 15.11.2010 - Философия пифагорейцевПриступая к рассмотрению пифагорейской «математической философии», отметим, что смелая и чрезвычайно оригинальная мысль положить в основу философского учения математические понятия и отношения, как полагают некоторые исследователи, впервые была выдвинута еще до Пифагора.В частности, немецкий историк философии Рошер обнаружил фрагменты сочинения «О числе 7», принадлежащие, согласно его предположению, неизвестному мыслителю из Милета. Автор этого сочинения впервые попытался построить универсальную мировоззренческую систему, положив в основание понимания и объяснения всего сущего число 73. Согласно Рошеру, первые 11 глав приписываемого Гиппократу сочинения «О числе 7» имеют более древнее, допифагорейское происхождение. В них высказана мысль о том, что «Вселенная и все отдельные части ее имеют следующее устройство. Все должно и по внешней форме и по своей внутренней сущности проявлять число 7» [там же, с. XVI]. Согласно этому учению: 1) число 7 характеризует устройство космоса, в котором имеется семь сфер: эфир, звезды и их свет, солнце, луна, воздух, влага, земля; 2) есть семь времен года: время посева, зима, время посадки, весна, лето, время плодов, осень; 3) имеется семь направлений ветров: Апелиот, Борей, Арктий, Зефир, Липе, Нот и Эвр; 4) каждый животный индивид состоит из семи частей: головы, рук, внутренностей, каналов излияния мочи и семени, заднего прохода и бедер; 5) семь возрастов имеет человеческая жизнь: младенец, отрок, юноша, молодой человек, мужчина, пожилой муж, старик; 6) семь функций имеется у человеческой головы: дыхание, истечение теплоты, зрение, слух, обоняние, потребление пищи и еды, чувство вкуса; 7) из семи частей состоит человеческая душа: из теплоты, прохлады, влаги, элемента земли, горьких соков, сладкого элемента и элемента соленого; 8) из семи гласных состоит язык: (а), (е), (г|), (i), (о), (v), (со) и т. д. Учитывая, что гипотеза Рошера (и прежде всего тезис о том, что первые 11 глав сочинения «О числе 7» предшествуют учении, Пифагора), требует более обстоятельного и убедительного обоснования, отметим, что попытки применения количественных понятий и отношений к пониманию устройства мироздания зафиксированы в рассмотренных нами ранее сохранившихся фрагментах учений Фалеса и Анаксимандра. Даже если Пифагор не был знаком с этими попытками, все же он разрабатывал свою «математическую философию» не на пустом месте. Согласно Аристотелю, возведение числа в ранг общефилософского принципа явилось результатом осознания эффективности и универсальной применимости чисел, с одной стороны, и их ключевого положения в самой математике — с другой 4. Это и побудило Пифагора и его соратников выдвинуть более правдоподобную, нежели предположения предшествовавших им натурфилософов, гипотезу о том, что числа (а точнее, их элементы, начала) лежат в основе всех вещей и Вселенной в целом. Следует отметить, что формирование этой пифагорейской философемы, явившееся своего рода абсолютизацией роли математики в познании действительности, положило начало воздействию развивающихся математических наук на философские исследования. Выявление конкретных форм и характера этого воздействия, его результатов и значения как для самих математических наук, так и для философии требует специального исследования, выходящего за пределы данной работы. Итак, в основе пифагорейского философского учения лежит принцип: в основе всего существующего и Вселенной в целом лежат элементы чисел. Следует отметить, что теоретическая реконструкция этого ядра пифагорейского учения представляет серьезные трудности. Так, вопрос о первоначальном характере основных принципов пифагорейской метафизики решается в исследовательской литературе далеко не однозначно. «По мнению одних, — пишет в этой связи Маковельский, — первоначальное пифагорейское мировоззрение исходило из арифметического созерцания числа (этот взгляд особенно отстаивает Целлер); по мнению других, исходный пункт пифагорейской философии был геометрический: размышление над пространственными отношениями (границами пространства и бесконечным пространством); по мнению третьих, первоначальная форма пифагорейской философии носит по преимуществу физический характер. Она тесно примыкает к милетской философии Анаксимена и имеет основными принципами огонь и воздушную пустоту; наконец, встречается и теолого-метафизическое понимание первоначальных пифагорейских принципов» Определяя собственную позицию в трактовке философских принципов раннего пифагореизма, Маковельский в целом руководствуется своей пятистадийной концепцией эволюции пифагорейского учения. Он выделяет две основные формы древнего пифагореизма: а) септадическую, или гебдомадическую, культивируемую Пифагором в самом начале и сконцентрированную в положении «в основе всего сущего лежит число 7» (в отличие от Рошера Маковельский склонен считать, что первая часть сочинения «О числе 7» принадлежала самому Пифагору), и б) декадическую с ее основным тезисом о том, что все вещи определяются числом 10. Согласно Маковельскому, в обеих формах древнейшего пифагорейского учения числа отождествляются с самими вещами, т. е. имеют непосредственно вещественную форму. «Древнейшие пифагорейцы учили, что вещи состоят из чисел в том же самом смысле, в каком, по учению их предшественников и современников, вещи состоят из воды, воздуха, огня и т. п.; то есть числа — сама субстанция и первовещество всех вещей. При этом пифагорейцы не отделяли чисел от материи; они не принимали особого умопостигаемого мира чисел, независимого от мира чувственного». По его мнению, в пифагореизме первоначально отсутствует чисто количественное понимание числа, оно истолковывается как качественно определенная сущность. (К такой точке зрения тяготеет, на наш взгляд, и реконструкция древнейшей формы пифагорейской доктрины, предложенная П. П. Гайденко. Маковельский полагает, что на этой, древнейшей стадии эволюции пифагореизма еще не возникло разграничение числа как арифметического понятия и числа как принципа метафизики, здесь они тождественны, причем даже арифметические числа не трактуются еще чисто количественно. Такое понимание числа, продолжает Маковельский, подверглось серьезной критике со стороны элеатов, после чего оно было существенно переработано и преобразовано в зрелой форме древнего пифагореизма, сконцентрированной в принципе «число есть сущность всех вещей». О том, что древнему пифагореизму была присуща трактовка чисел не только как самих вещей, но и как сущностей, причин вещей, свидетельствует и Аристотель в «Метафизике». Он пишет, что и Платон, подобно пифагорейцам, «считает числами и вещи и причины вещей, но причинами он считает числа умопостигаемые, а те, которые отождествляются с вещами, воспринимаются чувствами» [20, с. 33]. Однако при этом Аристотель не выделяет специально две разновидности пифагорейской философемы: 1) «вещи суть числа» (т. е. числа суть сами вещи в их непосредственной вещественной форме) и 2) «числа есть сущность всех вещей», трактуя всю пифагорейскую доктрину как единое целостное учение. С нашей точки зрения, выявившееся здесь затруднение можно разрешить следующим образом. Логично предположить, что на древнейшей стадии пифагорейского учения содержание понятия «число» вообще еще не было строго расчленено на те два основных смысла, которые выявились и четко определились при последующем развитии учения, а именно: «число» как непосредственно материально-вещественное образование, как чувственно воспринимаемая реальность и «число» как умопостигаемая причина, сущность материальных вещей. В пользу такого предположения свидетельствует Аристотель. «Во всяком случае, — пишет он, — и у них, по-видимому, число принимается за начало и в качестве материи для вещей, и в качестве (выражения для) их состояний и свойств...». Указывая в другом месте на эту первоначальную нерасчлененность смыслов в понимании природы «числа», Аристотель пишет: «...пифагорейцы признают одно — математическое — число, только не с отдельным бытием, но, по их словам, чувственные сущности состоят из этого числа: ибо все небо они устраивают из чисел, только у них это — не числа, состоящие из (отвлеченных) единиц, но единицам они приписывают (пространственную) величину; а как получилась величина у первого единого, это, по-видимому, вызывает затруднение у них». Отмеченная нами нерасчлененность смыслов в понимании природы числа давала, казалось бы, древним пифагорейцам важное преимущество, поскольку трактовка чисел как самих чувственно воспринимаемых вещей исключала необходимость разрешения проблемы соотношения вещей и чисел, которая возникает в случае трактовки чисел как самостоятельно существующих, внешних по отношению к вещам причин. Однако именно в самом этом преимуществе заключался и основной недостаток такой нерасчлененной по содержанию концепции числа, на который обратили внимание, вероятно, уже элеаты, но в особенности Аристотель. «То, что они (пифагорейцы. — А. Н.) не приписывают числу отдельного существования, устраняет много невозможных последствий; но что тела у них составлены из чисел и что число здесь математическое, это — вещь невозможная. Ведь и говорить о неделимых величинах неправильно, и (даже) если бы это было допустимо в какой угодно степени, во всяком случае единицы величины не имеют, а с другой стороны, как возможно, чтобы «(пространственная) величина слагалась из неделимых частей? Но арифметическое число во всяком случае состоит из (отвлеченных) единиц; между тем они говорят, что число — это вещь; по крайней мере, математические положения они прилагают к телам, как будто тела состоят из этих чисел». По всей вероятности не без учета этих критических соображений, хотя, возможно, осмысленных и не в столь ясной и четко обозначенной форме, в какой их представил Аристотель, а также под воздействием критики элеатов зрелая, более развитая форма учения (связанная прежде всего с деятельностью Архита) избрала более определенную трактовку числа как внутренней умопостигаемой сущности всех вещей и Вселенной в целом, отказавшись от выявившегося в результате развития принципа параллельного этому понимания чисел как непосредственно самих материальных образований (что заключало в себе возможность наивно-материалистической интерпретации природы числа). Вместе с тем в силу целого ряда причин на последней стадии существования доплатоновского пифагореизма наряду с основной формой учения, сводящейся к философеме «число есть сущность всех вещей», получила развитие и определенное распространение отдифференцировавшаяся от первоначально недостаточно расчлененного учения и побочная форма, сводящаяся к основоположению «числа суть сами вещи». Типичным представителем этой второй, побочной, на наш взгляд, формы древнепифагорейского философского учения является пифагореец Эврит, кротонец, ученик Филолая. Обсуждая в «Метафизике» вопрос о том, в каком смысле числа суть причины бытия вещей, Аристотель сообщает о трактовке пифагорейского философского принципа Эвритом следующее: «Вовсе не определено, каким образом числа суть причины субстанций и бытия. (Не определено, суть ли они причины), в качестве границ, подобно тому как точки — (границы) величин, и как устанавливал Эврит, какое число определяет какую (фигуру), как, например, такое-то число (определяет фигуру) человека, такое-то — лошади. Он уподоблял счетным камешкам (формы) животных и растений, подобно тем, кто сводит числа к фигурам треугольной и четырехугольной» . Александр поясняет это место следующим образом: «Пусть определением человека для круглого счета будет число 250, (определением) растения — (число) 360. Установив это, он брал 250 камешков — часть зеленых, часть черных, часть красных, — вообще окрашенных в разные цвета. Затем намазывая стену сажею и набрасывая контуры человека и растения, он втыкал одни камешки на силуэт лица, другие — на (изображении) рук, третьи — на других частях, и заканчивал (это) изображение человека, пользуясь числом камешков, равным количеству единиц, которые определяют человека, по его (прежде высказанному) мнению». Форма, которую приняло пифагорейское философское учение у Эврита, является не чем иным, как попыткой довести до логического конца эту трактовку принципа учения, которая в нерас-члененном виде имелась уже в первоначальном пифагореизме — основоположение «числа суть сами вещи». Об этом весьма убедительно свидетельствует Теофраст: «...А именно это (т. е. не останавливаться в поступательном движении, дойдя до некоторой ступени) есть свойство совершенного и разумного (мужа). Именно так поступает, как сказал однажды Архит (35 А 13), Эврит в своих определениях (фигур) посредством счетных камешков. А именно, он говорит, что вот это есть число человека, это — число лошади, это — (число) чего-нибудь другого. В настоящее же время, по крайней мере, большинство, дойдя до некоторого (числа), прекращают (дальнейшие вычисления подобного рода). Подобным образом поступают те, которые принимают (в качестве принципов) единицу и неопределенную двоицу. А именно, показав происхождение чисел, поверхностей и тел, почти (все) остальное они оставляют в стороне, за исключением лишь даваемого ими учения, что одни (вещи) происходят от неопределенной двоицы, как, например, пространство и беспредельная пустота, другие же — от чисел и единицы, как, например, душа и некоторые другие (вещи). (Сюда же также относятся время, небо и большая часть других вещей.) О небе же и прочих (вещах) они не делают больше никакого упоминания». Признание нерасчлененности смысла понятия «число» в изначальной фазе древнейшего пифагореизма является в свою очередь основанием и критерием оценки ценности и значимости отмеченных ранее, расходящихся между собой интерпретаций числа: арифметической, геометрической, физической и теологической. Они оказываются не чем иным, как односторонними абсолютизациями различных моментов содержания понятия числа, вытекающими из попыток придания последнему более строгого, однозначного содержания, но именно поэтому и его дальнейшего развития, выводящего за пределы древнейшей формы учения. С этой точки зрения трактовка природы числа в пределах тезиса «все вещи суть числа» (изначальная фаза пифагореизма), предложенная А. О. Маковельским, представляется более адекватной, верной существу дела. «В дошедшей до нас форме пифагорейской философии, — пишет он, говоря о древнейшей фазе учения, — эти четыре стороны: арифметическая, геометрическая, физическая и теологическая как бы заключены одна в другую. Так, например, первоначало мира — единица или монада, есть в то же время предел (ограничивающее начало пространства), центральный огонь и Мать богов. Оно таким образом предстает перед нами в четырех формах. И подобным же образом любое понятие у пифагорейцев занимает определенное место в каждой из четырех основных параллелей: арифметической, геометрической, физической и теологической. Поэтому-то у пифагорейцев, с одной стороны, числа есть сущность всех вещей, с другой стороны, сами числа принимают пространственные образы, в-третьих, эти числа есть нечто вещественное, материальное, и, наконец, они — священны, божественны. Числа, как арифметические принципы, выражают закономерность, необходимость Логоса (разума), отличную от необходимости Судьбы. Числа, как геометрические принципы, уже не суть чистые количества, это — силы, образующие из неограниченного, беспредельного пространства определенные формы. Числа, как физические принципы, суть материальные вещества, в которых объективированы закономерность, порядок, гармония. И, наконец, числа как теологические принципы обладают таинственными, мистическими силами и суть божественные существа. Число, рассматриваемое со всех этих сторон, есть сущность всего существующего, высшая объективная реальность. Числам принадлежит большая реальность, чем конкретным вещам, так как последние суть только проявления чисел, это — лишь внешняя сторона чисел, которая одна видна непосвященным, не постигшим внутренней сущности вещей. Числа суть одновременно и разумная, и мистическая, и материальная основа вещей». Для этого пространного суждения Маковельского о характере зрелой формы древнепифагорейской философии показательны следующие два момента: 1) стремление четко выделить и разграничить имевшие место в историко-философских исследованиях различные истолкования основы пифагорейской метафизики — принципа числа и 2) попытка синтезировать эти различные трактовки. На наш взгляд, решение первой задачи неполно. При более строгом и общем рассмотрении выясняется, что помимо небезосновательно выделенных им четырех основных интерпретаций принципа числа последнее имело в более поздней, зрелой форме древнепифагорейского учения и другие трактовки, а именно: космологическое истолкование в качестве принципа организации Вселенной в целом, а не только отдельных вещей; гармоническую трактовку не только в качестве основного принципа объяснения и интерпретации музыкальных явлений, частных по своему значению, но и гармонического хора Вселенной в целом; гносеологическую интерпретацию, как универсальная характеристика души и присущих ей различных способов познания; этическое истолкование как существенная характеристика, руководящий принцип понимания человеческих добродетелей (справедливости, дружбы и т. д.) В решении второй задачи — задачи синтеза различных трактовок принципа числа как основы всего сущего — ситуация более удовлетворительная. Следуя основной традиции в понимании пифагорейского учения, восходящей к Платону и Аристотелю, Маковельский истолковывает числа как внутреннюю, существенную основу всех вещей, имеющую различные, специфические внешние проявления (в том числе арифметическое и геометрическое). Однако этот верный в своем исходном пункте способ разрешения рассматриваемых здесь трудностей, по крайней мере та его форма, которую предлагает Маковельский, страдает незавершенностью. Дело в том, что сведение многообразных проявлений числа к его внутренней, существенной основе есть решение лишь половины задачи. Ибо вслед за этим неумолимо встает вопрос: каким же образом эта имманентная сущность всего существующего доходит до необходимости проявить себя в столь различных формах и ипостасях, связывая при этом внешне расходящееся многообразие своих проявлений в глубокое (в пределе — монистическое) внутреннее единство? В целом решение вскрытого в процессе исследования пифагорейского (а в принципе — и любого другого философского) учения затруднения, заключающегося в необходимости связать в конкретное единство основной принцип учения и его различные трактовки, предполагает ясное, до конца продуманное понимание значения категорий «сущность» и «явление», а также уяснение их взаимоотношений. Диалектика сущности и явления имеет, на наш взгляд, прямое отношение не только к истолкованию основного смысла пифагорейской философии, но и к разрешению затруднений, возникающих в связи с задачей установления точного смысла любого философского построения при наличии различных (вплоть до логически противоположных) интерпретаций этого построения. В любом достаточно развитом философском учении, в том числе и в зрелой форме пифагорейской философии, необходимо четко различать сущность основного метафизического принципа, выступающего затем в качестве универсального логического метода интерпретации, обоснования и объяснения различных областей реальности, и частные, специальные формы применения этой общелогической сущности к истолкованию, обоснованию и объяснению тех или иных, частных по своему характеру и содержанию областей реальности. В процессе такого применения общелогический принцип (или принципы) должен сообразовываться со спецификой особенного содержания той частной предметной области, для которой он выступает в качестве ведущей, руководящей для ее понимания точки зрения. Применение универсально-логического принципа к особенному содержанию осуществляет два противоположных по своей направленности, но тождественных по результату процесса: обособление универсального и универсализацию особенного. Универсальное содержание, присущее принципу в чистом виде, низводится до специфической особенности явления, и одновременно с этим особенное содержание явления возвышается на ступень всеобщности и существенности принципа. Результат этого двояко направленного процесса представляет собой конкретную истину, конкретную в смысле тождества противоположных определений, «сращенности» их в одном предмете. Во-первых, особенное явление выступает теперь не в своем кажущемся самостоятельным существовании и значении, а в органической связи с универсальным принципом (в частных науках — с законом), выявляющим и определяющим его подлинный смысл и значение в системе целого (в науках — всей совокупности явлений данного рода). Во-вторых, универсальный принцип выступает благодаря этому в форме не абстрактной всеобщности, фиксирующей некоторую внешне общую характеристику явлений как таковых, а всеобщности конкретной, не только устанавливающей внутреннюю сущность рассматриваемых явлений, но и раскрывающей конкретные формы ее специфических проявлений в различного рода явлениях. Диалектика сущности и явления имеет кардинальное значение для правильного понимания смысла на только того или иного философского учения, но и частнонаучного познания. Ибо не только философия, но и любая частная наука имеет своей основной задачей не просто описать, зафиксировать ту или иную область явлений, но вскрыть в них общее, их сущность, установить причину данных явлений и тем самым познать их. В этой связи уместно вспомнить замечание К. Маркса о том, что «если бы форма проявления и сущность вещей непосредственно совпадали, то всякая наука была бы излишня» Надточаев А. С Опубликовано на сайте: http://intencia.ru Прямая ссылка: http://intencia.ru/index.php?name=Pages&op=view&id=708 |