Интенция | Все о философии

03.04.2009 - ГЁТЕ, Иоган Вольфганг Фон (Goethe, Johann Wolfgang von) (1749–1832)

Крупнейший немецкий поэт, просветитель, ученый и философ, универсальный гений немецкой литературы.

titleРодился 28 августа 1749 во Франкфурте-на-Майне. «В отца пошел суровый мой / Уклад, телосложенье; / В мамашу – нрав всегда живой / И к россказням влеченье» (пер. Д. Недовича), – писал он в одном из поздних стихотворений.

Первые стихотворные опыты Гёте относятся к восьмилетнему возрасту. Не слишком строгое домашнее обучение под наблюдением отца, а потом (і 17 лет) три года студенческой вольницы в Лейпцигском университете (1765-68) оставляли ему достаточно времени, чтобы удовлетворить тягу к чтению и испробовать все жанры и стили эпохи Просвещения, так что к 19 годам, когда тяжелая болезнь вынудила его прервать учебу, он уже овладел приемами версификации и драматургии и был автором довольно значительного числа произведений, большинство которых впоследствии уничтожил. Специально сохранен был стихотворный сборник «Аннете»(Фрё Сѓї Рээхђђх, 1767), посвященный Анне Катарине Шёнкопф, дочери владельца лейпцигского трактира, где Гёте обычно обедал, и пасторальная комедия «Капризы влюбленного» (Фшх Ырѓэх фхё Тх№ышхсђхэ, 1767).

В Страсбурге, где в 1770–1771 Гёте завершил юридическое образование и получил ученую степень лиценциата права, и в последующие четыре года во Франкфурте, он был лидером литературного бунта против принципов, установленных И.Х.Готшедом (1700–1766) и теоретиками Просвещения.

В Страсбурге Гёте встретился с И.Г.Гердером (1744–1803), ведущим критиком и идеологом первого общенемецкого антифеодального общественно-литературного движения движения «Буря и натиск», переполненным планами создания в Германии великой и оригинальной литературы. В эти годы Гёте вместе с Гердером — один из вождей нового движения .

Восторженное отношение Гердера к Шекспиру, Оссиану, Памятникам старинной английской поэзии Т. Перси и народной поэзии всех наций открыло новые горизонты перед молодым поэтом, чей талант только начал раскрываться. Он написал «Гёца фон Берлихингена» (Уöђч тюэ Сх№ышїшэухэ) и, используя шекспировские «уроки», начал работу над «Эгмонтом» (Хуьюэђ) и «Фаустом» (дрѓёђ); помогал Гердеру собирать немецкие народные песни и сочинил множество стихов в манере народной песни.

Гёте разделял убежденность Гердера в том, что истинная поэзия должна идти от сердца и быть плодом собственного жизненного опыта поэта, а не переписывать давние образцы. Эта убежденность стала на всю жизнь его главным творческим принципом.

В этот период пылкое счастье, каким его наполняла любовь к Фридерике Брион, дочери зезенгеймского пастора, воплотилась в яркой образности и задушевной нежности таких стихов, как «Свидание и разлука» (йшыыъюььхэ ѓэф Рсёїшхф), «Майская песнь» (Ьршышхф) и «С разрисованной лентой» (Ьшђ хшэхь схьрыђхэ Срэф); укоры же совести после расставания с нею нашли отражение в сценах покинутости и одиночества в «Фаусте», «Гёце», «Клавиго» и в ряде стихотворений.

В 25 лет написан был «Вертер» (книга в двух томах вышла в Лейпциге, анонимно): сентиментальная страсть Вертера к Лотте и трагическая его дилемма: любовь к девушке, уже обрученной с другим, – часть собственного жизненного опыта Гёте.

Стихи к Лили Шёнеман, молодой красавице из франкфуртского общества, рассказывают историю его мимолетного увлечения.

7 ноября 1775 г. Гёте по приглашению герцога Карла Августа (последнему в этот период едва исполнилось 18 лет) прибыл в Веймар, где за одиннадцать лет (1775–1786) сумел показать на посту тайного советника прямо-таки чудеса административного искусства, наведя в кратчайший срок совершенный порядок и существенно пополнив казну двора. Эти годы коренным образом изменили жизнь поэта. Гёте находился в самом центре придворного общества – неустанный выдумщик и устроитель балов, маскарадов, розыгрышей, любительских спектаклей, охот и пикников, попечитель парков, архитектурных памятников и музеев.

Он стал членом герцогского Тайного совета, а позднее – государственным министром; ведал прокладкой дорог, набором рекрутов, государственными финансами, общественными работами, горнорудными проектами и т.д. и многие годы провел, изучая геологию, минералогию, ботанику и сравнительную анатомию.

Но более всего пользы принесло ему продолжительное ежедневное общение с Шарлоттой фон Штайн. Эмоциональность и революционное иконоборчество периода «Бури и натиска» отошли в прошлое; теперь идеалами Гёте в жизни и искусстве становятся сдержанность и самоконтроль, уравновешенность, гармония и классическое совершенство формы. Вместо великих гениев его героями становятся вполне обычные люди. Свободные строфы его стихов спокойны и безмятежны по содержанию и ритмике, но мало-помалу форма становится жестче, в частности Гёте предпочитает октавы и элегические двустишия великой «тройки» – Катулла, Тибулла и Проперция.

Многочисленные служебные обязанности Гёте серьезно препятствовали завершению начатых им крупных произведений – «Вильгельма Мейстера» (йшыѕхыь Ьхшёђх№), «Эгмонта», «Ифигении» (Шяѕшухэшх) и «Тассо» (врёёю).

Уже в 40 лет Гёте — европейская знаменитость; известный поэт, прославленный ученый; он дворянин, министр; знакомства с ним ищут выдающиеся умы; его портреты рисуют художники...

Веймарский период Гёте длился до 3 сентября 1786 года. ...Затем вдруг побег в Италию — быстрый, тайный, по подложным документам (по официальной версии - полуторагодичный отпуск). В Италии занимается лепкой, делает более тысячи пейзажных набросков, читает античных поэтов и историю античного искусства И.И.Винкельмана (1717–1768).

По возвращении в Веймар (1789) Гёте не сразу перешел к «оседлому» образу жизни. В течение следующих шести лет он предпринял второе путешествие в Венецию, сопровождал веймарского герцога в его поездке в Бреслау (Вроцлав), участвовал в военной кампании против Наполеона [спустя 3 года состоялась встреча этих двух титанов].

Гёте был дружен со швейцарцем Иоганном Каспаром Лафатером (1741-1801) [впоследствии их пути разошлись] - теологом и создателем нашумевших «Физиогномических фрагментов» (1772) где доказывалось, что по лицу и фигуре можно определить суть человека и его судьбу.

14 июля 1794 г. произошло его знакомство с поэтом и драматургом Иоганном Кристофом Фридрихом Шиллером (1759 – 1805), который просил помощи в издании нового журнала «Оры», и после этого жил главным образом в Веймаре. [Позднее, будучи попечителем Йенского университета, Гёте пригласил Шиллера на должность преподавателя истории].

Ежедневное общение поэтов, обсуждение планов, совместная работа над такими замыслами, как сатирические «Ксении» (ехэшхэ, 1796) и баллады 1797, были для Гёте прекрасным творческим стимулом. Были опубликованы сочинения, лежавшие у него в столе, в т.ч. «Римские элегии»и (аöьшёїх Хыхушхэ), плод ностальгии по Риму и любви к Кристиане Вульпиус, которая стала в 1806 женой Гёте. Он закончил «Годы учения Вильгельма Мейстера» (йшыѕхыь Ьхшёђх№ё Ыхѕ№џѕ№х, 1795–1796), продолжил работу над «Фаустом» и написал ряд новых произведений, в т.ч. «Алексис и Дора (Рыхѕшё ѓэф Фю№р)», «Аминт (Рьћэђрё)» и «Герман и Доротея» (ех№ьрээ ѓэф Фю№юђѕхр), идиллическую поэму из жизни маленького немецкого городка на фоне событий Французской революции. Что касается прозы, то Гёте написал тогда сборник рассказов «Беседы немецких эмигрантов»(гэђх№ѕрыђѓэухэ фхѓђёїх№ Рѓёухљрэфх№ђхэ), куда вошла и неподражаемая «Сказка» (Фрё Ьä№їхэ).


Два десятилетия (с 1797 по 1817 гг.) Гёте руководил Веймарским театром.


Когда в 1805 скончался Шиллер, троны и империи содрогались – Наполеон перекраивал Европу.

В этот период ученый писал сонеты к Минне Херцлиб, роман «Избирательное сродство» (Фшх йрѕытх№љрэфђёїрєђхэ, 1809) и автобиографию. В 65 лет, надев восточную маску Хатема, он создал «Западно-восточный диван» (йхёђ-öёђышїх№ Фшљрэ), сборник любовной лирики. Зулейка этого цикла, Марианна фон Виллемер, сама была поэтессой, и ее стихи органично вошли в Диван. Притчи, глубокие наблюдения и мудрые раздумья о человеческой жизни, нравственности, природе, искусстве, поэзии, науке и религии озаряют стихи Западно-восточного дивана. Те же качества проявляются в «Разговорах в прозе и в стихах» (бя№üїх шэ Я№юёр, бя№üїх шэ ахшьхэ), «Орфических первоглаголах» (г№љю№ђх. Ю№ѕшёї, 1817), а также в «Разговорах с И.П.Эккерманом», опубликованных в последнее десятилетие жизни поэта, когда он заканчивал «Вильгельма Мейстера» и «Фауста».

Свое творчество он называл «фрагментами огромной исповеди». Автобиографические его произведения, в т.ч. «Поэзия и правда» (Фшїђѓэу ѓэф йрѕ№ѕхшђ), рассказывающая историю детства и юности поэта вплоть до 1775; «Путешествие в Италию» (Шђрышхэшёїх ахшёх), отчет о поездке в Италию в 1786–1788; «Французская кампания 1792» (Фшх жрьяруэх шэ д№рэъ№хшї 1792) и «Осада Майнца в 1793» (Фшх Схырух№ѓэу тюэ Ьршэч, 1793), а также «Анналы» и «Дневники» (Рээрыхэ и вру- ѓэф пѕ№хјхєђх), охватывающие период от 1790 до 1822, – все были опубликованы в твердой уверенности, что невозможно оценить поэзию, не поняв прежде ее автора.




О личности Гёте


Чем только Гёте не занимался, кем только не был! Портретист, пейзажист, скульптор, архитектор, критик, мемуарист, публицист, актер, режиссер, директор театра, , переплётчик, гравёр, алхимик, анатом, ботаник, физик, геолог, оптик, философ, астроном, историк, искусствовед, государственный деятель, финансист, директор библиотеки.


Гёте был прост, серьёзен, скромен, приветлив, иногда даже робок; любая чинность его тяготила; все отмечали его задумчивость, закрытость.


От его личности исходило огромное воздействие — было в нем нечто пасторское,

т. е. наставническое и мудрое:

Однажды летней ночью Гёте возвращался на паруснике из Мессины. Судно уже приближалось к Капри, как вдруг его понесло прямо на прибрежные скалы. На палубе поднялась паника. Один только Гёте сохранил выдержку и хладнокровие и обратился к плывущим со словами успокоения. Он произнес настоящую проповедь, воззвав к смирению, напомнив перепуганным людям о Христе на волнах, и под конец заставил их молиться — иначе говоря, не терять голову и быть активными в надежде.


Гёте были свойственны ветреность, непостоянство, вспыльчивость, причудливость, неуравновешенность. Окружающие его не любили. Его характер считали отталкивающим: героизм и комедианство, «бешеность» и хамелеонство:

«Я не создан для этого мира, где стоит только выйти из дому, как попадаешь в сплошное дерьмо…Я знаю, для многих я как бельмо в глазу, и они жаждут от меня избавиться».


Гёте любил поесть:

Немецкий писатель Жан Поль (1763 - 1825) свидетельствует, повествуя об одном из своих визитов к Гёте: «А еще он очень много жрёт!».


Гёте обладал некоторыми мистическими способностями:

«Я могу рассказать вам факт из собственной моей жизни, когда я неминуемо должен был заразиться болотной лихорадкой и только решительным усилием воли отогнал от себя болезнь».


Своего «Германа и Доротею» Гёте решил отдать издателю Фивегу для его альманаха. Однако эпос оставался готов еще только на 2/3, а в таком виде автор не спешил показывать его. Фивег был поставлен перед выбором купить кота в мешке - иначе говоря, взять поэму в две тысячи гекзаметров под заверения, да еще и выплатить за нее аванс.

Свои условия Гёте вручил не издателю, а третьему — доверенному лицу. Они лежали в запечатанном конверте. Предложенная им схема была такова: если издатель платит меньше, чем запросил Гёте, значит, сделка не состоится, если больше — автор возвращает остаток суммы. После некоторого раздумья Фивег, наконец выдвинул свою окончательную сумму - 1000 талеров. Посредник вскрыл конверт и прочитал: «За мою поэму я требую 1000 талеров золотом. Гёте».


Из воспоминаний Иоганна Петера Эккермана (личного секретаря И. В. Гёте):

«Несколько дней назад, когда я, воспользовавшись хорошей погодой, пошел прогуляться по Эрфуртской дороге, ко мне присоединился пожилой господин, которого я по внешнему виду принял за состоятельного бюргера. Не успели мы обменяться несколькими словами, как разговор уже зашел о Гёте. Я спросил, знает ли он Гёте лично.

— Знаю ли я его! — не без самодовольства воскликнул мой спутник. — Да я около двух лет служил у него камердинером! — И он стал на все лады превозносить своего прежнего господина.

Я попросил его рассказать что-нибудь из времен молодости Гёте, на что он с радостью согласился.

— Когда я к нему поступил, ему было лет двадцать семь, — сказал он, — и был он такой быстрый, изящный и худой, хоть на руках его носи.

Я спросил, бывал ли Гете очень весел в ту пору своего пребывания в Веймаре.

— Разумеется, — отвечал тот, — с веселыми он был весел, но сверх меры — никогда. Напротив, он вдруг становился серьёзен. И всегда-то он работал, всегда что-нибудь изучал, искусство и наука постоянно занимали первостепенное место в его жизни. По вечерам герцог часто посещал его, и они засиживались до глубокой ночи, разговаривая об ученых предметах, так что ему иной раз становилось невмоготу, и он только и думал: когда же герцог наконец уйдет! А изучение природы, — неожиданно добавил он, — и тогда уже было для Гёте самым главным делом. Как-то раз он позвонил среди ночи, я вошел к нему в спальню и увидел, что он перекатил свою железную кровать на ко.лесиках от дальней стены к самому окну, лежит и смотрит на небо.

«Ты ничего не заметил на небе?» — спрашивает он, и когда я сказал, что нет, говорит: «Тогда сбегай к караульному и спроси, не заметил ли он чего-нибудь». Я побежал, но караульный тоже ничего не заметил, о чём я и доложил своему господину, который лежал в той же .позе и упорно смотрел на небо. «Послушай, — сказал он мне, — в эти минуты дело обстоит очень скверно, где-то либо уже происходит землетрясение, либо оно скоро начнётся». Он велел мне сесть к нему на кровать и показал, из каких признаков он это вывел.

— Какая же тогда была погода? — спросил я славного старика.

— Очень было облачно, — ответил он, — но ничто не шелохнулось, и духота была страшная.

Я поинтересовался, поверил ли он Гёте в ту ночь.

— Да, — отвечал старик, — я поверил ему на слово, ведь то, что он предсказывал, всегда сбывалось. Назавтра, — продолжал он, — мой господин рассказал о своих наблюдениях при дворе, причем одна дама шепнула своей соседке: «Слушай! Ведь он бредит!» Но герцог и другие мужчины верили в Гёте, а затем выяснилось, что он всё видел правильно. Недели через две или три до нас дошла весть, что в ту ночь чуть ли не половина Мессины была разрушена землетрясением». (Запись от 13 ноября 1823 г.)


У Гёте замечали какое-то благоговение перед природой:

Во время пребывания в Италии неаполитанские друзья просили его не пить воду из стакана, в котором плавают букашки. И какова же реакция Гёте? — он спокойно ее выпивает. А недоуменным приятелям говорит: «Едим же мы раков и угрей. Так что эти малюсенькие существа ничего не сделают мне плохого, разве что утолят голод».


Прогуливаясь однажды по городу, Гёте увидел веерную пальму. Остановившись, он стал разглядывать ее так любовно и вдумчиво, словно перед ним было не растение, а человеческое сердце. Ему неожиданно заметилось и ясно открылось, что листья переходят в стебель, что они подобны лепесткам цветка, а лепестки, в свою очередь, превращаются в тычинки. Покров тайны спал, и проступила истина. Лист — вот основа растительного мира, та форма, которая непрерывно переходит из одной в другую! Открыв этот закон, Гёте создаёт новую науку — метаморфоз растений.


У Гёте было воинственное неприятие глупости, в суждениях о кичливости чужого ума он был резок и даже чрезмерен:

Дочитав до конца одну книгу, он заметил:

— Эта книга написана не для того, чтобы благодаря ей чему-нибудь научились другие, а для того, чтобы пустить по свету молву, что и автор кое-что знает.


У Гёте было слабое здоровье. Всю свою жизнь он проболел тяжелейшим туберкулезом. В 19 лет произошло кровотечение из легких, такое, что кровь хлестала из горла. В 21 год до крайности расшаталась нервная система. Гёте не мог переносить даже малейшего шума, любой звук приводил его в бешенство и исступление. Но усилиями воли, невероятной настойчивостью он преодолел свои слабости, укрепил здоровье и прожил свои 83 года как совершенно здоровый человек.

Чтобы побороть частые головокружения и страх высоты, Гёте заставлял себя подниматься на соборную колокольню. Он посещал больницы, следил за хирургическими операциями и таким образсгм укреплял свою психику. Ради того, чтобы преодолеть своё неприятие шума, Гёте приходил в казармы, заставляя себя подолгу слушать солдатские барабаны. Он пристраивался к прохо дящей воинской части и принуждал себя пройти под грохот барабанов через весь город. Так Гёте воспитывал у себя выдержку, которая позже поражала его современников.


Умер Гёте в Веймаре 22 марта 1832. По утверждениям современников время обошлось с ним безжалостно: лицо избороздили резкие морщины, подбородок утонул в складках шеи, живот опустился книзу и выдался вперед, как у беременной женщины.


Однако есть и другие свидетельства:

«На следующее утро после кончины Гёте меня охватило неодолимое стремление еще раз увидеть его земную оболочку. Верный его слуга Фридрих открыл комнату, в которой он лежал. Гёте покоился на спине не и казался спящим. Глубокий мир и твердость были запечатлены на его возвышенно-благородном лице. Под могучим челом словно бы ещё жила мысль, Я хотел унести с собой прядь его волос, но благоговение не позволило мне ее отрезать. Обнажённое тело было закрыто куском белой материи, вокруг, чуть поодаль, лежали большие куски льда, чтобы как можно дольше предохранить его от тления. Фридрих откинул покров, и божественная красота этих членов повергла меня в изумление. Мощная, широкая и выпуклая грудь; руки и ляжки округлые, умеренно мускулистые; изящные ноги прекраснейшей формы, и нигде на всём теле ни следа ожирения или чрезмерной худобы. Совершенный человек во всей своей красоте лежал передо мною, и, восхищенный, я на мгновение позабыл, что бессмертный дух уже покинул это тело. Я приложил руку к его сердцу — оно не билось, — и я отвернулся, чтобы дать волю долго сдерживаемым слезам» (Из воспоминаний И. П. Эккермана).

[И. П. Эккерман (1792-1854) - молодой литератор -появился в доме Гёте поначалу в роли помощника-секретаря. У Эккермана был очеркистский талант. Многие издатели искали сотрудничества с ним, прося писать для них обзоры немецкой литературной периодики. Но Гёте отговаривал его: «О ком только тогда не придется Вам писать! Не лучше ли сосредоточить все свои силы на сочинении, в основу которого положены наши с Вами разговоры?». В 1836 г. заметки И. П. Эккермана «Разговоры с Гёте в последние годы жизни» вышли в свет. Первая за в них датирована 10 июня 1823 г.





О философских взглядах Гёте


Сам Гёте не считал себя принадлежащим к философскому цеху. Тем не менее, философия всегда была в центре его духовных интересов, пронизывая все его творчество глубокими теоретическими размышлениями. Философию Гёте можно считать самостоятельным философским учением, хотя и не изложенном в виде целостной и завершенной концепции.

Феномен Гёте являет собой яркий пример скорее возрожденческого, нежели просветительского универсализма, в котором тесно переплелись поэтическое творчество, научные изыскания (минералогия, ботаника, физика, остеология и т.д.) и философско-мировоззренческие поиски.

В литературно-эстетическом и научном творчестве Гете принято различать три периода.

Первый — "Бури и натиска", когда протест против классицизма приводит его к борьбе за утверждение реализма в искусстве, а последнее понимается как подражание природе и жизни людей.

Второй — начиная с 1780-х, во многом под влиянием путешествия по Италии: ученый увлекся античностью, которая становится для него идеалом гармоничных отношений между людьми, а высшей целью искусства, по Гете, провозглашается красота. В это не очень плодотворное для поэзии время Гете много занимается наукой: составляет первую геологическую карту Германии, выказывает догадки об эволюционном развитии растительного мира или так называемом метаморфозе растения ("Метаморфоза растений", 1790); занимается минералогией и анатомией. Гете обнаружил в 1784 межчелюстную кость человека как новое свидетельство родства людей со всем живым миром.

Многочисленные занятия ботаникой, сравнительной анатомией и геологией в значительной мере обогатили его понимание диалектики органического мира и всех его живых форм.

Третий период литературных, эстетических и мировоззренческих исканий Гете связан с последними годами жизни мыслителя, разочаровавшегося в своем стремлении построить мир по античному образцу. На первый план в его творчестве выступают реалистические черты его эстетики.

Гете любил свою страну, однако был совершенно чужд национализму. Это явилось одной из причин его враждебного отношения к реакционному романтизму, мечтавшему о возврате средневековья и увековечении нем. отсталости. Романтизм для Гете— «больное» искусство. Гете резко критикует немецкий романтизм за его отрыв от жизни и мистицизм. Именно в эти годы (1808) появляется знаменитый "Фауст", утверждающий недопустимость отрыва художника от действительности. В своих философских поисках он испытал влияние многих мыслителей: Аристотеля, Плотина, Канта, Гердера, Гегеля и особенно Спинозы с его знаменитой "Этикой", которая учила навсегда освободить ум от различного рода предрассудков.

Гете становится сторонником пантеизма, пытаясь соединить его с идеей развития. Для мыслителя было характерно критическое отношение к господствовавшему тогда механицизму, неспособному адекватно объяснить принципы развития природы. Последняя рассматривалась Гете как развивающееся единое органическое целое.

Процесс развития идет, согласно Гете, через отрицание старого, отжившего постепенным эволюционным путем, минуя скачкообразные переходы. Вся природа виделась Гете в большей или меньшей мере одухотворенной: "...кто хочет высшего, должен хотеть целого, кто занимается духом, должен заниматься природой, кто говорит о природе, тот должен брать дух в качестве предпосылки или молчаливо предполагать его".

По его мнению, "человек как действительное существо поставлен в центр действительного мира и наделен такими органами, что он может познать и произвести действительное и наряду с ним — возможное. Он, по-видимому, является органом чувств природы. Не все в одинаковой степени, однако все равномерно познают многое, очень многое. Но лишь в самых высоких, самых великих людях природа сознает саму себя, и она ощущает и мыслит то, что есть и совершается во все времена".

О месте человека во Вселенной Гете утверждал: "Все есть гармоническое Единое. Всякое творение есть лишь тон, оттенок великой гармонии, которую нужно изучать также в целом и великом, в противном случае всякое единичное будет мертвой буквой. Все действия, которые мы замечаем в опыте, какого бы рода они ни были, постоянно связаны, переплетены друг с другом... Это — Вечно-Единое, многообразно раскрывающееся. У природы — она есть все — нет тайны, которой она не открыла бы когда-нибудь внимательному наблюдателю". При этом "каждого можно считать только одним органом, и нужно соединить совокупное ощущение всех этих отдельных органов в одно-единственное восприятие и приписать его Богу".

Живо интересуясь идеями многих немецких философов своего времени, Гете так и не примкнул ни к одной из великих философских систем. Для него философия — такое миропредставление, которое "увеличивает наше изначальное чувство, что мы с природой как бы составляем одно целое, сохраняет его и превращает в глубокое спокойное созерцание". Творчески-активное отношение Г. к миру результировалось в его убежденности в том, что "каждый человек смотрит на готовый, упорядоченный мир только как на своего рода элемент, из которого он стремится создать особенный, соответствующий ему мир".

Весьма реалистично Гете мыслил перспективы предметного познания: "Ничего не нужно искать за явлениями; они сами суть теории... Мое мышление не отделяет себя от предметов, элементы предметов созерцания входят в мышление и пронизаны мышлением внутренним образом, мое созерцание само является мышлением, мое мышление — созерцанием". Эксперимент у Гете — "посредник" между субъектом и объектом.

Гете был весьма близок Кант с его поисками единых принципов анализа природы и искусства; а также философия природы Шеллинга и система Гегеля благодаря поистине грандиозной теории диалектики.

Что «философия Гёте» — тема, предваряемая целым рядом оговорок, доказывается не только отсутствием у Гёте философии в общепринятом смысле слова, но и его открытой враждебностью ко всему философскому.





Академическая философия лишь следует собственным его заявлениям, когда она отказывается аттестовать его как одного из своих: «Для философии в собственном смысле у меня не было органа» (Уюхђѕхё Эрђѓ№љшёёхэёїрєђышїх ЗспгЩеп, ѕ№ёу. тюэ а. бђхшэх№. Фю№эрї, 1982, Сф 2, б. 26), или: «Собственно говоря, я не нуждаюсь ни в какой философии» (Уюхђѕхё Ухёя№рїх. Ьѓэї., 1998, Сф 3, 2. вхг, б. 158), или еще: «Она подчас вредила мне, мешая мне двигаться по присущему мне от природы пути» (Уюхђѕхё С№шхєх. Ьѓэї., 1988, Сф 2, б. 423).

Очевидно, однако, что эти признания допускают и более эластичное толкование, особенно в случае человека, который, по собственным словам, ничего не остерегался в своей жизни больше, чем пустых слов. Если философское мышление обязательно должно быть дискурсивным и обобщающим, то чем оно может быть менее всего, так это гётевским.

Гёте, «человеку глаз», чужда сама потребность генерализировать конкретно зримое и подчинять его правилам дискурса. В этом смысле правы те, кто считает, что он никогда не идет к философии. Можно было бы, однако, поставить вопрос и иначе, именно: идет ли (пойдет ли) к нему философия? В конце концов важна не столько неприязнь Гёте к философии, сколько нужда философии в Гёте, и если историки философии обходят почтительным молчанием автора «Учения о цвете», то обойти себя молчанием едва ли позволит им автор «Наукоучения», уполномочивший себя однажды обратиться к Гёте от имени самой философии: «К Вам по праву обращается философия. Ваше чувство-пробный камень ее» (дшїђхё С№шхєх. Ыяч., 1986, б.Ш 12).

Особенность, чтобы не сказать диковинность, мысли Гёте в том, что он в пору наивысшей зрелости и ощутимого конца философии философствует так, как если бы она и вовсе еще не начиналась. Понятно, что такая привилегия могла бы в глазах историков философии принадлежать философам, вроде Фалеса и Ферекида Сирского, но никак не современнику Канта. Другое дело, если взглянуть с точки зрения беспредпосылочности, или допредикативности, познания, с которой новейшую философию заставила считаться феноменология Гуссерля.

Гётевское неприятие философии относится тогда не к философии как таковой, а лишь к ее дискурсивно измышленным предпосылкам. «Люди (можно читать: философы.—К. С.) так задавлены бесконечными условиями явлений, что не в состоянии воспринимать единое первичное условие» (Уюхђѕхё Эрђѓ№љшёёхэёїрєђышїх бї№шєђхэ, Сф 5, б. 448). В свою очередь, предпосылки гётевского философствования, которое он никогда не мыслил себе раздельно с жизнью, производят на академически обученного философа впечатление некоего рода «святой простоты». Таково, например, неоднократно повторяемое и возведенное до основополагающего принципа требование: «Видеть вещи, как они есть» (Уюхђѕх. Шђрышхэшёїх ахшёх. Ыяч., 1923, б. 141).

Дело вовсе не в том, что этот принцип диаметрально противоречит, скажем, коренной установке кантовской философии. С ним можно было бы посчитаться, если бы он осуществлялся в рамках некой общей и гомогенной философской топики, как, напр., у Гуссерля, где даже в радикализме лозунга: «Назад к самим вещам!» дело шло больше о теоретически востребованном переосмыслении судеб западной философии, чем о «самих вещах». У Гёте он вообще ничему не противоречит и утверждает себя силой собственной самодостаточности.

Гёте — наименее филологичный из людей —есть философ, который мыслит глазами, и значит: не в словах, а в вещах, тогда как большинство людей—и философов! — делают как раз обратное. (§ 754 «Учения о цвете». «И однако сколь трудно не ставить знак на место вещи, всегда иметь сущность живой перед собой и не убивать ее словом».)

Возможность гётевской философии (ее, говоря, по-кантовски, џѓшф ў№шё) коренится, т. о., не просто в мыслимости ее этоса, а в осуществимости последнего. Очевидно, при всей парадоксальности, что словесный пласт философии Гёте, или ее дискурс, представлен некой спонтанной цепью отклонений от правил философского поведения, как если бы он знакомился с философией не в работе над ее первоисточниками, а из сплошного негативного опыта конфронтации своих созерцаний с ее понятиями.

Характерен в этом отношении его разговор с философски образованным Шиллером, во время которого ему должно было открыться, что он «имеет идеи, сам того не зная, и даже видит их глазами».

Возникает неизбежная альтернатива: либо рассматривать «философию Гёте» в линии философской традиции (где она окажется, самое большее, эвристически небезынтересной), либо же предварить тему вопросом о специфике гётевского типа познания. В последнем случае решающим оказывается не теоретическое «что можно» и «чего нельзя», априорно обусловливающее всякую философскую рефлексию, а некий самодостаточный опыт, расширяющийся до природы и осознающий себя в идеале как человеческую индивидуальность самой природы, нисколько не смущаясь собственной (философски визированной) «субъективностью».

Интересно рассмотреть этот опыт по аналогии с кантовским понятием опыта. Исходный тезис Гёте: «Все попытки решить проблему природы являются, по существу, лишь конфликтами мыслительной способности с созерцанием» (Уюхђѕхё Эрђѓ№љшёёхэёїрєђышїх бї№шєђхэ, Сф 2, б. 200), совпадает, если заменить «конфликты» «синтезами», с кантовским. Но уже со второго шага налицо расхождение.

Кант отталкивается от теоретического представления о «нашем» устройстве, Гёте от непосредственной данности своего устройства.

По Канту, «наш» рассудок устроен так, что созерцания без понятий слепы, а понятия без созерцаний пусты. Гёте осознает свое устройство совершенно иначе: «Мое мышление не отделяется от предметов, элементы предметов созерцания входят в него и внутреннейшим образом проникаются им, так что само мое созерцание является мышлением, а мышление созерцанием» (шсшф., б. 31).

С точки зрения «Критики чистого разума» подобное мышление есть не что иное, как метафизическое мечтательство; § 77 «Критики способности суждения» смягчает вердикт: созерцающее мышление теоретически не содержит в себе противоречия, т. е. можно мыслить его существующим. Аналогия со ста воображаемыми талерами, в которые обошлось Канту опровержение онтологического доказательства, напрашивается сама собой.

И. П. Эккерман (11. 4. 1827) приводит слова Гёте: «Кант меня попросту не замечал».

Реальность, а не просто мыслимость созерцающего мышления у Гёте есть, т. о., вопрос не теории, а опыта, причем не понятия опыта, а опыта как делания. Там, где теоретически постулируется слепота созерцаний и пустота понятий, налицо вытеснение реального феномена теорией и, как следствие, «конфликты» обеих половинок познавательного целого.




Теория, понятая так, негативна и представляет собой, по Гёте, результат «чрезмерной поспешности нетерпеливого рассудка, который охотно хотел бы избавиться от явлений и поэтому подсовывает на их место образы, понятия, часто даже одни слова» (шсшф, Сф 5, б. 376).

Настоящая теория тем временем не противостоит вещам, а осознает себя как их «сущность»: «Самое высокое было бы понять, что все фактическое есть уже теория: синева неба раскрывает нам основной закон хроматики. Не нужно только ничего искать за феноменами. Они сами составляют учение» (шсшф.). Все злоключения философии проистекают от того, что опыт отрезается от самих вещей и подменяет вещи словами. «Вместо того чтобы становиться между природой и субъектом, наука пытается стать на место природы и постепенно делается столь же непонятной, как последняя» (Уюхђѕхё йх№ъх, йхшьр№х№ Рѓёурсх, Сф 36, 4. Рсђ, б. 162). Что участью философии на этом пути могло быть лишь ее самоупразднение, стало ясно в свете ее дальнейших судеб, сначала в позитивистических диагнозах философии как «болезни языка» (Ф. Маутнер, Л. Витгенштейн), а после уже и в полном ее растворении во всякого рода «играх» и «дискурсах».

В свете изложенного проясняется, наконец, отношение к Гёте немецкого идеализма. Судьбой этого идеализма было противостоять натиску материалистически истолкованной физики с чисто метафизических позиций. Понятно, что в споре с ним кантианство могло уже хотя бы оттого рассчитывать на успех, что исходным пунктом его был факт естествознания, а не воздушные замки неоплатонических спекуляций. Эвристически допустим вопрос: как сложились бы дальнейшие судьбы философии, вообще духовности, если бы немецкий идеализм, отталкиваясь от Канта, взял бы курс не на Плотина, а на факт естествознания, к тому же не ньютоновского, как это имеет место у Канта, а гётевского естествознания?

Характерно, что основной упрек Гёте со стороны кантиански ориентированных критиков: он-де «переносит рассудочные абстракции на объект, приписывая последнему метаморфоз, который свершается, по сути, лишь в нашем понятии» (брїё Щ. Ухёїшїђх фх№ Сюђрэшъ тюь 16. пѕ№ѕѓэфх№ђ сшё 1860. Ьѓэї., 1875, б. 169), буквально совпадает с упреком тех же критиков в адрес немецкой идеалистической философии.

Г. Файхингер формулирует в этой связи «генеральное заблуждение» Гегеля, который «смешивает пути мышления с путями реально происходящего и превращает субъективные процессы мысли в объективные мировые процессы» (Тршѕшэух№ е. Фшх Яѕшыюёюяѕшх фхё Рыё юс. В., 1911. - б. 10).

Разумеется, с точки зрения гегелевской метафизики эта критика не имела никакого смысла. Вопрос, однако, стоял о смысле самой метафизики. Немецкий идеализм — «высокие башни, около коих обыкновенно бывает много ветра» (Кант), —рушился как карточный домик при первом же таране критики познания. Ибо созерцающее мышление, смогшее в тысячелетиях произвести на свет такое количество глубокомысленной метафизики, не выдерживало и малейшей поверки со стороны естественно-научного мышления. Фихтевская апелляция к Гёте: «К Вам по праву обращается философия. Ваше чувство —пробный камень ее», видится в этом смысле как бы неким инстинктивным жестом выруливания между Сциллой кантианства и Харибдой (дезавуированной Кантом) метафизики.

Факт то, что Гёте мыслит созерцательно, но факт и то, что мыслит он не как метафизик, а как естествоиспытатель. Метафизическое хэё №хрышёёшьѓь Шеллинга или Гегеля, облаченное в абстрактные понятия, действует в Гёте как чувственно-сверхчувственное восприятие. Иначе: одна и та же мыслительная потенция, созерцающая в одном случае историю сознания, а в другом случае наблюдающая череп барана, предстает один раз как феноменология духа, другой раз как позвоночная теория черепа. Созерцательную способность суждения можно было сколь угодно остроумными доводами опровергать теоретически или, в крайнем случае, на примере всякого рода парапоз-навательных практик (Кант тх№ёѓё Сведенборг). Опровергать ее там, где плодами ее оказывались не просто научные открытия, но и открытия целых наук (13 томов трудов по естествознанию насчитывает Большое Веймарское издание Гёте, т. н. бюяѕшхэрѓёурсх), было бы просто нелепо.

С другой стороны, однако, именно подчеркнутый антифилософизм Гёте, в защитной среде которого его познание только и могло сохранить свою специфику, сыграл на руку академической философии. Единственным шансом обезвредить опасный прецедент было списать его в счет гениальной личности.

Гёте-естествоиспытателю выпадала участь Гёте-поэта: здесь, как и там, все решалось вдохновением, спонтанностью, непредсказуемостью, точечными арег ѓё, при которых не оставалось места никакой методологии, систематике и усвояемости.

Воцарившийся со 2-й половины 19 в. научный материализм мог безнаказанно потешаться над лишенной теоретико-познавательного фундамента философией немецкого идеализма. Никто, кроме естествоиспытателя Гёте, пожелай он стать философом и перенеси он на философские проблемы ту созидательную конкретность, с какой он среди мира растений искал свое перворастение, не смог бы искупить гегелевский дух, тщетно силящийся (на последней странице «Феноменологии духа») вспомнить действительность своей Голгофы.




Фатальным для этого духа (духа мира) было то, что он все еще взыскал контемпляций и визионерств в мире, уже полностью принадлежащем наблюдаемости.

Школьным логикам не оставалось ничего иного, как ставить ему на вид недопустимость заключения от собственной мыслимости к собственной реальности. Перспективой ближайшего будущего —в темпах нарастания теоретического и практического материализма — оказывалась судьба духовного, стоящего перед выбором: стать либо наукой, либо столоверчением. Решение этой задачи могло единственно зависеть от того, способен ли был философ-практик Гёте стать теоретиком собственного познания.

Философское развитие Гетешло от антипатии к школьной философии («жюыыхушѓь ыюушіѓь») в лейпцигский период к пробуждению собственного философского мышления в страсбургский период и отсюда к занятиям натурфилософией в первый веймарский период — в полемике с Платоном, неоплатонизмом Джордано Бруно и прежде всего со Спинозой «Этику» к-рого Г. называл книгой, более всего совпадающей с его воззрениями.

Материалистический пантеизм Спинозы Гегель пытался соединить с идеей развития. Это обусловило его отрицательное отношение к механицизму французских материалистов, в частности Гольбаха (см. Сочинения Т. 10. - М., 1937. - С. 48 - 50).

Поскольку, однако, материализм самого Гете носил гилозоистический характер, он, критикуя механицизм, не смог развить диалектическог взгляда на эволюцию органическог мира и вынужден был прибегать к идеалистическим понятиям «энтелехии», «монады», заимствованным у Аристотеля и Лейбница.

Диалектические искания определили отношение Гете и к современной ему немецкой идеалистической философии. Не соглашаясь с резко отрицательным отношением Гердера к Канту, Гете высоко оценил критику Кантом вольфианской телеологии. Однако Гете выступал против агностицизма Канта и Галлера, на что обратил внимание Энгельс (см. «Диалектику природы», 1955. - С. 191). О Гегеле Гете отзывался с большим уважением, хотя и не разделял его идеалистических взглядов. Гете не соглашался со стремлением Гегеля включить «в философию христианскую религию, которой там совершенно нечего делать» («Уюхђѕхё Ухёя№рїх ьшђ Ъіъх№ьрээ», В., 1955, б. 445; запись от 4 февр. 1829).

После путешествия по Италии у Гете появился интерес к учению о цветах и к сравнительной морфологии (изложена в «Ьхђрью№яѕюёх фх№ Яєырэчхэ», 1790; рус. пер.: Метаморфоза растений, 1957). Он вступил в принципиальную полемику с Шиллером по вопросу об отношении мышления и созерцания к идее, к «прафеноменам»; занимается изучением кантовской философии, особенно «Критики практического разума» и «Критики способности суждения», а также романтики и творчества Шеллинга. Со времени освободительной войны у Гёте все яснее вырисовывается собственная «система» древней философии (мудрости), изложенная, в частности, в стихотворениях на темы древности, прежде всего «Орфические первоглаголы», «Завет», «Одно и все».

Когда Гёте говорит о себе: «Для философии в собственном смысле у меня нет органа», он тем самым отвергает школьную философию, и особенно логику и теорию познания, но не ту философию, которая «увеличивает наше изначальное чувство того, что мы с природой как бы составляем одно целое, сохраняет его и превращает в глубокое спокойное созерцание».

Этим отличается также его творческая активность: «Каждый человек смотрит на готовый, упорядоченный мир только как на своего рода элемент, из которого он стремится создать особенный, соответствующий ему мир».

Высшим символом мировоззрения Гёте является Бог-природа, в которой вечная жизнь есть становление и движение, «которая открывает нам, как она растворяет твердыню в духе, как она продукты духа превращает в твердыню».

Дух и материя, душа и тело, мысль и протяженность, воля и движение — это для Гёте дополняющие друг друга основные свойства мироздания. Отсюда также для деятельно-творческого человека следует: «Кто хочет высшего, должен хотеть целого, кто занимается духом, должен заниматься природой, кто говорит о природе, тот должен брать дух в качестве предпосылки или молчаливо предполагать его».

«Человек как действительное существо поставлен в центр действительного мира и наделен такими органами, что он может познать и произвести действительное и наряду с ним — возможное. Он, по-видимому, является органом чувств (ёхэёю№шѓь іюььѓэх) природы. Не все в одинаковой степени, однако все равномерно познают многое, очень многое. Но лишь в самых высоких, самых великих людях природа сознает саму себя, и она ощущает и мыслит то, что есть и совершается во все времена».

О месте человека во Вселенной Гёте говорит: «Все есть гармоническое Единое. Всякое творение есть лишь тон, оттенок великой гармонии, которую нужно изучать также в целом и великом, в противном случае всякое единичное будет мертвой буквой. Все действия, которые мы замечаем в опыте, какого бы рода они ни были, постоянно связаны, переплетены друг с другом. Мы пытаемся выразить это: случайный, механический, физический, химический, органический, психический, этический, религиозный, гениальный. Это—Вечно-Единое, многообразно раскрывающееся. У природы — она есть все — нет тайны, которой она не открыла бы когда-нибудь внимательному наблюдателю». «Однако каждого можно считать только одним органом, и нужно соединить совокупное ощущение всех этих отдельных органов в одно-единственное восприятие и приписать его божеству».

Гёте и Шеллинг противопоставили материалистическо-механическому естествознанию Запада творческое учение о природе. Это существенное противопоставление является причиной упорного догматического непризнания ньютоновского учения о цветах со стороны Гёте.

В центре гётевского понимания природы стоят понятия первофеномен, тип, метаморфоза и полярность. Трезво и реалистически мыслил Гёте о возможности предметного познания: «Ничего не нужно искать за явлениями; они сами суть теории».





Общее существование человека Гёте считает подчиненным шести великим силам, которые он поэтически образно воплощает в «орфические первослова»:

1) демон личности;

2) идея энтелехии;

3) тихе (судьба) как совокупность роковых жизненных обстоятельств;

4) эрос как любовь в смысле свободной и радостной решимости;

5) ананке — необходимость, вытекающая из конкретных жизненных обстоятельств;

6) эльпис как надежда на будущую свободу и саморазвитие.


В настоящее время обстоятельно занимаются естественно-научными работами Гёте, ибо в них надеются найти средство для объединения математическо-физической картины мира (которая «правильна», но не наглядна) с наивно-натуралистической (которая наглядна, но не «правильна»).

Для Гёте не существовало этого разлада, ибо он отказывается вступать в царство абстрактного, лишенного наглядности мира. Но он знал, что есть истины, которые нужно открыть в этом царстве.

В гётевском замечании на рецензию В. фон Шютцена к докладу по морфологии читаем: «Идею нельзя представить в опыте и вряд ли можно показать; кто не имеет ее, тот никогда не увидит ее в явлении; у кого она есть, тот легко научается смотреть сквозь явление, видеть далеко за ним и, чтобы не потерять себя, каждый раз снова возвращается к действительности и всю свою жизнь попеременно занимается этим. Как бы тяжело ни было на этом пути заботиться о дидактическом или даже догматическом, последнее все же не чуждо благоразумному человеку».

Гёте энергично отстаивал свое право рассматривать и толковать мир по-своему. Однако из его произведений не вытекает, что он считает это толкование единственно допустимым.

Эстетические взгляды Гёте развивались от принятия идей «Бури и натиска» (О немецком зодчестве — Тюэ фхѓђёїх№ Срѓъѓэёђ, 1772) через апологию античного искусства и культа эстетического воспитания к идее подражания природе и к трактовке искусства как произведения человеческого духа, в котором «рассеянные в природе моменты соединены и даже самые объективные из них приобретают высшее значение и достоинство» (Уюхђѕх Ш. й. гсх№ йрѕ№ѕхшђ ѓэф йрѕ№ёїхшэышїъхшђ фх№ Ъѓэёђљх№ъх, 1797.-«брьђышїх йх№ъх», Сф 33. йхшьр№, 1903, б. 90).

Таким образом эстетические взгляды Гете претерпели значительную эволюцию.

В период «Бури и натиска» он выступал как сторонник немецкого национального искусства, проявление которого видел в народной поэзии и готической архитектуре («О немецком зодчестве» — «Тюэ фіѓђёїі№ Срѓъѓэёђ», 1772). Художественное творчество этих лет проникнуто идеями бунта, протеста против отживших условностей, обветшалой морали, обществ, неравенства.

С 80-х гг. идеалом Гете становится античное искусство, которое представлялось ему воплощением гармонических. отношений между людьми. Культ античности, «классицизм» Гете, был своеобразной формой критики современной ему культуры и

обоснования реалистических принципов в искусстве.

Общность воззрений и, в частности, идея эстетич. воспитания как средства преобразования общества сблизила Гете с Шиллером. Однако Гете не разделял шиллеровского увлечения кантовской эстетикой, для него не существовало непроходимой пропасти между трудом и художеств, деятельностью, он понимал идеалистич. природу царства эстетич. видимости.

Труд и искусство для Гете идут близкими путями, которые окончательно сольются в будущем обществе. Вера в преобразующую роль труда усилилась в последние десятилетия жизни философа, когда он разочаровался в надеждах построить культуру по антич. образцу. В этот период Гете все больше занимался теоретическим проблемами современого искусства, проявлял большой интерес к творчеству Байрона, Мериме, Стендаля, к проблемам реалистического романа.

Для зрелого Гете искусство есть «подражание» природе (в понятие последней включались им также и «естественные» законы общества). Задача художника — «схватить и выразить смысл природы».

Если Гете в период «Бури и натиска» мечтал о растворении человека в природе, считал основой искусства стихийное, бессознательное начало в человеке, то теперь он рассматривал человека как деятельное, разумное существо.

Искусство есть произведение человеческого духа, поэтому оно часть природы, но, как активная деятельность человека, оно «поднимается» над природой, поскольку «рассеянные в природе моменты соединены в нем вместе и даже самые обыкновенные из них приобретают высшее значение и достоинство» («О правде и правдоподобии произведений искусства» - «Üсх№ йрѕ№ѕхшђ ѓэф йрѕ№ёїхшэышїъхшђ фх№ Ъѓэёђље№ъх», 1797 // бäьђышїх йе№ъе. - Сф 33, 1903. - б. 84-90). В этом смысле Гете стоял за идеализацию в искусстве, являющуюся, однако, не отрывом явлений от действительности, а средством их обобщения и воплощения в художеств, образах. За недостаточное акцептирование организующей, упорядочивающей стороны искусства Гете критиковал эстетическую теорию Дидро, которого он, однако, высоко ценил (Гете перевел на нем. язык работы Дидро «Опыт о живописи» - «Фшфх№юђё Ті№ёѓї üсх№ фшх Ьрых№хш», 1799, и «Племянник Рамо», снабдив их своими комментариями).

Одной из центральных проблем эстетики Гёте, как и его теории познания, является соотношение целого и части, всеобщего и особенного. В соответствии с различными возможностями решения этой проблемы Гёте различал три вида иск-ва:

«простое подражание природе», «манеру» и «стиль».

Первое сводится к воспроизведению отдельных предметов природы (напр., натюрморт в живописи);





«манерой» Гете обозначал воспроизведение некоторой природной целостности при игнорировании ее мелких составных частей (напр., ландшафтная живопись) и, наконец, «стиль» — наиболее совершенное подражание природе, «познание сущности вещей в той степени, насколько мы можем познать ее в видимых и ощущаемых образах» представленное в видимых и ощущаемых образах. Его эстетика оказывается неотделимой от естественно-научных исследований, где постоянно подчеркивается роль целого и всеобщего, выражаемых в элементах и особенном.

(«Простое подражание природе, манера, стиль» — «Хшэєрїх Эріышрѕьѓэу фх№ Эрђѓ№, Ьрэшх№, бышы», 1789, в кн.: брьђышїх йх№ъх, Сф 33, 1903, б. 54—59).

Стиль выражает всеобщее в особенном и принципиально отличается от аллегории, где особенное служит лишь примером всеобщего.

Подлинная выразительность и сила в искусстве достигаются за счет того, что художник, изображая центр, образ, подчиняет ему все остальное; внимание зрителя приковывается к основному, через которое создается впечатление и о целом.

Проблему всеобщего и особенного в иск-ве Гете решал, сопоставляя свой метод с методом Шиллера. «Огромная разница, — писал ученый, — подыскивает ли поэт особенное для всеобщего или видит в особенном всеобщее. 13 первом случае возникает аллегория, где особенное служит лишь примером, случаем всеобщего; второй случай характеризует собственную природу поэзии, она передает особенное, не думая о всеобщем, не указывая на него. Кто, однако, схватывает это живое особенное рано или поздно, не замечая, получает одновременно и всеобщее» («Искусство и древность» — «Ъѓэёђ ѓэф Рыђх№ыѓь», 1821—26, там же, Сф 38, 1903, б. 261).

«Первофеномен», на постижение которого были направлены естественно-научные исследования Гёте, представляет собой явление, воплощающее в себе всеобщее. «Первофеномен» не остается неизменным, он выражен в метаморфозах изначального типа («Метаморфоз растений» — Фшх Ьхђѕрью№яѕюёх фх№ Яєырэчхэ, 1790).

Гёте положил начало применению методов типологии в морфологии растений и животных, которые объединяют в себе методы анализа и синтеза, опыта и теории.

В живой природе, согласно Гёте, нет ничего, что не находилось бы в связи со всем целым. Особенное, воплощающее в себе всеобщее и целое, он называет «гештальтом», который оказывается предметом морфологии и одновременно ключом ко всем природным знакам, в т. ч. основой эстетики. Ведь ядро природы заключено в человеческом сердце, а способ познания природных явлений—постижение единства и гармонии человека с при-оодой, его души с феноменами природы.

Основные принципы диалектики Гете - полярность и восхождение. Каждое явление имеет противоположность. Их взаимодействие приводит к возникновению третьего явления, к-рое стоит на более высокой ступени развития.

Развитие идет через отрицание старого, отжившего. Гете видел творческую положительную роль отрицания и в образе Мефистофеля воплотил идею всеотрицающей силы, «желавшей вечно зла, творившей лишь благое». Вместе с тем в понимании противоречия Гете не дошел до признания «борьбы» противоположностей, как движущей силы развития. Развитие представлялось ему постепенным процессом без скачкообразных переходов. Отрицание скачков в природе находило обоснование в гилозоистич. точка зрения, согласно к-рой вся материя обладает духовными потенциями.

Ценные мысли Гете высказал о диалектике категорий части и целого, единого и многообразного, особенного и всеобщего, сущности и явления. Он подчеркивал их взаимосвязь, взаимопроникновение. Гете старался найти особенное, наиболее полно раскрывающее всеобщее.

Это особенное - явление, воплощающее в себе всеобщее, сущность, - Гете назвал «первоявлением» («г№яѕшшэюьхэ»; напр., «перворастение», «первоживотное»).

Значит, внимание уделял Гете проблеме научного метода.

В работе «Анализ и синтез» («Рэрыћёх ѓэф бћэђѕхёх», 1829) он подчеркивал неразрывное единство этих двух путей науч. исследования. Г.- поборник единства теории и практики. «В начале было дело» — эти слова, вложенные Г. в уста Фауста, — его исходный гпосео-логич. принцип. Подчеркивая значение эксперимента для науки, Г. указывал на важность тсоретич. обобщения («Опыт как посредник между субъектом и объектом» — «Фх№ Тх№ёѓї рыё Тх№ьш ђшых№ тюэ Юс§ъђ чѓ бѓс§ъђ», 1792).

В области естествознания Гете был сторонником эволюционных идей. В 1784 он открыл у человека межчелюстную кость, наличие к-рой явилось аргументом для доказательства связи между животными и людьми. В трактате «Метаморфоз растений» («Фшх Ьхђѕр-ью№яѕюёх фх№ Яєырэчхэ...», 1790) Гете выступил против идеи Линнея о неизменяемости видов. Эволюционных идей Гете придерживался также и в геологии. Энгельс назвал имя Г. наряду с именем Ламарка в числе ученых, предвосхитивших позднейшую теорию развития (см. «Людвиг Фейербах...», 1955, с. 22).

Диалектика Г. - это не только диалектика природы: плодотворный материал для филос. обобщений Г. искал и находил в совр. истории. Общественные взгляды Гете с наибольшей полнотой воплощены в его художественных произведениях и в первую очередь в «Фаусте», в к-ром, по выражению Белинского, «выразилось все философское движение Германии» (Собр. соч., т. 3, 1948, с. 797). Главная движущая сила исторического процесса, смысл человеч. существования - деятельностный труд. Эти идеи, навеянные философией истории Гердера, роднят «Фауста» с «Феноменологией духа» Гегеля.



Антипатия к религии и церкви была характерной чертой мировоззрения ученого:

«Гёте, — писал Энгельс, —неохотно имел дело с , , богом"; от этого слова ему становилось не по себе; только человеческое было его стихией...» (Маркс К. и Энгельс Ф. Сочинения. Т. 1. - 2 изд. - С. 594). Гете был враждебен спиритуалистической христианской этике (как и этике Канта), возвышающей дух за счет принижения плоти. В противоположность христианству он защищал гуманистический идеал целостного человека, гармонично развитого духовно и телесно. Источник религии Гете видел в невежестве людей. «Бог-природа» — это для Гете лишь художественный образ объективной реальности.

Гете оптимистически смотрел в будущее, он верил в то, что настанет время, когда исчезнут социальные конфликты, но он не видел реального пути к этому. Мечтая об уничтожении феодальной отсталости и установлении справедливых социальных порядков, Гете в то же время не одобрял революционного переворота. Двойственным было его отношение и к французской революции конца еТШШШ в. Гете участвонал в походе против французов, однако явно симпатизировал им и назвал их победу при Вальми началом «новой эпохи всемирной истории» (см. «Кампания во Франции» - «Ърьяруэх шэ д№рэъ№хшї», 1792).

Противоречивость мировоззрения Гете определила и судьбы его теоретического наследства.

Материалистические идеи ученого были восприняты Фейербахом, Геккелем и др. нем. мыслителями и учеными.

В середине 19 в. поднялась волна критики Гете со стороны некоторых ученых и философов (Менцель и др.).

Неоднократно предпринимались попытки представить Гете предтечей «философии жизни» (Дильтей, Зиммелъ), кантианцем и расистом (Гундольф, Чемберлен).

Значительное влияние творчество Гете оказало на русскую материалистическую философию середины еШе в., крупнейшие представители которой уделяли большое внимание творчеству Г. [см. В. Г. Белинский.Полное. собр. соч. Т. 13. - М., 1959. - С. 468 (Указатель имен); А. И. Герцен. Полное собр. соч. и писем. Т. 22 / под ред. М. К. Ломке. - Л. - М., 1925. - С. 422- 23. - (Алфавитный указатель имен); Н. Г. Чернышевский. Полное. сoбр. соч. - Т. 16. - М., 1953. -С. 859. - (Сводный указатель имен)].

Известно высказывание Маркса и Энгельса о противоречивость натуры философа: «...Гёте то колоссально велик, то мелок; то это непокорный, насмешливый, презирающий мир гений, то осторожный, всем довольный, узкий филистер» (Энгельс Ф., см. Маркс К. и Э н-голье Ф., Соч., 2 изд., т. 4, с. 233).

Высоко оценивали Гете русские марксисты и в первую очередь Ленин, который широко пользовался его афоризмами и образами.

Овладеть мировоззрением Гёте пытаются и философы наших дней: Ортега-и-Гассет хочет написать «Гёте для тонущего»; согласно е. Г. Гадамеру, в трудах Гёте живет «подлинное стремление к метафизике»; на К. Ясперса произвела большое впечатление его «великолепная неопределенность»; Ринтелен рассматривает Гёте как человека, который, несмотря на демонию и противоречивость натуры, сохранил «живой дух».

Место Гете в немецкой и европейской культуре еТШШШ - еШе вв. поистине уникально, оно демонстрирует удивительное единство, взаимопроникновение и взаимовлияние литературы, науки и философии в культуре Просвещения Германии того времени.





Библиография Гёте

Основные сочинения:


«Ифигения в Тавриде» (1787);

«Римские элегии» (1788);

«Торквато Тассо» (1790);

«Метаморфоз растений» (1790);

«Годы учения Вильгельма Мейстера» (1796);

«Фауст» (1808)[Вторая часть этого произведения была закончена в 1831 г. и опубликована посмертно];

«Мариенбадская элегия»;

«Волшебная флейта»;

«Учение о цвете»;

«Материалы для истории учения о цвете»;

«Западно-восточный диван» (1819) и др.

Большое Веймарское издание сочинений Гёте насчитывает 143 тома. Им написано 3150 стихотворений


Сочинения:


бäьђышїх йх№ъх, осшырѓьё-Рѓёурсх/ - Сф 1-40, бђѓђђур№ђ - В., [1902-1907];

Уюхђѕхё Яѕшыюёюяѕшх рѓё ёхшэхэ йх№ъхэ. - 2 Рѓєы. - Ыяч., 1922;

Üсх№ Ъѓэёђ ѓэф Ышђх№рђѓ№/ - В., 1953.

Эрђѓ№љшёёхэёїрєђышїх бї№шєђхэ. 5 Сфх. /ѕ№ёу. тюэ а. бђх№эх№. - Фю№эрї, 1982;


На русском языке:


Собрание сочинений. Т. 1-13. - Ь.-Л., 1932-1949;

Эккерман И. П. Разговоры с Гёте в последние годы его жизни /вступ. ст. В. Ф. Асмуса. - М.-Л., 1934;

Статьи и мысли об искусстве. М., 1936;

Гёте и Шиллер. Переписка (1794 - 1805). Т. 1.- М. – Л.: Рірфхьшр, 1937;

Избранные сочинения по естествознанию. – М., 1957;

Избранные философские произведения, 1964;

Собрание сочинений. Т. 1-10., 1975-1980.


Литература:


Белый А. Рудольф Штейнер и Гёте в мировоззрении современности. - М., 1917;

Лихтенштадт В. О. Гёте. - П., 1920;

Луппол И. Мировоззрение Гёте //Под знаменем марксизма. – 1932. - № 5 - 6; Литературное наследство. Т. 4-6. - М., 1932;

Верцман И. Эстетические взгляды Гёте // Литературный критик. – 1936. - № 4;

Меринг Ф. Литературно-критические работы. Т. 1. /пер. с нем. - М. -Л.:Рірфхьшр, 1937. - С. 522 - 54;

Шагинян М. Гёте. - М.-Л., 1950;

Кочорадзе В. А. Социально-утопические тенденции в творчестве Гёте. - Тб., 1952. - [Автореф. дисс.];

Гейзенберг В. Учения Гёте и Ньютона о цвете и современная физика // Философские проблемы атомной физики /пер. с англ.- М., 1953;

Джипория О. Философские взгляды Гёте // Труды Тбилисского ун-та. – 1956. – Т.75. - (на груз, яз.);

Плеханов Г. В.. Избраннные философские произведения. Т.1-5. - М., 1956-58. - (см. Указатель имен);

К. Маркс и Ф. Энгельс об искусстве. Т. 1. - М., 1957. -С. 493-523;

Гулыга А. В. Материалистические тенденции в немецкой философии еТ11Ш века //Вопросы философии. – 1957. - № 4;

Гулиан К. И. О диалектике в творчестве Гёте / пер. с румын.// Вопросы философии. – 1958. - № 3;

Рейман П. Основные течения в немецкой литературе 1750-1848. - М., 1959 - (см. Именной указатель);

Вильмонт Н. Гёте. - М., 1959;

Высказывания

Я чувствую свои 30 лет и своё мировое значение!

В юности мы думаем, что будем строить для людей дворцы, а когда доходит до дела, мы только и делаем, что убираем за ними дерьмо.

Вот уж что от всех нас требуется, так это железное терпение и каменная выдержка! Если бы только бедные не были столь нищи духом, а богатые столь ничтожны!

Я, кажется, прозрел: раз мы не можем дать дождь всей стране, то единственное, что нам доступно, это поливать собственный сад.

Я предпочитаю молчать, когда речь заходит о божественном существе.

Я стар для всего, только не для истины.

Стоит только вспомнить, как многих людей мы видели и знали, и признаться себе, как мало мы значили для них, а они для нас. И как же становится тогда у нас на душе!

Я, как природа, правдив, добр и зол.

Сперва людям было со мной неловко, потому что я заблуждался, затем потому, что я был серьёзен; но какую бы позицию я ни занимал, я всегда был один.

В природе есть области доступные и недоступные. Нужно понять это и отнестись к ним, с уважением. Человек, который этого не поймет, может всю жизнь промучиться над тем, что ему недоступно. Зато человек, который достаточно умён, чтобы держаться только области доступного, исследуя ее со всех сторон и укрепляя свои познания, сумеет в известной мере проникнуть и в область недоступного. Впрочем, и тогда он вынужден будет признаться,
то в природе есть нечто загадочное и постичь это превышает человеческие способности.

Нет, я вовсе не думаю, что природа прекрасна во всех своих проявлениях. Стремления ее всегда хороши, но условия для их проявления не всегда помогают им выявиться полностью.

Потребность человека в исповеди не исчезнет никогда.

В жизни дело идет о жизни, а не о каком-то результате ее.

Среди малых действуя, мельчаешь. А среди больших и сам растёшь.

Никем свыше не сказано, что поступки человека или его страдания не могут его облагородить.

Быть человеком — значит быть борцом.

Ненависть — активное чувство недовольства; зависть — пассивное. Не надо поэтому удивляться, если зависть быстро переходит в ненависть.

Поведение — это зеркало, в котором каждый показывает свой облик.

Наибольшие трудности встречаются там, где мы их не ожидаем.

Не всё, что делает превосходный мастер, сделано превосходно.

Самое смешное желание — это желание нравиться всем.

Мы никогда не бываем более далеки от желаний наших, чем тогда, когда воображаем, что обладаем желаемым.

Радугу, которая держится четверть часа, перестают замечать.

Да разве любовь имеет что-либо общее с умом!

Добро потеряешь — не много потеряешь, честь потеряешь — много потеряешь, мужество потеряешь — всё потеряешь.

Чтобы жить — умей побеждать.

Хотя мир в целом продвигается вперёд, молодежи приходится всякий раз начинать сначала.

Смелые мысли играют роль передовых шашек в игре: они гибнут, но обеспечивают победу.

Когда боги являются людям, последние их обычно не узнают.

Что трудности, когда мы сами себе мешаем и вредим!

Отваге нельзя ни научиться, ни разучиться.


Кто долго раздумывает, не всегда находит лучшее решение.

Мышление — реторта! Надо ждать,

Пока твоё сознанье не созрело.

Тьму — прочь! И прежде, чем создать,

Себя ученью посвяти всецело.

Как сильно туман и тучи ни затемняют свет, он охотно и всегда равномерно струится к нам от солнца... Это наблюдение заставило меня в поэтических, научных и художественных высказываниях утверждать господство ясного над туманным,

очевидно го над предчувствием, так что при изображении внешней стороны явления мы всегда можем прочитать то, что заложено в нем внутри.

Людей в массе объединяют только предрассудки, а волнуют только страсти, и это часто омрачает и искажает самую благородную цель. Но несмотря на это, всё и всегда приходит к прекраснейшим результатам, если даже не в данную минуту, так в будущем; если не непосредственно, зато в итоге.

Чем своеобразнее и чем недоступнее рассудку творение поэзии, тем лучше.

Кто хочет невозможного, мне мил.

Факты имеют безграничную власть над умами большинства людей, и то, что казалось невозможным, помещается наряду с обычным, как только оно произошло.

Время помнит о своих правах не только над людьми, но и над памятниками.

Одно только несчастие существует для человека... это когда им овладевает идея, не имеющая никакого влияния на действительную жизнь или же отвлекающая его от труда.

Счастье обычно сравнивают с шаром — ведь он тоже быстро катится; это сравнение вдвойне оправдано, так как имеет еще и второй смысл. Неподвижный шар представляется

наблюдателю завершённым, замкнутым в себе, самодостаточным существом и поэтому, так же как счастливец, не может долго привлекать к себе внимание. Всякое довольство, всякая умиротворённость, из чего бы они ни проистекали, — просты. Счастливцев мы предоставляем самим себе...

Нас просвещает не иллюзия о том, какими люди могли бы быть, но познание того, какими они действительно были и есть.

К сожалению, у человека слишком много оснований защищать себя от человека. Злонамеренных — великое множество, немало и злодеев, а для того чтобы жить как надлежит, недостаточно одних добрых дел.

Всякое начинание, как и всякий человек, столько же страдает от своей эпохи, сколько и научается от нее.

Говори с убеждением, слова и влияние на слушателей придут сами собой.

То, что носится в воздухе и чего требует время, то может возникнуть одновременно в ста головах без всякого заимствования.

Изобретать самому прекрасно, но то, что другими найдено, знать и ценить — меньше ли, чем создавать?

Лишь в людях себя познать способен человек.

Нет такой глупости, которую бы нельзя было исправить при помощи ума, и нет такой мудрости, которую бы нельзя было испортить при помощи глупости.

Вера не начало, а конец всякой мудрости.

Смелые мысли играют роль передовых шашек в игре; они гибнут, но обеспечивают победу.

Тот, кто восстаёт против разумных истин, раздувает их огонь; искры разлетаются повсюду и зажигают свет.

Мудрость лишь в истине.

Если человек займётся исследованием своего организма или морального состояния, то непременно признает себя больным.

Обращаясь с ближними так, как они того заслуживают, мы делаем им только хуже. Обращаясь же с ними так, как будто они лучше того, что они представляют в действительности, мы заставляем их становиться лучше.

Чужбина родиной не станет.

Каждый день следует прослушать хоть одну песенку, посмотреть на хорошую картину и, если возможно, прочитать хоть какое-нибудь мудрое изречение.

Человек познаёт сам себя только в той мере, в какой он познаёт мир.

Первая любовь неиспорченной юности направлена всегда на возвышенное. Природа как будто хочет, чтобы один пол чувственно воспринимал в другом доброе и прекрасное.

Неблагодарность — род слабости. Выдающиеся люди никогда не бывают неблагодарными.

Высокие цели, хотя бы и невыполненные, дороже нам низких целей, хотя бы и достигнутых.

Судья, который не способен карать, становится в конце концов сообщником преступника.

И ошибка бывает полезна, пока мы молоды, лишь бы не таскать ее с собою до старости.

Большое множество простых умов

Живет постройкой карточных домов,

Хотя при жизни даже самый стойкий

Доводит редко до конца постройку.


Борьба старого, устоявшегося, постоянного — с развитием, разработкой

и преобразованием всегда одна и та же. Из всякого порядка получается под конец педантизм; чтобы избавиться от последнего, разрушают первый, и так идет некоторое время, пока не замечают, что надо опять установить порядок.

Ведь действительное внимание в том и заключается, что оно мгновенно превращает всякую мелочь в нечто значительное.

Всё совершённое в своем роде должно выйти за пределы своего рода.

Душа и тело слиты нераздельно,

Так отчего же тесный их союз

Не оградил их от вражды смертельной?

Любовь — вещь идеальная, супружество — реальная; смешение реального с идеальным никогда не проходит безнаказанно.

Люди во все времена предпочитали сумерки ясному дню, а ведь именно в сумерках являются призраки.

Отличительное свойство человека — желать непременно всё начинать сначала...

Восприимчивость к хорошему и высокому редко встречается в людях, поэтому в повседневной жизни лучше держать эти соображения про себя и высказывать их лишь постольку, поскольку это необходимо, чтобы иметь некоторое преимущество перед другими.

Человек признаёт и прославляет лишь то, на что он сам способен, а так как самоё существование иных людей коренится в посредственности, они прибегают к хитроумному трюку: бранят на все лады то, что в литературе впрямь заслуживает порицания, хотяќ и содержит в себе доброе зерно, дабы еще выше вознеслась посредственность, которую они восхваляют.

По-моему, величайшая беда нашего времени, когда никто не может достичь зрелости, — в том, что в каждую последующую секунду мы уничтожаем всё, что создали в предыдущую. Так исчезает день за днем, а мы живем кое-как, довольствуясь случайным, и не создаём ничего долговечного. Ведь даже газеты рассчитаны уже только на определённые часы дня. Кто бы что ни сделал, изобрел, сочинил, даже еще задумал, всё тотчас же становится достоянием гласности. Мы и радуемся, и страдаем только для развлечения окружающих. Вот и летит от дома к дому, от города к городу, от государства к государству и, наконец, от континента к континенту торопящееся наше время!

Странное дело, удивительное мастерство Вальтера Скотта в изображении деталей толкает его на ошибки. Так, в «Айвенго» есть сцена: ночной ужин в замке, входит какой-то незнакомец. Вальтер Скотт превосходно описывает его наружность, его платье, но совершает ошибку, описывая также его башмаки и чулки. Когда вечером сидишь за столом и кто-то входит в комнату, видны только его туловище и голова. Вздумай мы описать его ноги — в комнату ворвётся дневной свет и вся сцена утратит ночной колорит.

Ни одной деятельности, которая должна длиться долго и даже стать призванием и образом жизни, не следует начинать с празднования. Празднуй лишь то, что благополучно закончено; всякие же вступительные торжества исчерпывают охоту и силы, которые должны возбуждать наше стремление и сопутствовать нам в дальнейших наших усилиях. Из всех празднеств брачное наименее уместно, ибо оно более всякого другого должно бы проходить в обстановке тишины, смирения и надежды.

Кто может знать себя и сил своих предел?

И дерзкий путь заказан разве смелым?

Лишь время выявит, что ты свершить сумел,

Что было злым, что — добрым делом.

Кто болеет за дело, тот должен уметь за него бороться, иначе ему вообще незачем браться за какое-либо дело.

Что труднее всего? — То, что кажется тебе самым легким: видеть глазами то, что у тебя перед глазами!

Вначале было дело.

Не только мастерство:

Рука и глаз... Мозги важней всего.

Счастливейшему гению еще ни разу

Не удалось через инстинкт один

В свой идеал проникнуть сразу.

Слабости людей выдающихся особенно бросаются в глаза, а ведь хотелось бы, чтобы избранные натуры были их вовсе лишены.

Всё, что сейчас растет и распускается, чужие ли это дети, мои ли собственные — всё равно, но это жизнь, не правда ли, это жизнь? Что же еще может напомнить мне, что я есмь и каков я есмь?

Великие страсти подобны безнадежным болезням... А средства, которые могли бы от них исцелить, делают болезнь еще опаснее. Страсти — это пороки и добродетели, только усиленные.

Только человек, наделённый особой чувствительностью, может стать самым холодным и самым твердым. Он вынужден облачиться в твердый панцирь... Но панцирь этот часто становится ему в тягость.

Мне нужны сильные, взбадривающие звуки. Вот говорят, что Наполеон, который был тираном, любил музыку нежную, а я, должно быть, потому, что я не тиран, люблю музыку живую, веселую, шумную. Человек всегда стремится быть не тем, что он есть на самом деле.

Обладатель высшей власти всегда прав, и перед ним следует почтительно склониться.

Жизнь человека подобна стратегии. Мы начинаем в ней разбираться, только когда поход окончен.

А почему необходимо иметь совесть? И кто этого требует? Ранняя Римская республика, в которой еще не было преступников, была так скучна, так трезва, что в ней, конечно, не хотелось жить ни одному порядочному человеку.

С меня довольно моих собственных догадок; когда кто пишет книгу, пусть помещает в нее одно то, что знает.

Растения идут от коленца к коленцу, завершаясь наконец цветком и семенем. Точно так же глист и всякий червяк удлиняется от кольца к кольцу, замыкаясь головою. Человек и высшие животные строятся из позвонков, причем силы сосредоточиваются в голове. То есть мы могли бы сказать, что голова — это цветок позвоночника.

Я в этом мире для того, чтоб взвесить и обсудить всё здесь находящееся; зачем мне верить кому-то на слово?

Сущее не делится на разум без остатка.

Мы должны быть ничем, но мы хотим стать всем.

Ни полемически, ни примиренчески, но позитивно и индивидуально.

С каждым мигом растёт моё неведение о себе.

Говорят, что между двумя противоположными мнениями находится истина. Ни в коем случае! Между ними лежит проблема.

Лишь тот достоин жизни и свободы, кто каждый день за них идёт на бой.

Всё наиболее ценное в области мышления, наилучшие способы выражения мысли приходят мне в голову, когда я хожу.

Человека рассудочного, подмечающего частности, зорко наблюдающего и расчленяющего, в каком-то смысле тяготит всё то, что проистекает из идеи и возвращает к ней. Он чувствует себя в своём лабиринте как дома и не ищет путеводной нити, которая поскорее бы вывела его наружу. И наоборот, человек, стоящий на более высокой точке зрения, слишком легко проникается презрением к единичному и втискивает в умерщвляющую всеобщность то, что может жить только в обособленном виде.

Я не похваляюсь тем, что я сделал как поэт, превосходнейшие поэты жили одновременно со мной, еще лучшие жили до меня и будут жить после. Но то, что в наш век в многотрудной науке, занимающейся проблемами цвета, мне одному известна истина, это преисполняет меня гордости и сознания превосходства над многими.

Что такое я сам? Что я сделал? Я собрал и использовал всё, что я видел, слышал, наблюдал. Мои труды вскормлены тысячами различных индивидов, невеждами и мудрецами, умными и глупцами; детство, зрелый возраст, старость — все принесли мне свои мысли, свои способности, свои надежды, свой образ жизни; часто я пожинал посеянное другими; мой труд — труд коллективного существа, и носит он имя Гёте.

«Это создание... я, как пеликан вскормил кровью собственного сердца и столько в него вложил из того, что таилось в моей душе, столько чувств и мыслей, что, право, их хватило бы на десяток таких томиков. Впрочем... я всего один раз прочитал эту книжку, после того как она вышла в свет, и поостерёгся сделать это вторично. Она начинена взрывчаткой! Мне от нее становится жутко, и я боюсь снова впасть в то патологическое состояние, из которого она возникла». (Гёте о «Вертере»).

Никто не будет увенчан из тех, кто не боролся. (Апостол Павел) - внутренний исповедальный девиз Гете.

Я всю жизнь ворочал камень, который так и не стал на место...(Итоговый афоризм ).



Источники биографии и библиографии:

Гулыга А. Гёте [Текст] / А. Гулыга // Философская энциклопедия: в 5 т. Т.1.: А - Дидро / Ин-т философии Академии наук СССР; научный совет: А. П. Александров [и др.]. – М.: Советская энциклопедия, 1960. – С. 364-366;

Свасьян К.А. Гёте [Текст] /К. А. Свасьян // Новая философская энциклопедия: в 4 т. Т.1.: А – Д / Ин-т философии Рос. акад. наук, Нац. обществ. - науч. фонд ; науч.-ред. совет.: В. С. Степин [и др.]. – М.: Мысль, 2000. – С.519-521;

Румянцева Т. Г. Гёте [Текст] / Т. Г. Румянцева.// Новейший философский словарь – Мн.: Книжный дом, 2003. – С. 243-244. – (Мир энциклопедий);

Гёте [Текст] // Философский словарь: основан Г. Шмидтом /пер. с нем.; под ред. Г. Шишкоффа, общ. ред. В. А. Малинина. – 22-е, новое, переработ. изд. – М: Республика, 2003. – С.106-107;

Источник высказываний:
Гёте [Текст] // Таранов П. С. Философский биографический словарь, иллюстрированный мыслями. – М.: Эксмо, 2004. – С.174-184.



гёте, гете фауст, гете институт, фауст гете скачать
Опубликовано на сайте: http://intencia.ru
Прямая ссылка: http://intencia.ru/index.php?name=Filosof&op=view&id=8