы и, кроме того, некоторые из них, например Ньютон, сообщают нам о ходе своих открытий.

Эта аргументация Брентано может показаться неубедительной, ибо здесь возможно смешение двух различных ситуаций: усмотрение нового объекта (открытие ) и контроль над собственным мышлением. Последнее, конечно, невозможно. Однако спонтанность мышления не означает его иррациональности. Последнее имело бы место, если бы за мышлением стояло нечто “немыслимое”, иррациональное, которое определяло бы это мышление. Однако опыт не дает нам достаточных оснований для такого допущения. Дальнейшим условием правдоподобности этого допущения является то, что факт опыта должен получить объяснение, исходя из неосознанного психического феномена, который выступает его причиной. Кроме того, неосознанный психический феномен, как причина, не должен радикально отличаться от своего действия — осознанного психического феномена. Еще одно условие принятия данной гипотезы состоит в доказательстве, что без данной причины данное действие — осознанный психический феномен — не существовало бы. Все эти условия говорят о том, что вместо гипотезы неосознаваемого психического феномена как причины того или иного нашего акта, или состояния сознания, мы всегда можем принять гипотезу, что некоторые факты опыта нам еще неизвестны.

Рассмотрим один из многочисленных рассматриваемых Брентано примеров. Часто говорят: он сам не знает, чего он хочет: после того как он долгое время к этому стремился, он досадует, когда этого достиг. При этом, указывает Брентано, упускают из виду, что стремлению представляется только освещенная, но не теневая сторона предмета, и действительность не соответствует ожиданию. Таким образом, речь идет не о незнании своих стремлений и желаний, но о недостатке опыта относительно желаемого предмета. Подробно анализируя все четыре варианта гипотезы о существовании неосознанных психических феноменов, Брентано приходит к выводу, что эта гипотеза в целом несостоятельна. Повторим еще раз, речь идет о допущении психических феноменов за пределами внутреннего опыта, о том, что некоторые акты сознания, т.е. некоторые виды направленности на предмет в опыте не осознаются нами.

Вернемся теперь к примеру Брентано и рассмотрим его в другом аспекте. Досада, которая охватывает нас, когда цель достигнута, осознается, конечно, как досада, она непосредственно переживается нами, но причина этой досады может, по крайней мере, некоторое время не осознаваться. В то же время, как справедливо указывает Брентано, речь идет о восприятии теневой стороны предмета. И здесь возникает вопрос, о недостатке какого опыта идет речь — внутреннего или внешнего? Теневая сторона предмета может открыться нам, но при этом мы можем лишь смутно осознавать отрицательные свойства предмета — те стороны предмета, которые ранее были от нас скрыты.

Вопрос в том, какой вид опыта — внутренний или внешний — “несет ответственность” за смутность восприятия?

Чтобы ответить на этот вопрос, необходимо вспомнить, что, согласно Брентано, внутренний опыт является источником очевидности. Но тождественна ли очевидность внутреннему опыту? Брентано, по существу, весьма жестко ставит вопрос об их тождестве: все то, что дано во внутреннем опыте, во внутреннем восприятии, дано ясно и отчетливо. Если психический феномен осознается нами как феномен такого-то типа, то он осознается, по Брентано, отчетливо. Во внутреннем опыте, как его раскрывает Брентано, нет места смутности, нет места градациям. В то же время мы по собственному опыту знаем, что некоторые акты сознания, не говоря уже об их объектах, осознаются смутно. В дальнейшем мы увидим, что именно этот момент брентановского учения Гуссерль подверг критике в первую очередь[15].

Таким образом, мы должны все же различать между допущением иррациональных сил, управляющих нашим сознанием, и признанием, что во внутреннем опыте существуют градации, что не все акты сознания (психические феномены) осознаются нами в равной степени. В этом смысле мы должны терминологически различать — то, что Брентано не принял в расчет — между неосознанным, как тем, что может быть осознано, и бессознательным, как некой иррациональной силой.

Признание того, что все психические феномены осознаются нами, поставило Брентано перед трудностью: душевная жизнь в таком случае должна быть бесконечно сложной. Вслед за Брентано возьмем простейший пример слышания звука. Это психический феномен, в отличие от слышимого звука. Если ни один психический феномен невозможен без направленного на него сознания, то вместе со слышанием звука как представлением звука мы должны еще иметь представление представления звука. Итак, у нас два представления различной природы — представление звука и представление слышания. Далее, представление слышания — это так же психический феномен, следовательно, должно быть еще одно представление — представление представления слышания звука и т.д. Сознание бесконечно усложняется, что, конечно, противоречит опыту. Более того, усложняется не только структура актов сознания, но и сам предмет: звук якобы представлен в сознании несколько раз — в слышании, в представлении слышания и т.д.

Кажется, замечает Брентано, что только одно допущение спасает положение (если, конечно, полагать, что все акты сознания осознаются), а именно, что слышание и слышимое совпадают, что это один и тот же феномен, т.е. слышание направлено на само себя как на свой объект. Этот взгляд противоречит, однако, опыту и не принимает во внимание различие между психическими и физическими феноменами.

Как же выйти из этого положения — признать осознанность всех актов сознания и, в то же время, избежать бесконечного усложнения структуры опыта, т.е. бесконечного регресса.

Брентано предлагает рассмотреть вопрос о том, действительно ли мы имеем в подобных случаях многие и различные представления или только одно единственное. Но предварительно он считает необходимым ответить на другой вопрос: определяем ли мы число и различие представлений по числу и различию объектов или же по числу психических актов, в которых мы представляем объекты. В первом случае мы имели бы действительно многие и различные представления, причем одни было бы содержанием других.

Рассмотрим теперь второй случай. Брентано предлагает соотнести число представлений с числом психических актов, в которых мы представляем объекты. Обратим внимание на то, что здесь содержится скрытая тавтология. Согласно самому Брентано, представление звука есть психический феномен, т.е. психический акт. Можем ли мы соотносить число психических актов по числу психических актов? Если же под представлением имеется в виду представленное, то тогда тавтологичным оказывается первое утверждение, а именно: число представлений должно быть соотнесено с числом объектов, ибо представленное — это и есть объект.



Кроме того, Брентано отождествляет в данном контексте[16] объект и физический феномен. Здесь уместно вернуться к критике Гефлера: если физический феномен — это объект представления, или, иначе говоря, если физический феномен представляется нами, то это означает — поскольку физический феномен есть представленная вещь (звук, ландшафт и т.д.) — что мы представляем представленную вещь.

Когда мы сталкиваемся в философском учении с тавтологиями, это не означает, что мы имеем дело просто с ошибкой. Тавтологии возникают, как правило, тогда, когда речь идет о предельных основаниях учения. Другими словами, тавтология — это признак неявного допущения, или “метафизической” предпосылки.

В этом смысле утверждение Брентано о том, что число представлений должно соответствовать числу психических актов, означает: мы имеем один и тот же психический акт, в котором “представление звука связано с представлением представления звука таким своеобразно внутренним способом, что оно тем, что оно существует, одновременно внутренне вносит вклад в бытие другого [представления]”[17]. Согласно Брентано, оба своеобразно переплетенные представления в одном и том же психическом акте направлены на различные объекты, но не на один объект — в последнем случае этот объект (физический феномен), как полагал Аристотель, должен был бы быть представлен дважды, т.е. звук мы схватывали бы в представлении и в представлении представления.

По Брентано, это не так. Два сплетенных в одном акте представления направлены на различные объекты: на первичный, т.е. на звук, и на вторичный, т.е. на представление звука. Представление звука можно, по крайней мере, мыслить без представления слышания, но представление слышания невозможно без представления звука. Этим разрешаются, с точки зрения Брентано, указанные трудности. Мы можем констатировать, что все психические феномены нами воспринимаются, но это не означает, что все они нами наблюдаются. Структура сознания была бы бесконечно сложной, если каждое последующее состояние сознания представляло бы собой наблюдательный пункт за предыдущим. Мы можем наблюдать за звуком, но мы не можем наблюдать за слышанием. В то же время, мы внутренне воспринимаем слышание, видение и другие психические феномены, и мы имеем о них знание именно из внутреннего опыта.

Брентановское различие внутреннего восприятия и внутреннего наблюдения, несомненно, имеет большое значение для того, чтобы внутренний опыт не понимать и не строить по образцу внешнего. Однако относительно природы самого внутреннего восприятия возникают сомнения.

Брентано, говоря о внутреннем переплетении двух представлений в одном акте, апеллирует к внутреннему опыту. Зададим себе вопрос, какова природа этого внутреннего опыта? Если это внутреннее восприятие, то отсюда должно следовать, что во внутреннем восприятии нам дано это своеобразное внутреннее переплетение, или сплетение, двух представлений, т.е. во внутреннем восприятии нам дано сплетение внутреннего и внешнего представления. Вопрос в том, может ли быть дано во внутреннем опыте переплетение внутреннего и внешнего опыта, или же в опыте нам дано скорее различие между внутренним и внешним опытом?

Брентано исходит из того бесспорного факта, что мы можем выделить во внутреннем опыте акты сознания, отделить их от данностей, объектов сознания. Источником знания об этих актах является внутреннее восприятие. На основе внутреннего восприятия мы можем с очевидностью судить: я в данный момент воспринимаю, т.е. совершаю акт восприятия. Таким образом, внутреннее восприятие — это, по существу, суждение, констатирующее наличие того или иного акта. Осуществление этого суждения при нормальных условиях всегда в нашей власти. Однако представление представления вряд ли может быть дано нам в опыте. Можно, конечно, сказать, что понятие объекта берется в данном контексте в самом широком смысле, однако по существу, здесь объектом становится акт. Можем ли мы сказать, что акт сознания — это нечто представленное во внутреннем сознании? Ведь акт есть не что иное, как направленность на объект, или то, что содержит в себе объект. Но чем является эта направленность, чем является это “то, что содержит в себе” — на эти вопросы опыт — так, как его понимает Брентано — ответа не дает. Вопрос о сущности опыта заменяется у Брентано, как и у Гуссерля, вопросом о структуре опыта. Как и при выделении основных признаков психических феноменов, так и при экспликации сущности внутреннего сознания, у Брентано остается нерассмотренной природа самой направленности, самого отношения к объекту. Тем более, подчеркнем еще раз, описание интенциональной присущности противоречиво: это и “направленность на” и “то, что содержит в себе”.

Хайдеггер справедливо отмечал, что Брентано оставил нерассмотренным то, структурой чего же, собственно, должна быть интенциональность”[18]. У самого Хайдеггера, правда, вообще исчезает тема сознания, несмотря даже на его программу обосновать интенциональность, так сказать, бытийственно. Однако это уже другая тема.

Возвращаясь к вопросу о структуре опыта, необходимо отметить, что первоначально Брентано полагал возможным говорить о тройственности сопровождающего сознания. Каждый психический акт может рассматриваться с четырех сторон. Во-первых, он может рассматриваться как представление первичного объекта, во-вторых, как представление самого себя, в-третьих, как познание самого себя, т.е. как внутреннее восприятие, в-четвертых, как чувство самого себя. В последнем случае речь идет не о данных чувственности, но об эмоциях — о радости, печали и т.д. Впоследствии Брентано отказался от этого взгляда. Однако от различия между представлением психического акта и восприятием психического акта Брентано не отказался. В то же время, это различие — между внутренним представлением (такой термин Брентано не употреблял, но по аналогии с восприятием им можно воспользоваться) и внутренним восприятием не дано в опыте. Это явно конструкция, опирающееся на различие между представлением и восприятием во внешнем опыте. Тем самым понимание внутреннего опыта по аналогии с внешним не вполне преодолено у Брентано.

II. Проблема единства сознания

Итак, сознание в целом предстает и как направленность на объект, и как сопровождение этой направленности представлением представления, и как познание психического акта во внутреннем восприятии. Уже самый простейший акт обладает, по Брентано, двойной направленностью — на первичный и на вторичный объект.

Теперь мы рассмотрим вопрос о том, обладает ли эта разветвленная структура — которая даже была на подозрении по поводу своей бесконечной сложности — некоторым единством. В этой связи Брентано вводит важное различие — между простотой и единством. Не все, что обладает единством, обладает простотой, иначе говоря, неделимо. Однако не все, что не обладает простотой, обладает единством.

Итак, обладает ли единством сознание, несмотря на многообразие психических феноменов? Охватывает ли сознание многочисленные психические феномены в качестве частичных феноменов, которые принадлежат к реальному целому, или же мы имеем дело с многообразием самостоятельных единиц? Брентано обозначает термином “коллектив” такое положение дел, когда сознание рассматривается как группа феноменов, каждый из которых или сам является самостоятельной вещью, или же принадлежит к какой-либо самостоятельной вещи. Здесь нам необходимо отказаться от привычного значения слова “коллектив” и рассматривать это слово как технический термин. Примером коллектива может служить город, ибо он состоит из домов, дом, ибо он состоит из комнат и т.д. Состоит ли в этом смысле наше сознание из психических феноменов? Представляет ли собой наше сознание коллектив, или же сознание предстает как единая реальная вещь, в которой мы можем все же выделить части? Такое понимание дела Брентано обозначает термином дивизив, т.е. то, что можно разделить, причем результаты деления будут представлять собой части дивизива, но не самостоятельные вещи.

Единство сознания есть не что иное, как общая принадлежность отдельных психических феноменов одной реальной вещи. Доказательство этой сопринадлежности Брентано проводит, во-первых, основываясь на первом признаке психических феноменов — все они или представления, или основываются на них. Если у нас есть два психических феномена, представление и любовь, отнесенные к одному и тому же предмету, то представление и любовь как акты отнесены к одному и тому же сознанию, ибо любовь невозможна без представления.

Такое доказательство является все же формальным, ибо оно непосредственно не апеллирует к опыту, т.е. к опыту сопринадлежности. Более того, мы уже отмечали, что отношение двух психических актов, таких, как представление и суждение, представление и любовь (или ненависть) все же не является непосредственным. Отношение фундирования предполагает посредника — тот объект, который представляется. Именно об этом объекте мы можем затем судить или можем его любить и т.д. Таким образом, если к этой аргументации подходить со всей строгостью, то при наличии двух психических феноменов мы можем лишь констатировать их сопринадлежность к одному и тому же объекту, но не к некоторой единой вещи — сознанию. Более того, мы уже видели, что говорить об одном и том же объекте двух разных актов сомнительно; скорее объект представления, когда он становится объектом любви, изменяется.

Гораздо более весомый аргумент в пользу единства сознания как сопринадлежности выдвигает Брентано при сравнении двух, так сказать, однопорядковых актов, двух разных видов представлений — видения и слышания. При одновременности этих актов, направленных на один и тот же первичный объект (здесь у нас есть больше оснований говорить о тождественном объекте ) мы можем фиксировать различие этих актов. Чему же мы должны приписать это представление различия, спрашивает Брентано, — представлению цвета (видение), представлению звука (слышание), обоим сразу или чему-то третьему? Ясно, что все эти четыре возможности следует исключить. “Только если звук и цвет вместе представлены в одной и той же реальности, — пишет Брентано, — мыслимо то, что оба они могут сравниваться между собой”[19].

Обратим вначале внимание на характерный способ выражения: цвет и звук должны быть представлены “в” одной и той же реальности. Единство психических актов означает, что они части целого. Отношение части и целого играет важную роль и в определении психического феномена — нечто содержится в нем как объект. Видимо, отношение части и целого — самостоятельных и несамостоятельных частей — одна из неявных предпосылок брентановского мышления.

Вернемся теперь к вопросу о различии психических феноменов. Аргументы Брентано и Мура обнаруживают здесь если не совпадение, то существенную близость. Брентано находит основание для различия психических феноменов в общей для них реальности — сознании. Мур, различая два ощущения — синего и желтого — так же определяет общее между ними как сознание. Отсюда лишь один шаг до признания различения, или акта различия, той самой реальностью, которая составляет существо сознания. Но ни Брентано, ни Мур, ни Гуссерль такого шага не сделали. Брентано говорит о представлении различия, однако, строго говоря, мы можем представить лишь различенное, результат различия. Само различие, или, лучше, различение, мы представить не можем, но можем его осуществить. Не представление различия, но различие как основа любого представления есть то, что мы можем назвать сознанием, или, по крайней мере, первичным сознанием.



Аналогичные аргументы выдвигает Брентано относительно осознаваемой одновременности двух психических актов. Это так же очень сильный аргумент: осознание одновременности мы не можем приписать ни слышанию, ни видению, которые мы осознаем как одновременные. Тем не менее, это осознание, как и всякое другое — акт сознания. Однако и здесь следует иметь в виду, что осознание одновременности предполагает различие во времени, осознание одновременности есть не что иное, как отрицание этого различия.

Понятие единства сознания имеет, согласно Брентано, гораздо более скромное значение, чем ему обычно приписывают. Речь идет лишь о взаимопринадлежности психических феноменов к одной и той же реальности, но не о парящей над миром субъективности и не о едином в себе и для себя абсолютном разуме. Речь идет об опыте, в котором это единство дано. И хотя сами процедуры обращения к опыту у Брентано не всегда корректны, в основе своей его аргументы верны: нам дано многообразие психических феноменов и их единство в опыте не только феноменально, но и реально, как реальное единство. В противном случае, справедливо утверждает Брентано, само существование сознания никогда не было бы гарантировано. “Это как раз является противоречием, — пишет Брентано, — если приписывают, как это делал Кант, внутренним и внешним восприятиям, обоим равным образом, лишь феноменальное существование. Ибо феноменальная истина физических феноменов требует реальной истины психических; если психические феномены не были бы действительными, то тогда как физические, так и психические даже не имели бы места как феномены”[20].

Таким образом, рассматривая проблему единства сознания, мы вернулись к одному из важнейших положений учения Брентано: об очевидности и реальном единстве внутреннего опыта.

В заключение наших бесед о философии Брентано поставим важный вопрос: достаточно ли определить сознание как направленность на объект? Не есть ли сознание нечто большее? Рассмотрение проблемы единства сознания указывает на это. Эта единая реальная вещь, к которой принадлежат все психические феномены как части, видимо, больше, чем сумма частей. Психические феномены — это различные виды направленности на объект, но их различение, упорядочение, структурирование и т.д. — есть ли это направленность на объект? К какому опыту сознания мы обращаемся, не только выделяя многообразие психических феноменов, но и различая основные типы психических феноменов и тем самым выявляя общую структуру нашего сознания? Или сформулируем этот вопрос в общем виде: если интенциональность есть свойство сознания, означает ли это, что сознание сводится к интенциональности?

[15] В этих лекциях данный вопрос не рассматривается.

[16] Psychologie I, S.178.

[17] Ibid., S. 179.

[18] Heidegger M. Gesamtausgabe, Bd.20, 1979, S.62.

[19] Psychologie… I, S. 227.

[20] Psychologie… I, S.245.



Литература
1. Брентано Ф. Избранные работы. М., 1996.
2. Брентано Ф. Психология с эмпирической точки зрения. Т.2, раздел 7. Представления и суждения как два различных класса психических феноменов // Вопросы философии, 1995, № 2.
3. Мур Дж. Э. Опровержение идеализма / Историко-философский ежегодник’87, М., 1987.
4. Твардовский К. Франц Брентано и история философии / 5.Твардовский К. Логико-философские и психологические исследования. М., 1997.

Виктор Молчанов
Опубликовано на сайте: http://intencia.ru
Прямая ссылка: http://intencia.ru/index.php?name=Pages&op=view&id=636