При всей своей оригинальности и самобытности эстетика Канта создавалась не на пустом месте. Ф. В. Асмус убедительно показал, как несправедливы многие исследователи эстетики Канта, которые видели в нем “абсолютную исходную точку движения” в развитии немецкой классической эстетики.
Он выяснил, что в разработке эстетических проблем Кант следовал и определенным традициям, сформировавшимся в современной ему немецкой и зарубежной (особенно английской) эстетике. Поэтому, по заключению Асмуса, “будучи началом эстетики классического идеализма, эстетика Канта одновременно была и завершением немецкой эстетики, разви-вавшейся в течение сорока лет до Канта. Предшественниками и современниками Канта в эстетике были, кроме Баумгартена, Мейер, Зульцер, Мендельсон, Винкельман, Лессинг”.
Эстетика Канта положила начало новому направлению в мировой эстетике. Кант был одним из инициаторов в создании философской эстетики, т. е. эстетики, рас-сматриваемой как часть или звено целостной философской системы.
Отсюда как оригинальность и глубина идей Канта, так и его способ или метод системного обоснования и исследования эстетических проблем оказали огромное и подчас непод-дающееся точному учету влияние не только на последующих немецких теоретиков и практиков искусства — Шиллера, Гёте, Шеллинга, романтиков, Гегеля и других, но и на многие направления мировой эстетической мысли.
Особенно значительное воздействие идей Канта испытал на себе Фридрих Шиллер (1759—1805).Влияние кенигсбергского мыслителя на поэта осуществлялось в той степени, в какой оно отвечало его собственным устремлениям и исканиям. Это подтверждает, например, тот факт, что в статье “Театр, рассматриваемый как нравственное учре-ждение”, написанной Шиллером до выхода кантовской “Критики способности суждения”, уже имеются зародыши позднейших его взглядов на искусство. В ней особенно ярко проявились просветительные тенденции, согласно которым “театр есть общий канал, по кото-рому от мыслящей, лучшей части народа струится свет истины, мягкими лучами распро-страняясь затем по всему государству”, или “театр развертывает перед нами разнообразное зрелище человеческих страданий” . Шиллер не сомневался в том, как “велика и многообразна заслуга театра в деле нравственного просвещения; не меньше его заслуги и в области просвещения умственного” .
Вместе с тем в этой же статье высказываются взгляды на театр и искусство вообще, которые характерны для кантовского периода в теоретическом развитии Шиллера. В частности, это относится к высказываниям поэта о красоте как соединительном звене между грубой чувственностью и отвлеченной умственной деятельностью человека, компенсирующей крайности этих состояний.
“Наша природа,— писал Шиллер,— равно не способна как слишком долго пребывать в животном состоянии, так и слишком долго предаваться утонченной умственной работе. Она потребовала поэтому среднего состояния, где соединились бы обе крайности, где резкое напряжение умерялось бы мягкой гармонией и облегчался поочередный переход од-ного состояния в другое. Это полезное дело совершает эстетическое чувство, или чувство красоты”.
Уже в этой статье Шиллер критикует — правда, еще абстрактно — современные ему формы общественной практики, которые не развивают культуру человека и своим однообразием и монотонностью угнетают потребности человека в разнообразной и интересной деятельности, что приводит к компенсации ее в других, даже антиобщественных способах развлечения. “Человеческая природа,— писал Шиллер,— не выносит вечной и непрерывной пытки деловых занятий <...> утомленный напряжением труда, терзаемый вечной потребностью в деятельности, человек жаждет более высоких, более утонченных удовольствий или безудержно набрасывается на дикие, разрушительные для общественного спокойствия развлечения...”
В период увлечения эстетическими идеями Канта Шиллер в соответствии со своими намерениями стремился обосновать функции искусства как средства разрешения современ-ных поэту политических и социальных противоречий, препятствующих гармоническому развитию человека. При этом, следуя Канту, Шиллер ко многому подходит со своим собственным мнением, раскрывая смысл отдельных положений философа своеобразно и подчас размывая четкие границы важнейших понятий его эстетики. Шиллер вслед за Кантом признает, что “всеобщий источник всякого, в том числе и чувственного, удовольствия есть целесообразность”, а источником эстетического удовольствия является особое удовольствие, которое возникает при восприятии целесообразности вещей. (Правда, в отличие от Канта целесообразность он считал объективной, а не субъективной.)
Так же как и Кант, Шиллер эстетическое подчиняет моральному (“нет целесообразности более важной для нас, чем целесообразность моральная, и ничто не может быть выше удовольствия, доставляемого нам ею”). Но Шиллер не согласен с Кантом, который, по его мнению, “выставляет несколько странное утверждение, что всякая красота, подчиненная понятию цели, не есть чистая красота; что, стало быть, арабеска и все подобное ей представляет собой красоту более чистую, чем высшая человеческая красота”. Призна-вая, что философ справедливо разграничивает логическое и эстетическое, поэт приходит, однако, к выводу, что здесь совершенно неправильно понято существо красоты.
Шиллер стремится не только форму и вызываемое ею чувство бескорыстного удовольствия, но и содержание и вызываемое им чувство целесообразного или морально доброго (в случае восприятия человека) объединить в понятие красоты. В статье “Каллий, или о красоте” поэт подробно аргументирует положение, согласно которому свобода в явлении тождественна с красотой. В применении к человеку это утверждение свидетельствует о том, что Шиллер дополняет Канта, который считал, что объектом эстетического суждения в человеке может быть лишь его фигура. Что же касается оценки внутреннего мира человека, его нравственности, то тут начинается ведомство разума, который один лишь и может оценить степень нравственного совершенства человека, т. е. степень приближения его к идеалу человека вообще. Шиллер же считал, что между нравственным и природным в человеке может быть не только противоречие (это абсолютизировал Кант), что в отдельных случаях они могут совпадать, и человек поступает морально, не насилуя и не принуждая к тому своих природных склонностей и влечений, а на основе свободного согласования их. Отсюда моральный поступок тогда лишь есть прекрасный поступок, когда имеет вид самопроизвольного действия природы. Одним словом, свободное действие есть прекрасное действие лишь в том случае, когда автономия души совпадает с автономией в явлении.
|
