Интенция | Все о философии

28.09.2010 - Кант о природе и функции искусства

Рассматривая природу искусства, согласно утверждению Канта, “прежде всего необходимо точно определить различие между красотой природы, для суждения о которой требуется лишь вкус, и красотой [произведения] искусства, для возможности которой <...> требуется гений” (5,327).

Отличие красоты от искусства определяется характером проявления целесообразности в них. Что касается природы, то, как уже было отмечено раньше, целесообразность проявляется в ней двумя способами. Во-первых, как субъективная целесообразность при восприятии явлений природы, объективная целесообразность которых неизвестна. В этом случае критерием оценки является форма этих явлений, т. е. способность ее вызвать гармоническую игру воображения и рассудка. Во-вторых, как объективная и одновременно субъективная целесообразность, которая характерна при эстетическом суждении об одушевленных предметах (например, о лошади или человеке), когда во внимание принимается не только форма, но и назначение их. В этом случае “телеологическое суждение служит для эстетического основой и условием” (5, 328), ибо при восприятии явлений, целесообразность которых известна или предполагается таковой, необходимо, по словам Канта, “мыслить предмет посредством логически обусловленного эстетического суждения” (там же). Таковы возможные варианты суждения о целесообразности или о красоте природы.
“Но если предмет выдается за произведение искусства и как таковой должен быть признан прекрасным, то, ввиду того что искусство всегда предполагает цель в причине (и ее каузальности), следует прежде всего положить в основу понятие о том, чем должна быть эта вещь; и так как соответствие многообразия в вещи внутреннему назначению ее как цели есть совершенство вещи, то в суждении о красоте [произведения] искусства всегда должно приниматься во внимание и совершенство вещи, о чем при суждении о красоте природы (как таковой) не спрашивается” (5, 327).
Но кроме различия в отношении проявления целесообразности в природе и искусстве между ними существует различие и по способу бытия.
“Красота в природе — это прекрасная вещь, а красота в искусстве — это прекрасное представление о вещи”,— писал Кант (там же). Отсюда относительная самостоятельность искусства, его свобода по отношению к своим предметам изображения.
Наиболее характерно это проявляется в том, что “изящное искусство обнаруживает свое превосходство именно в том, что оно прекрасно описывает вещи, которые в природе безобразны и отвратительны. Фурии, болезни, опустошения, вызванные войной, и т. п. могут быть прекрасно описаны как нечто вредное и даже прекрасно изображены на картине” (5, 328). Исключение Кант делает только для безобразного, которое, вызывая своим видом отвращение, уничтожает этим эстетическое удовлетворение человека. Так, по мнению Канта, “ваяние исключает из числа своих творений непосредственное изображение безобразных предметов... и поэтому оно позволяет изображать, например, смерть (в виде прекрасного гения), воинскую доблесть (в Марсе) с помощью аллегории или атрибутов, имеющих приятный вид” (5, 328—329). Здесь Кант, безусловно, следует эстетике классицизма, которая пыталась канонизировать и возвести в абсолют теорию и практику античного искусства, навязывая извлеченные из них правила современному искусству.
Но в выражении красоты природы и искусства, по Канту, наряду с различиями есть и общее, ибо “красотой вообще (все равно будет ли она красотой в природе или красотой в искусстве) можно назвать выражение эстетических идей; разница лишь в том, что в изящном искусстве эту идею должно породить понятие об объекте, а в прекрасной природе, для того чтобы возбудить и сообщить идею, выражением которой считается объект, достаточно одной лишь рефлексии о данном созерцании, без понятия о том, чем должен быть предмет” (5, 337—338).



Кроме того, общим для природы и искусства является принцип целесообразности, несмотря на то что в природе целесообразность проявляется как мнимая, т. е. приписываемая ей, а в искусстве — как субъективная, т. е. вызывающая игру познавательных способностей субъекта. Но так как при создании произведения искусства “правила дает природа (субъекта)” или “то, что в субъекте есть чистая (bloss) природа..., т. е. сверхчувственный субстрат всех его способностей” (5, 365), то, по Канту, возможно предположить, что в основе естественной красоты природы, рассматриваемой как искусство (а именно как создание некоего разумного творца), и в основе изящного искусства, созданного художником, лежит некий общий принцип, выступающий в эстетическом суждении как общий критерий их красоты. “Природа прекрасна,— утверждал Кант,— если она в то же время походит на искусство; а искусство может быть названо прекрасным только в том случае, если мы сознаем, что оно искусство и тем не менее кажется нам природой” (5, 322). Отсюда при эстетическом восприятии природы ее необходимо наделять целесообразностью, а при восприятии искусства забывать о ней и представлять художественное произведение как бы природным явлением. Таким образом, Кант рассматривал природу как квазиискусство, а искусство как квазиприроду. Уточняя свою мысль, Кант указывал, что “целесообразность в произведении изящного искусства хотя и преднамеренна, тем не менее не должна казаться преднамеренной, т. е. на изящное искусство надо смотреть как на природу, хотя и сознают, что оно искусство” (там же).
Но определяя условия эстетического восприятия и природы и искусства, Кант не забывает о цели и природы и искусства в отношении человека, т. е. о том, как то и другое содействуют развитию культуры. Разница между природой и искусством в содействии культуре заключается в том, что природа как явление может содействовать развитию лишь физической культуры человека, а искусство как изображение идеи разума содействует преимущественно внутренней, духовной культуре человека. И в этом случае Кант подчеркивает важную роль формы в искусстве, ибо только она, по его мнению, может вызвать эстетическое чувство в результате гармонической игры воображения и рассудка.
Такое оптимальное функционирование способностей познания хотя и не имеет своей целью познание, тем не менее развивает его, способствует затем выполнению его непосредственной функции и вообще содействует повышению культуры человека как способности ставить в своей практической деятельности различные цели и достигать их. При этом Кант противопоставляет эстетическое чувство как интеллектуальное, вернее, как возбуждаемое интеллектуальными способностями человека, чувственному ощущению, возникающему в результате функционирования низших, биологических уровней. “Во всяком изящном искусстве,— писал Кант,— ведь главное — форма, которая для наблюдения и оценки целесообразна, когда удовольствие есть также культура и располагает дух к идеям а не материя ощущений (то, что действует возбуждающе или трогает), когда важно только наслаждение, которое ничего не оставляет для (in) идеи, притупляет дух и постепенно делает предмет противным, а душу — недовольной собой и прихотливой из-за сознания своего расположения, нецелесообразного в суждении разума” (5, 344).
Кант считал, что, только будучи связанным с моральными идеями, содействуя нравственным целям, искусство может выполнять свои функции наиболее оптимально, ибо “истинной пропедевтикой к утверждению вкуса служит развитие нравственных идей и культура морального чувства; только в том случае, когда чувственность приведена в согласие с этим чувством, настоящий вкус может принять определенную, неизменную форму” (5, 379). Но отражая состояние искусства своего времени и признавая все большее усиление функции искусства как компенсации отсутствия необходимых социальных условий гармонического развития людей, Кант констатировал, что изящные искусства, “если их так или иначе не связывают с моральными идеями... служат тогда только для развлечения, потребность в котором растет тем больше, чем больше пользуются им...” (5, 344).



Исходя из этого, на первое место из всех искусств Кант ставил поэзию, ибо она более других видов искусства эстетически возвышается до идей “и не стремится с помощью изображения, рассчитанного на чувства, исподтишка нападать на рассудок и запутывать его” (5, 346). На последнее место философ ставил музыку, которая, по его мнению, дальше всех отстает от целей и задач разума, меньше всего содействует культуре человека.
“Если же оценивать изящные искусства по той культуре, какую они дают душе, а мерилом брать обогащение способностей... то в этом смысле из всех изящных искусств музыка занимает низшее место... так как она имеет дело только с ощущениями” (5, 348). При этом Кант, следуя традиции античной эстетики рассматривать музыку как средство возбуждения различных полезных эффектов в человеке, признает ее благотворное для здоровья человека действие.
Хотя Кант, как мы убедились, всячески подчеркивал различие между эстетическим удовольствием и телесными ощущениями, различие это скорей относится к источнику возникновения их (первое — от восприятия формы предметов, второе — непосредственно от самих предметов), а не к конечному результату. “Удовольствие (Vergnugen) (пусть даже причина его заключается в идеях) всегда, по-видимому, состоит в чувстве поощрения всей жизнедеятельности человека, стало быть, и физического состояния, т. е. здоровья; так что Эпикур, который всякое удовольствие в сущности выдавал за телесное ощущение, в этом отношении, быть может, и не был не прав...” (5, 349).
Говоря конкретно о музыке, которая, по мнению философа, ведет от ощущений к неопределенным идеям, Кант утверждал, что “оживление... телесное, хотя оно и возбуждается идеями души, и что чувство здоровья благодаря соответствующему этой игре движению внутренних органов составляет все почитаемое столь тонким и одухотворенным удовольствие оживленного общества. Не суждение о гармонии в звуках... которая с своей красотой служит [здесь] только необходимым средством, а повышенная жизнедеятельность в теле, аффект, который приводит в движение внутренние органы и диафрагму,— одним словом, чувство здоровья (которое без такого повода обычно и не ощущается) — вот что составляет удовольствие, которое находят в том, что можно помочь телу также через душу и использовать ее в качестве исцелителя тела” (5, 351).
Таким образом, Кант не впадает в узкую односторонность при рассмотрении функции искусства, а стремится выявить всю сложность и взаимодействие различных уровней человека при восприятии произведений искусства. Но и здесь, как и в остальных случаях, не отрицая гедонистической, компенсаторной и терапевтической функций, на первый план он ставит социальную функцию, а именно способность искусства повышать общую культуру человека.
Таким образом, при рассмотрении и решении всех основных проблем эстетики социальное, общественное Кант ставил выше личного, природного.
Методологическая ценность подобных выводов особенно замечательна при сравнении их с последующими теориями эстетиков-натуралистов, которые выпячивали природное, биологическое в человеке и ставили его выше социального, общественного.
Он видел и отрицательные стороны воздействия искусства в случае превращения общения с ним в самоцель и форму утонченного развлечения. Очевидно, под влиянием Руссо Кант считал, что занятия науками и искусствами смягчают “грубость и неистовство” склонностей человека, связанных с его животным началом, и этим самым делают человека более цивилизованным, по чрезмерное увлечение ими, характерное для высших классов, не способствует нравственному совершенствованию людей, а даже в известной степени препятствует ему. “Нельзя отрицать,— писал Кант,— перевес зла, которым осыпают нас утонченность вкуса, доходящая до идеализации его, и даже роскошь в науках — питательная среда для тщеславия...” (5, 466). Упрек Канта явно обращен к аристократическим кругам, которые в основном и могли в то время иметь изощренные эстетические вкусы, ибо только они имели привычку и возможность постоянного общения с искусством, занятие которым превращали в средство развлечения.

М. Н. АФАСИЖЕВ

Опубликовано на сайте: http://intencia.ru
Прямая ссылка: http://intencia.ru/index.php?name=Pages&op=view&id=683