Кант. Типология предметов эстетического восприятия - История философии - Интенция

13.10.2010 - Кант. Типология предметов эстетического восприятия

Завершив рассмотрение чувства возвышенного, Кант по сути завершил типологию чувств человека. Иерархия этой типологии создается им на основании отношения человека к сверхчувственному миру, цели которого постигаются только разумом. Философ разграничил уровни чувств человека в зависимости от характера целесообразности, лежащей в их основе.

А уж в зависимости от этих чувств он определил и предметы, которые, по его теории, являются поводом для возникновения различных чувств человека. Приятное, прекрасное, доброе означают, по Канту, результаты соотношения представления предмета с чувством удовольствия.
“По отношению к чувству удовольствия предмет можно причислить или к приятному, или к прекрасному, или к возвышенному, или к (безусловно) доброму”,— писал Кант (5,275).
Эту структуру или иерархию чувств человека и вызывающих эти чувства способностей познания можно изобразить для наглядности следующим образом:

Способности познания.

Чувства человека

1.Воображение и разум

Моральное чувство, чувство возвышенного

Воображение и рассудок

Чувство прекрасного

Ощущения

Чувство приятного

Самым низшим из чувств, как видим, является ощущение приятного. По теории познания Канта, ощущения вызывает материя воспринимаемого предмета, форму которого определяют априорные формы познания. “То в явлении, что соответствует ощущениям, я назы-ваю его материей,<…> хотя материя всех явлений дана нам только a posteriori, форма их целиком должна для них находиться готовой в нашей душе a priori и потому может рас-сматриваться отдельно от всякого ощущения” (3, 128).
Лишенная качественного богатства природа — как она воспринимается сама по себе — выступает, по мнению философа, как серая количественная однородность.
“Приятное,— утверждал он,— как мотив желаний всегда однородно, откуда бы оно ни происходило и как бы специфически различны ни были представления ([внешнего] чувст-ва и ощущения, рассматриваемого объективно). Поэтому при оценке влияния его на душу все дело сводится к количеству [внешних] возбуждений (одновременных или следующих друг за другом) и, так сказать, лишь к массе ощущения, приятного, следовательно, его можно объяснить только через посредство количества. Приятное не содействует культуре, а относится только к наслаждению” (5, 275). И так как для возникновения ощущения при-ятного не требуется функционирования органов познания, то “приятное ощущают и жи-вотные, лишенные разума” (5, 211).
Чем же отличается от приятного соседствующее с ним, вернее, возникающее над ним чув-ство прекрасного? “Прекрасное,— утверждает Кант,— напротив, требует представления о том или ином качестве объекта, которое также может быть понято и сведено к понятиям (хотя в эстетическом суждении оно не сводится к ним); и оно содействует культуре, так как учит в то же время обращать внимание на целесообразность в чувстве удовольствия” (5, 275—276).
Чувство прекрасного возникает в результате свободной игры воображения и рассудка. В чувстве прекрасного происходит освобождение от давления природной чувственности че-ловека. Но не в результате подавления его, как это характерно для чувства возвышенного. Это различие весьма наглядно из сравнения определений Кантом прекрасного и возвы-шенного.
“Прекрасно то, что нравится просто в суждении <...> оно должно нравиться без всякого интереса” (5,276), т. е. не посредством ощущения внешних чувств.
“Возвышенно то, что непосредственно нравится в силу своего противодействия интересу [внешних] чувств” (5,277), ибо возвышенное, как уже было показано, преодолевая огра-ниченность возможностей чувственного познания природы, рассматривается “как пригод-ное для возможного сверхчувственного применения его” (5,276).

И наконец, “безусловно доброе, о котором судят субъективно по внушаемому им чувст-ву... отличается... представлением о безусловно принуждающем законе главным образом модальностью основанной на априорных понятиях необходимости...” (там же).
Суждение о безусловно добром относится уже не к эстетической, а к чисто интеллектуальной способности суждения, и оно приписывается не природе, а свободе в определяющем, а не в чисто рефлектирующем (как при эстетическом восприятии) суждении. Для морального чувства в более значительной степени, чем для возвышенного, характерно преодоление препятствия со стороны чувственности; более того, одним из существенных признаков его и является именно ощущение состояния превосходства над чувственностью. По мнению Канта, из всех видов удовольствия “единственно лишь удо-вольствие от прекрасного есть незаинтересованное и свободное удовольствие, так как здесь никакой интерес — ни интерес [внешних] чувств, ни. интерес разума — не вынуж-дает [у нас ] одобрения” (5, 211).
Таким образом, для удовольствия, возникающего при созерцании прекрасного в природе, характерной и существенной особенностью является свобода от научного и практического отношения к ней, т. е. свобода “от”, а не “для”. Но “вследствие этого свобода представле-на в большей мере в игре, чем при закономерном деле” (5, 278), т. е. деле, которым должен заниматься каждый человек, ибо оно “есть подлинное свойство нравственности человека, где разум должен принуждать чувственность...” (там же).
Такова специфика чувства прекрасного, поскольку оно возникает при восприятии явлений природы, целесообразность которых неизвестна. Ибо только при суждении о них, по Кан-ту, возможно чистое суждение вкуса и как его результат — возникновение чувства пре-красного.
Специфика чувства прекрасного в ряду других чувств приводит и к отличию его предмета от предметов оценки на основе чувства приятного, возвышенного и морально доброго. Поэтому типологии чувств соответствует и типология объектов этих чувств, и подобно тому как для типологии чувств было характерно движение от приятного к сверхчувствен-ному, так и соответствующим этим чувствам объектам свойственно “испарение” их пред-метности. Например, приятное немыслимо без предмета, материя которого воздействует на чувственность человека. Чувство прекрасного возбуждается только формой предметов восприятия. Чувство возвышенного тоже связано с восприятием предметов природы, но они дают лишь повод для возвышенного состояния души человека, ибо “истинную воз-вышенность надо искать только в душе того, кто высказывает суждение, а не в объекте природы <...>” (5,263). И наконец, морально доброе имеет предметом суждения не приро-ду, а свободу, т. е. детерминируется уже не миром явлений, а областью сверхчувственного.
Отсюда приятное связано с миром явлений и основано на ощущении чувственности, прекрасное свободно от чувственности, возвышенное господствует над ним, а морально доб-рое полностью отделяется от него, ибо оно завершает переход от необходимости природы к свободе или необходимости сверхчувственного мира (априорных понятиях необходимости), постигаемого разумом. В морально добром свобода от чувственности, свобода “от” переходит в свободу “для” (для высшего блага). В ряду чувств человека эстетическое связывает необходимость природы (в том числе и природы в человеке) с его свободой как морального существа.
О возможностях эстетического объединения мира природы и свободы будет сказано дальше. Теперь же попытаемся оценить работу, проделанную немецким философом для определения специфики эстетического удовольствия.
Кант в отличие от некоторых своих предшественников в эстетике не стремился свести эстетическое ни к познанию (как, например, Баумгартен), ни к нравственности (как многие просветители). Достоинством метода Канта при рассмотрении эстетического чувства и эстетической деятельности вообще является рассмотрение их в системе других чувств и способностей человека.

Отличительной особенностью философии Канта было также то, что он строил систему на основе способностей человека и их возможностей в теоретической, эстетической и практической сферах деятельности. Поэтому и в эстетике Кант шел от анализа не объекта, а субъекта, не искусства (как, Винкельман, Лессинг и другие), а субъекта восприятия и творца его. Но именно это, по нашему мнению, способствовало тому, что именно Кант сделал для эсте-тики гораздо больше, чем его предшественники. Ибо не зная природы человеческой потребности в эстетической деятельности, не рассматривая функцию ее в соотношении с другими потребностями человека, т. е. не раскрывая причин появления эстетической деятельности, невозможно понять и само искусство как результат и высший продукт этой деятельности.
Кант шел не от анализа искусства, а от выявления необходимости, приведшей к появлению искусства. И необходимость эту он выводил в результате системного рассмотрения природы и способов функционирования человеческих способностей.
Кант, разумеется, был ограничен современными ему науками о человеке. Поэтому непре-ходящая ценность его эстетики в целом заключается не столько в раскрытии конкретных механизмов функционирования человеческих способностей при эстетической деятельно-сти, сколько в определении общего принципа их соотношения и взаимодействия, разграничении их уровней и установлении их иерархии. Это проявилось и в учении Канта об эстетическом восприятии и об искусстве. Кант отделял эстетическое чувство от чувства приятного, связанного с потреблением воспринимаемых предметов. Эстетические суждения он делил на эмпирические и чистые. “Первые — это те, которые высказываются о приятном и неприятном в предмете... а вторые — о красоте его; первые суть суждения чувствования (материальные эстетические суждения) и только вторые (как формальные) — собственно
суждения вкуса.
Следовательно,— резюмирует Кант,— суждение бывает чистым лишь в том случае, если к его определяющему основанию не примешивается никакое чисто эмпирическое удоволь-ствие” (5, 226).

Приводя примеры, показывающие, что возбуждает человека, Кант ограничивается предметами, воспринимаемыми зрением и слухом, очевидно справедливо считая что обоняние, осязание и вкусовые ощущения вообще как ощущения физиологические не подлежат даже обсуждению. Что же касается цвета и звуков, то Кант приводит различные мнения о них, обсуждая вопросы: можно ли считать зеленый цвет луга сам по себе или звук скрипки по сравнению с шумом прекрасными? Можно ли считать ощущения цвета и звука прекрасными, если они являются чистыми цветами и звуками?
Условием для оценки различных звуков и цветов как прекрасных, по Канту, является их общезначимость для каждого. Таким общезначимым условием при эстетическом суждении является гармоническая игра воображения и рассудка. И если ощущение способно возбудить оживление познавательных способностей, то оно может быть признано прекрасным. Поэтому только те звуки и цвета, по мысли Канта, могут считаться прекрасными, которые могут быть названы чистыми, ибо “это определение касается уже формы, и оно единственное, что может быть с достоверностью сообщено всем об этих представле-ниях, так как качество самих ощущений нельзя во всех субъектах признавать порождаю-щим единодушие...” (5, 227).
Обусловленность суждений о звуках и цветах игрой познавательных способностей возможна и в том случае, если “предположить, что цвета — это равномерно следующие друг за другом удары (pulsus) эфира, так же как звуки — удары приводимого в колебательное движение воздуха, и, самое главное, что душа воспринимает ... не только воздействие их ... но и правильную игру впечатлений путем рефлексии (стало быть, форму в связи раз-личных представлений),— то цвет и звук были бы не только ощущениями., но уже и фор-мальным определением единства многообразного в них; тогда они и сами по себе могли бы быть причислены к красоте” (там же).
Кант здесь следует античной эстетике и во многом предвосхищает определение природы эстетической информации как единства многообразного, лежащего в основе ритмических образований как природы, так и искусства.

Подобные находки философа не случайны, а вытекают из его способа рассмотрения взаимодействия субъекта и объекта в эстетической деятельности. Определив эстетическую деятельность как оптимальное функциональное состояние субъекта, возникающее в результате свободного (со-гласно его структуре) функционирования, Кант под этим углом и рассматривал в природе и обществе то, что может вызвать это состояние и не мешает ему. А именно — цвет, если его можно рассматривать как единство в многообразии, чистоту цвета, поскольку ощущение его “не нарушается и не прерывается никаким посторонним ощущением” (там же). Но это возможно в основном при восприятии формы, ибо только она адекватна структуре по-знавательных способностей человека (они, по Канту, есть формы), и игры, ибо только она есть наиболее адекватное состояние познавательных способностей человека при эстетиче-ском функционировании их. Отсюда в предмете эстетического восприятия цвет подчиняется форме, содействуя ее выявлению, а звук — композиции.
“Любая форма предметов чувств (внешних чувств и опосредствованно также внутреннего чувства) есть или фигура (Gestalt), или игра; в последнем случае или игра фигур (в пространстве — мимика и танец), или только игра ощущений (во времени). Возбуждающее действие красок или приятных звуков инструмента может быть добавлено, но истинный предмет чистого суждения вкуса составляет в первом случае рисунок, в последнем — композиция; а то, что чистота красок и звуков или же их многообразие и различие способствуют, как кажется, красоте, означает, что они как бы прибавляют нечто однородное к удовольствию от формы не столько потому, что они сами по себе приятны, сколько пото-му, что они делают форму более точной, более определенной и более наглядной и, кроме того, своей привлекательностью оживляют представление, возбуждая и поддерживая внимание к самому предмету” (5,228—229).
Каковы же предметы эстетического восприятия в природе? Это такие предметы, по определению Канта, которые целесообразны только по отношению к возможности их воспри-ятия и с представлением о которых не связывается никакой объективной цели или назначения предмета. Другими словами, это красота природы, которая нравится сама по себе, без всякого понятия о ней. Кант отграничивает эстетическое отношение не только от ути-литарно-физиологического, но и от научного, познавательного и вообще прагматического. Например, “цветы — это свободная красота в природе <...> Многие птицы (попугай, колибри, райская птица), множество морских моллюсков сами по себе суть такая красота, которая не присуща ни одному предмету, определяемому по понятиям в отношении его цели: они нравятся необусловленпо (frei) и сами по себе” (5, 233). К свободной красоте относятся Кантом и орнамент, и непрограммная музыка. И только в “оценке свободной красоты (по одной лишь форме) суждение вкуса есть чистое суждение”,— утверждает Кант.
В связи с этим Кант различает два вида красоты — свободную и обусловленную, или привходящую. Свободная красота является результатом чистого суждения вкуса при восприятии таких свободных от практической целесообразности предметов, как цветы, птицы с яркой окраской, орнамент, инструментальная музыка и т. д. Привходящей же красотой обладают предметы, назначение которых известно. Это разделение видов красоты ведет к разрешению проблемы связи науки и нравственности посредством эстетической деятельности.
Определив специфику эстетического чувства как неутилитарного свободного функционирования или оптимального по отношению к собственной природе состояния, в результате которого возникает эстетическое чувство удовольствия как основной критерий эстетической способности суждения, Кант, согласно своему главному намерению, приступает к рассмотрению еще предварительно постулированной ее функции, а именно способности эстетической деятельности объединять мир науки или природу с миром нравственности, или свободы.
Что касается связи и общности эстетической деятельности с научным познанием, то уже из предыдущего ясно, что эстетическая деятельность сходна с ней по объекту (предметы природы и продукты труда), механизму и процессу их восприятия. Разница только в том, что в научном познании представление о предмете соотносится с понятием о нем, а в эстетическом суждении — с идеей его нормы или воображаемым образом. Кроме того, при исследовании эстетической способности суждения Кант руководствовался тем же методом, который он применил для определения логических функций суждения, т. е. функций, выполняемых суждением в научном познании, А возможность применения сходных методов познания при изучении разных объектов, предметов природы или продуктов труда несомненно свидетельствует и о сходстве этих объектов.
Каким же образом эстетическая деятельность соотносится с разумом и основанной на нем нравственностью? В основном при восприятии предметов, обладающих “обусловленной красотой”, т. е. таких предметов, которые подводятся под понятие цели, так как созданы для ее реализации или служат ей по своей природе. Обусловленной же, или привходящей, красотой обладают те предметы суждения вкуса, которые обладают объективной целесообразностью, т. е. природные явления (например, домашние животные), используемые человеком для своих целей, или же продукты трудовой деятельности как продукты культуры, т. е. целесообразной деятельности людей. При этом, по Канту, “объективная целесообразность бывает или внешней, т. е. полезностью, или внутренней, т. е. совершенством предмета” (5, 230).
Как уже говорилось, немецкий философ исключил полезные предметы из сферы эстетического. Таким же образом он поступил и с предметами, обладающими совершенством, так как, чтобы судить о совершенстве вещей, т. е. “для того, чтобы представить себе объективную целесообразность в вещи, заранее должно быть дано понятие о том, чем должна быть вещь” (там же). Суждения же на основе понятий не являются эстетическими. Поэтому, считал Кант, “совершенство не выигрывает от красоты и красота не выигрывает от совершенства” (5, 234). И тем не менее при восприятии вещей, обладающих обусловленной красотой, происходит “складывание” двух состояний души человека, соответствующих состояниям при познавательной и эстетической деятельности. И так как “при сравнении через понятие того представления, Посредством которого нам дается предмет, с объектом (в отношении того, чем он должен быть) неизбежно сопоставление его также и с ощущением в субъекте, то, если оба душевных состояния согласуются между собой, выигрывает вся способность силы представлений”.

Таким образом, если по своей форме предмет, имеющий объективную целесообразность, соответствует и условиям эстетического восприятия (т. е. способен вызвать эстетическое удовольствие), то суждение вкуса о субъективной целесообразности такого предмета не только возможно, но и необходимо, хотя и подчиняется суждению разума о его объективной и внутренней целесообразности. Правда, в этом случае правила, на основе которых оцениваются такие предметы, это “не правила вкуса, а только правила согласования вкуса с разумом” (5, 234). Впрочем, Кант предусматривает случаи, когда предметы, обладающие объективной целесообразностью, могут быть объектом чистого суждения вкуса.
“Суждение вкуса только в том случае было бы чистым в отношении предмета с определенной внутренней целью, если бы тот, кто высказывает это суждение, или не имел бы никакого понятия об этой цели, или в своем суждении абстрагировался от нее”.
В учении Канта о двух видах красоты и о соответствующих при их восприятии душевных состояниях человека происходит соотношение сферы эстетической со сферами природы и практики. Если сравнить эти сферы с точки зрения проявления целесообразности как соединительного звена в них, то, по Канту, в природе целесообразность проявляется как мнимая (т. е. наделяемая для удобства познания природы), в эстетической деятельности — как субъективная, а в практической деятельности людей — как реальная, или культура. Эта типология объектов по способу реализации в них принципа целесообразности свидетельствует, что только в практической деятельности людей, а именно в деятельности, в которой цель предшествует результату и предполагает его, единственно только в такой деятельности, определяемой Кантом как искусство (будь то трудовая деятельность или художественное творчество), и возможно осуществление и демонстрация целесообразности. “В самом деле,— писал Кант,— лишь в произведениях искусства мы можем осознать каузальность разума в отношении объектов, которые поэтому называются целесообразными или целями”. Только после этого целесообразность переносится на природу для удобства познания.
Однако типологией предметов природы и продуктов трудовой деятельности не исчерпывается все наличие объектов эстетического суждения. Особое место в этом ряду занимают организмы природы. Ибо, по Канту, “организмы единственные [предметы] в природе, ко-торые, если даже их рассматривают самих по себе и безотносительно к другим вещам, надо мыслить возможными только как цели ее и единственно которые, следовательно, дают понятию цели — не практической цели, а цели природы — объективную реальность...”.
Венчает этот ряд — сам человек, в отличие от всех предметов являющийся не только объектом, но и субъектом эстетического суждения.
Как один из объектов эстетического суждения, человек зависит от тех же условий, какие справедливы и для других живых организмов. Суждение о них основывается на идее нормы, соответствие с которой характеризует образ человеческого тела, красивой лошади, собаки и т. д. По Канту, при эстетическом восприятии таких предметов их образы соотносятся не с понятиями и категориями рассудка, а с некими прообразами этих предметов или с идеей их нормы, адекватной виду этих предметов вообще, но изображенной конкретно.
Как же сформировались эти прообразы, служащие эталонами при оценке объекта восприятия? В результате деятельности воображения, которое умеет “как бы накладывать один образ на другой и через конгруэнтность многих образов одного и того же рода получать нечто среднее, служащее общим мерилом для всех”. Это положение Канта удивительным образом соотносится с современными теориями, в которых восприятие рассматривается как процесс сличения воспринятого образа с моделями-эталонами, образовавшимися в прошлой деятельности и хранящимися в памяти индивида.
Процесс образования эталонов, являющихся критерием оценки подобных предметов при их эстетическом восприятии, Кант рассматривает на примере образования представления об идеальной фигуре человека. “Кто-то видел тысячу взрослых мужчин. Если он захочет судить об их нормальной величине, определяемой путем сравнения, то воображение (по моему мнению) накладывает огромное число образов (может быть, всю эту тысячу) друг на друга; и если мне будет позволено применить здесь аналогию с оптическим изображением, то в пространстве, где соединится большинство из них, и внутри тех очертаний, где часть наиболее густо покрашена, становится заметной средняя величина, которая и по высоте, и по ширине одинаково удалена от крайних границ самых больших и самых маленьких фигур. И это есть фигура красивого мужчины. (Можно было бы то же самое получить механически, если измерить всю эту тысячу, сложить высоту всех, а также ширину (и толщину) самое по себе и сумму разделить на тысячу. Но воображение делает это путем динамического эффекта, который возникает из многократного схватывания таких фигур органом внутреннего чувства)”.
Как видим, несмотря на некоторую механистичность понимания процессов восприятия, философ высказал весьма плодотворную мысль об определяющей роли прошлой деятельности, практики для формирования критериев оценки предметов. Но допуская, что “идея нормы должна для фигуры особого вида животных заимствовать свои элементы из опыта”, Кант в то же время, отдавая дань априоризму, утверждал, что “эта идея нормы выводится не из заимствованных из опыта пропорций как определенных правил; наоборот, только в соответствии с ней становятся возможными правила суждения”. Ибо, по Канту, “величайшая целесообразность в конструировании фигуры, которая была бы годной в качестве всеобщего мерила эстетической оценки каждой особи этого вида, образ, которой как бы преднамеренно положен в основу техники природы и которому адекватен только вид в целом, а не каждая особь в отдельности,— все же находятся только в идее того, кто вы-сказывает суждение; однако эта идея со всеми своими пропорциями, как эстетическая идея, может быть изображена в виде образца вполне in concrete”. Таким образом, суждение о живых организмах, по Канту, обусловлено в каждом человеке — “вкус должен быть личной способностью” — наличием у него врожденных идей и приобретенным опытом их восприятия и эстетической оценки, в результате чего у него воз-никает конкретное изображение идеи нормы для данного рода животных или образ красивой лошади, собаки и других животных.

Что же касается человека, то суждение о нем на основе только идеи нормы недостаточно, так как “эта идея вовсе не полный прообраз красоты в данном роде, а только форма, которая составляет непременное условие всякой красоты, стало быть, только правильность в изображении рода”. Однако перефразируя известную латинскую поговорку, можно сказать, что достаточное для изображения быка недостаточно для изображения Юпитера. Ведь эстетическое суждение, будучи суждением о форме предметов, а в данном случае о фигуре различных животных, применимо к человеку только как к природному существу. Но так как человек является в то же время и существом нравственным, то суждение о нем только как о природном существе с точки зрения лишь “правильности в изображении рода” является хотя и чисто эстетическим суждением, но недостаточным.
Человек должен оцениваться не только эстетически (как природное существо), но и телеологически (как существо нравственное). Поэтому чтобы полностью охватить в суждении о человеке его природный и духовный уровни, “требуются две вещи: во-первых, эстетическая идея нормы (Normalidee) — единичное созерцание (воображения), которое представляет мерило суждения о человеке как предмете, принадлежащем к особому виду животных; во-вторых, идея разума, которая делает цели человечества, поскольку они не могут быть представлены чувственно, принципом суждения о той или иной фигуре, через которую эти цели раскрываются в явлении как ее действие” (5, 237). Поэтому одна лишь правильность в изображении человека, и особенно его лица, не только недостаточна, но и может доходить до карикатуры, если она будет педантично подчеркиваться в нем. Более того, правильные черты лица, по Канту, не подходят для выражения духовно одаренного мира человека.
На основе определения условий, необходимых для оценки человека как целостного, биосоциального существа, т. е. существа, с одной стороны, природного или принадлежащего к “особому виду животных”, а с другой — существа нравственного и свободного , рассматриваемого как “человек, который разумом может сам определять себе свои цели” (5, 237), Кант установил, что “только человек, следовательно, может быть идеалом красоты, так же как среди всех предметов в мире [только] человек в его лице как мыслящее существо (Intelligenz) может быть идеалом совершенства”.
Таким образом, суждение о человеке как идеале красоты сочетает в себе чистое суждение вкуса и суждение о внутреннем, духовном мире, т. е. суждение о его нравственности. При этом суждение о субъективной целесообразности, или вкус, подчиняется объективной, более того, сверхчувственной целесообразности, т. е. морально доброму, или, другими словами, формальный критерий суждения вкуса подчиняется содержательному критерию нравственности. Отсюда, по заключению философа, “суждения на основе такого мерила никогда не могут быть чисто эстетическими” (5, 240) и вызывают к себе большой интерес людей.
Конкретный акт восприятия идеала красоты требуеч от человека напряжения всех его ду-шевных сил, ибо при этом происходит восприятие человека как телесного существа, так и его духовности, нравственности. Но чтобы “видимое выражение нравственных идей, которые внутрение властвуют над человеком...— душевную доброту, или чистоту, или твердость, или спокойствие и т. д.— сделать как бы видимой в телесном выражении (как действии внутрен-него), необходимо соединение чистых идей разума с великой силой воображения у того, кто хочет лишь судить о них, и тем более у того, кто хочет их изображать”,—утверждает Кант.
Как видно, механизм восприятия идеала красоты сходен с восприятием возвышенного в природе. Разница лишь в объекте восприятия. Если при суждении о возвышенных явлениях природы возвышенным было лишь состояние душевных сил субъекта, настроенных на восприятие сверхчувственного, а не на вызвавшие это состояние силы природы, то суждение об идеале красоты человека имеет своим предметом это сверхчувственное. Им, по Канту, является “человек, но рассматриваемый как ноумен; он единственное существо природы, в котором мы можем со стороны его собственных свойств познать сверхчувственную способность (свободу) и даже закон каузальности вместе с объектом ее, который оно может ставить себе как высшую цель (высшее благо в мире)” (5, 468—469).
Но так как идеи разума не поддаются изображению, то проявление моральности в конкретных действиях людей есть проявление ее через телесное или природное, собственно через действия фигуры человека и черты его лица. Ибо только они даны эстетическому созерцанию человека. Значение же поступков людей само по себе не проявляется, а постигается и оценивается разумом в результате восприятия действий человека на основе эстетического суждения о них. Отсюда, заключает Кант, “прекрасное есть символ нравственно доброго”.

Символический способ изображения понятия в отличие от схематического (когда понятию рассудка соответствует априорное созерцание) характеризуется тем, что под понятие разума, которому адекватно не может соответствовать никакое чувственное созерцание, все же подводится эмпирическое созерцание, содержащее “косвенное изображение” этого понятия посредством аналогии. “Так,— приводит пример Кант,— монархическое государство можно представить как одушевленное тело, если оно управляется по внутренним народным законам, или же как машину (например, ручную мельницу), если оно управляется отдельной абсолютной волей, но в обоих случаях оно представлено только символи-чески” (5, 374).
Таким образом, поскольку идеи разума содержат в себе понятие о сверхчувственном и являются вследствие этого “не поддающимися демонстрации”, как недоступные восприятию вообще, то между прекрасным и нравственным имеется лишь аналогия, а не тождество. Оно проявляется в том, что как в процессе эстетической способности суждения удовольствие есть результат незаинтересованного восприятия формы предмета и обязательно для всех, так и формы практических максим разума (как всеобщих законодательств) априори определяют удовольствие, которое также не основывается на каком-либо интересе, хотя впоследствии и вызывает его. Но возбудив своими идеями интерес морального чувства, разум не может дать идеям объективное обоснование, ибо им являет ся недоступный восприятию и представлению сверхчувственный субстрат природы, проявлением которого и являются, по Канту, способности, человека, в том числе и эстетические. Поэтому разум для подтверждения того, что всякое независимое от какого-либо интереса удовольствие должно свидетельствовать о закономерном соответствии ему продуктов природы, обращается к прекрасному в природе, т. е. природе, как соответствующей субъективной целесообразности способности ее восприятия. Отсюда Кант даже делает вывод о том, что эстетический интерес к красоте природы “находится в родстве с моральным; и тот, кто питает интерес к прекрасному в природе, может проявлять его лишь постольку, поскольку он еще до этого прочно основал свой ин-терес на нравственно добром. Следовательно, есть основание предполагать, что у того, кого непосредственно интересует красота природы, имеются по крайней мере задатки морально доброго образа мыслей” (5, 315). Ибо “восхищение природой, которая показывает себя в своих прекрасных продуктах как искусство... и как целесообразность без цели” (5, 316), пробуждает в человеке “внутреннее чувство целесообразного состояния души” (5, 309). И “так как мы нигде вовне не находим цели,— писал Кант,— мы, естественно, ищем ее в нас самих, а именно в том, что составляет конечную цель нашего бытия в [нашем] моральном
назначении...” (5,316).
При восприятии же предметов, обладающих привходящей красотой, т. е. как объективной, так и субъективной целесообразностью (например, продукты труда, соответствующие по форме условиям восприятия их как прекрасных), происходит соединение эстетического удовольствия с интеллектуальным.
Поэтому при суждении о предмете, обладающем привходящей красотой, он соотносится не с идеей его нормы или образом воображения, как это происходит при эстетическом суждении, а с понятием о его цели. Восприятие при этом подчиняется не правилам вкуса, а правилам “согласования вкуса с разумом, т. е. прекрасного с добрым, благодаря чему прекрасное становится пригодным в качестве инструмента для цели в отношении доброго” (5, 234). Наиболее полно этот принцип осуществляется, как мы уже видели, при суждении об идеале красоты, в которой природное в человеке служит реализацией его нравственных принципов посредством его деятельности в обществе. Таким образом, человек не только к внешней ему природе, но и к природе в нем самом относится как к средству достижения нравственной цели — всеобщего блага в мире.
Рассмотрением условий восприятия идеала прекрасного Кант завершает типологию предметов восприятия иди суждения. Однако именно они, эти предметы, в основном определяют характер чувств, вызываемых в человеке при их восприятии, а не наоборот, как утверждал Кант.
От приятного до морально доброго — такова иерархия чувств по степени сложности и значимости для человека. Наиболее развитый вкус человека, если рассматривать его в целом, т. е. с учетом этой иерархии, определяется Кантом как “в сущности способность суждения о чувственном воплощении нравственных идей”. Отсюда устанавливаются и условия его формирования, ибо “ясно, что истинной пропедевтикой к утверждению вкуса служит раз-витие нравственных идей и культура морального чувства; только в том случае, когда чувственность приведена в согласие с этим чувством, настоящий вкус может принять опреде-ленную, неизменную форму”.
В самом деле, если человек не осознает цели своего существования, то как он может оце-нивать то, что мешает (например, грубая чувственность) или способствует ей?
Эстетическое суждение как гармоническое функционирование способностей познания ценно не само по себе как источник эстетического удовольствия, а тем, что оно упражняет и развивает способности познания, приводит пх в состояние целесообразности (хотя и без конкретной цели), т. е. в состояние, следующим этапом которого может быть или научное познание, или же выявление объективной целесообразности предметов внешнего мира, или содействие самопознанию, т. е. познанию своего назначения в нем.

Итоги своих рассуждений об эстетическом восприятии, или вкусе, Кант подводит в “Диалектике эстетической способности суждения”, где он сформулировал свою знаменитую антиномию вкуса:
“1. Тезис. Суждение вкуса не основывается на понятиях, иначе можно было бы о нем диспутировать (решать с помощью доказательств).
2. Антитезис. Суждение вкуса основывается на понятиях, иначе, несмотря на их различие, нельзя было бы о них даже спорить (притязать на необходимое согласие других с данным суждением)” (5, 359).
Противоречие между тезисом и антитезисом, по Канту, иллюзорно, так как понятие в каждом из них берется в разном смысле: в первом — как понятие рассудка, во втором — ра-зума. Согласно первому тезису, каждый человек имеет свой вкус, ибо он судит на основе своего чувства удовольствия, происходящего от соотнесения и гармонической игры представлений воспринимаемых предметов с понятиями рассудка без конкретной цели позна-ния их. С этой точки зрения, вкус каждого человека — это его личное дело, и “в этом смысле оно было бы по своей значимости ограничено только индивидуумом, высказы-вающим суждение: предмет есть для меня предмет удовольствия, для другого дело может обстоять иначе; каждый имеет свой вкус” (5, 360).
Но что тогда объединяет людей, имеющих сходные вкусы? Есть ли что-либо объективное, не зависящее от личных склонностей и настроений, а, наоборот, даже определяющее их? А если есть, то в чем оно заключается, спрашивает Кант. В том ли, что “субъекты случайно организованы одинаково; либо следует допустить, что суждение вкуса есть, собственно, скрытое суждение разума об обнаруженном в какой-то вещи совершенстве”? . Ни в том, ни в другом. Дело в том, что эстетическое суждение не изолировано от рассмотрения отношений субъекта и объекта с точки зрения принципов разума. Поэтому, согласно Канту, “совершенно очевидно, что в суждении вкуса заключается и более широкое отношение представления об объекте (а вместе с тем и о субъекте), на чем мы основываем расширение этого вида суждений как необходимых для каждого...”.
Общезначимость эстетических суждений основывается, как было уже показано, на принципе субъективной целесообразности природы в отношении познавательных способностей человека. Природа и условия эстетического функционирования этих способностей в качестве явлений определяются как “сверхчувственный субстрат человечества” или как “неопределенная идея сверхчувственного в нас” (5, 361) Отсюда, заключает Кант, противоречие между тезисом и антитезисом мнимое, оба эти утверждения разведены на разные уровни и справедливы сами по себе. “Поэтому в тезисе следовало бы сказать: суждение вкуса не основывается на определенных понятиях; в антитезисе же: суждение вкуса все же основывается на понятии, хотя и неопределенном (а именно на понятии о сверхчувствен-ном субстрате явлений)...” .
Таким образом, противоречие, антиномия чистого теоретического и практического разума разрешается в пользу априорных, а не эмпирических принципов. А так как эти принципы “внеземного” происхождения, то и соответствующие им способности, по Канту, “заставляют нас против воли смотреть за пределы чувственного и искать точку соединения всех наших априорных способностей в сверхчувственном...”.
Рассмотрение условий и необходимых качеств объекта эстетического восприятия привело Канта к определению его как “единства многообразного”, сочетания порядка и беспорядка, оригинального и ординарного. А системное рассмотрение человеческих потребностей, функций и интересов позволило философу провести тончайший анализ и дифференциацию человеческих эмоций и чувств, рассмотреть возможные их сочетания в практической деятельности человека.
Заслугой Канта является установление иерархии уровней утилитарности или целесообразности в отношении человека к внешнему миру в процессе осуществления им разных видов деятельности. Так, в своем стремлении выделить уровень “чистого” эстетического отношения Кант справедливо отграничил его от грубо утилитарного, потребительского отношения к действительности. Что же касается познавательного отношения к ней, то Кант в здесь в отличие от просветителей не сводил эстетическую деятельность к познанию, а сумел найти грани и отделяющие его от эстетической деятельности, и связывающие с ней. Эстетическая деятельность, по Канту, осуществляется на основе функционирования высших познавательных способностей и в чистом виде возможна только при восприятии предметов, о которых ничего не известно (или, как писал философ, объективная целесообразность которых неизвестна) и форма которых способна вызвать свободную игру воображения и рассудка. Если же воспринимается предмет или живое существо, назначение которых известно, то эстетическое суждение (о форме этих предметов) подчиняется телеологическому суждению о них (т. е. суждению о цели этих предметов).
Таким образом, Кант выделил в эстетической деятельности человека два основных уровня — содержательный и формальный, или, вернее, функциональный.

М. Н. АФАСИЖЕВ

Опубликовано на сайте: http://intencia.ru
Прямая ссылка: http://intencia.ru/index.php?name=Pages&op=view&id=689