Интенция | Все о философии

03.03.2011 - Классификация наук Аристотеля

Аристотелевская классификация наук охватывает всю совокупность современного ему знания. Углубляя и обобщая платоновский подход к проблеме классификации знания, Аристотель формулирует достаточно строгое и общее понятие науки; он специфицирует характеристики различных родов наук, а затем дифференцирует каждый род наук на более частные по объему, содержанию и значению дисциплины, выдвигая при этом определенные разумные основания такого разграничения.

Разрешив задачу дифференциации всей совокупности научного знания на роды наук и, в пределах родов, на отдельные дисциплины, Аристотель ставит задачу осмысления всей совокупности научного знания как конкретного целого, органически включающего в себя различия. Эту задачу он решает не только посредством определения места каждой научной дисциплины в системе научного знания и установления конкретных взаимосвязей как между различными родами наук, так и между отдельными дисциплинами, но главным образом посредством единообразного философского осмысления, истолкования как общих родов знания, так и отдельных научных дисциплин в терминах понятий и принципов своей метафизики. Тем самым он сводит всю совокупность знания к единому, предельно общему и глубокому теоретическому основанию. Как справедливо отметил Гегель, ум Аристотеля «проник во все стороны и области реального универсума и подчинил понятию их разбросанное богатое разнообразие».

Аристотелевская классификация наук сыграла важную роль в истории познания. Она безраздельно доминировала в европейской культуре вплоть до создания Фр. Бэконом классификации наук, отразившей в себе существенные сдвиги, происшедшие к тому времени в науке и философии. Вместе с тем и бэконовская классификация наук опирается на ряд принципов, сформулированных Аристотелем (мы имеем в виду концепцию четырех причин, а также установление различий между родами наук на основе различных способностей души). К аристотелевской классификации наук восходят и различные современные классификации, основывающиеся на разделении наук по предмету и методу, а также дисциплинарная организация научного знания, недостатки которой стали выявляться лишь в связи с исследованием глобальных проблем.

Следует отметить, что античность еще не располагала разветвленной, узкоспециализированной и сложнодифференцированной материальной и духовной культурой. В современную эпоху процесс дифференциации культуры и науки, в частности, зашел настолько далеко, что привел к потере сознания целостности и единства этих образований, более того, к утрате целостности и единства особенных разделов знания внутри науки (в математике, физике, биологии и др.). Далеко зашедшая тенденция дифференциации с исключительной силой подчеркнула роль и значение философии как важнейшего интегрального начала в развитии культуры в целом и науки, в частности. В античной культуре различные роды человеческой деятельности — познавательно-теоретическая, практическая и творческая — хотя и выявили к этому времени свою специфику, однако понимались в гораздо более тесной связи и родстве, нежели это характерно для нашего времени. С этим обстоятельством тесно связано античное понимание науки.

Что касается Аристотеля, то он вырабатывает чрезвычайно общее понятие науки, включая в область науки три крупные сферы человеческой деятельности: познавательно-теоретическую, практическую и творческую деятельность («искусства»).

С содержательной точки зрения общая задача всех наук, каждая из которых связана с тем или иным родом человеческой деятельности, заключается, согласно Аристотелю, в выработке знания. В отличие от чисто феноменального знания опыта научное знание есть прежде всего знание причин существующего и происходящего. Аристотель формулирует общую концепцию науки как причинного знания. «Всякая наука, — пишет он, — ищет каких-нибудь начал и причин в отношении всякого из подчиненных ей предметов познания, — так поступает лечебное искусство и гимнастическое, и каждая из остальных дисциплин, как творческих, так и математических».

Обосновывая тезис о причинном характере научного знания, Стагирит приводит следующие доводы: «Дело в том, что некоторая причина есть у здоровья и у хорошего самочувствия, точно так же имеются (свои) начала, элементы и причины у математических предметов, и вообще всякое рассудочное познание, или таковое, в котором рассудок играет (хоть) какую-нибудь роль, имеет своим предметом различные причины и начала, указываемые иногда с большею, иногда с меньшею точностью».

Хотя Аристотель строит свою классификацию наук более тщательно и основательно, нежели Платон, следствием чего является более строгое и дифференцированное представление о различных областях частнонаучного знания, все же адекватная реконструкция аристотелевской классификации знания представляет известные трудности. В этой связи В. Вундт пишет: «Конечно, здесь еще труднее создать классификацию, которая вполне соответствовала бы взглядам самого философа: в сочинениях Аристотеля нет, правда, недостатка в замечаниях об отношениях и расчленении отдельных областей знания, но эти замечания не могут быть приведены в стройную связь ни между собой, ни с системой, проведенной в его сочинениях. Если мы будем исходить из этой последней и будем принимать во внимание основные положения логического различения, особенно выдвигаемые самим философом, у нас получатся две руководящие точки зрения. Первая также состоит в разделении задач согласно способностям духа. Это деление Платона на деятельность разума, чувственное восприятие и хотение и желание, которого придерживается также Аристотель. Сюда, однако же, присоединяется и вторая точка зрения, принимающая во внимание цель, которой служит научная деятельность. Применением этого объективного понятия цели деление Платона на три части (в терминах реконструкции В. Вундта. — А. Я.), выведенное из субъективных способностей духа, превращается в деление на две части, причем диалектика и физика служат познанию, а этика стремится найти основы поведения. В соответствии с этим первые являются теоретическими науками, а последняя — наукой практической».

На наш взгляд, отмеченная Вундтом логическая невыдержанность аристотелевской классификации наук, заключающаяся в том, что в ней реализованы два основных подхода, вообще говоря, не является свидетельством логической непоследовательности «отца логики» (ниже это признает и сам Вундт). Дело в том, что Аристотель в течение своего двадцатилетнего пребывания в Академии Платона, естественно, не мог не усвоить платоновскую классификацию наук, составившую отправной пункт его собственных размышлений по этому вопросу. Но подобно тому как Аристотель не оставил не переработанной Платонову философию в целом, он подверг радикальной переработке и платоновскую классификацию наук, выдвинув в качестве основополагающего принцип цели, дополненный в конкретном рассмотрении специфики отдельных дисциплин не только принципом различия познавательных способностей, сказывающихся на своеобразии способов познания, присущих различным частным наукам и философии, но и принципом специфики объективного предметного содержания той или иной науки, представляющего собой конкретную «материю» познания, а также некоторыми другими моментами, более определенно, конкретно специфицирующими различия отдельных научных дисциплин.



Вместе с тем по причине неполноты корпуса сочинений Аристотеля мы не можем составить себе достаточно законченного представления о деталях аристотелевской классификации наук, и эта последняя объективная трудность при существующем состоянии источников, к сожалению, неустранима. Кроме того, следует признать правоту критического замечания В. Вундта относительно принципов аристотелевской классификации наук в той его части, где говорится о том, что отдельные, зачастую разрозненные замечания Аристотеля о специфике различных наук и их взаимоотношениях не приведены в систематическую взаимосвязь, что также создает дополнительные затруднения для адекватной теоретической реконструкции аристотелевской классификации знания. Принимая во внимание все эти трудности, попытаемся все же осуществить такую реконструкцию, поскольку поставленный в качестве предмета рассмотрения вопрос требует своего разрешения.

Всю область научного познания Аристотель предварительно разделяет на два основных рода наук — теоретические и практические, подразделяя последний род на два вида: собственно практические и творческие, или продуктивные. Основанием этого деления является различие целей, преследуемых различными родами (и, внутри родов, видами) наук. Своеобразие всех теоретических наук заключается в том, что в них познание ведется ради самого познания, а не ради чего-либо еще. Их цель — установление истины бытия (или его отдельных видов). Что касается практических (в широком смысле) наук, то они охватывают область внешней, направленной вовне предметно-практической деятельности. Собственно практические науки (в узком смысле слова) имеют своей целью выработку общих, руководящих принципов, регулирующих поведение человека. В отличие от собственно практических наук науки творческие, или продуктивные, осуществляют познание с целью достижения пользы и практического осуществления прекрасного. Если результатом собственно практических наук, исследующих внешнюю, поведенческую сторону человеческого существования, является выработка общих принципов поведения в целом, то результатом творческих наук должно быть создание продуктов, различных предметов, либо приносящих пользу, либо удовлетворяющих человеческую потребность в прекрасном. Таким образом, в основание разделения всех наук на эти три области положен у Аристотеля принцип цели. Оно соответствует фундаментальному «категориальному треугольнику» истины, блага (пользы) и прекрасного, осмысление и установление связей и отношений между «вершинами» которого составило пафос исследований последующих объективных идеалистов.

Стремясь установить более определенно специфику различных родов наук — теоретических, практических и творческих (под последними он имеет в виду прежде всего искусства в собственном смысле слова — поэзию, риторику, музыку и др.), Аристотель отграничивает все роды наук от опыта и ремесел — различных видов производственно-технической деятельности. Следует отметить, что здесь мы сталкиваемся с определенной терминологической трудностью, которую необходимо преодолеть. Дело в том, что вслед за Платоном Аристотель употребляет термин «tsxvr|» охватывающий, как показывает анализ различных контекстов его употребления, науку, искусства (творческие науки) и ремесла.

Науку, искусства и ремесла Стагирит отличает от опыта — «знания индивидуальных вещей», приобретаемого посредством чувственных восприятий и памяти. Опыт является для Аристотеля первой, исходной ступенью познания, на основе которой возникают затем ремесла, искусства и науки. Ближе всего к опыту стоят различные ремесла, предполагающие усвоение и последующее использование выработанных на практике приемов и навыков производственно-технической деятельности и характеризующиеся отсутствием ясного понимания принципов и причин успешной деятельности. Аристотель пишет в этой связи: «[А с ремесленниками (обстоит дело) подобно тому, как и некоторые неодушевленные существа хоть и делают то или другое, но делают это, сами того не зная (например, огонь — жжет): неодушевленные существа в каждом таком случае действуют по своим природным свойствам, а ремесленники — по привычке]. Люди оказываются более мудрыми не благодаря умению действовать, а потому, что они владеют понятием и знают причины». Таким образом, ремесла являются, по Аристотелю, своего рода бессознательной, неосмысленной деятельностью, основанной на привычке делать нечто именно так, а не иначе.

В отличие от собственно опыта и ремесел возникающие затем наука и искусство представляют собой более высокую ступень познания, поскольку им присуще более общее и глубокое знание — знание причин всех явлений данного рода. Искусства и науки характеризуются знанием общего, в отличие от опыта и, в известном смысле, ремесел, представляющих собой знание единичных вещей. Однако, как справедливо отметил А. Ф. Лосев, согласно Аристотелю, «искусство (которое, повторяем, здесь пока еще не отличается от науки), обязательно есть совмещение общего и единичного. Общее здесь таково, что оно является принципом для понимания всего подпадающего под него единичного, а единичное здесь таково, что оно имеет значение не само по себе, но — лишь в свете своей соотнесенности со своим общим».

Более высокое положение и ценность наук и искусств по сравнению с ремеслами Аристотель подкрепляет соображениями социального характера, исходя из тезиса о неравенстве людей и признавая правомерным деление людей на рабов и «свободнорожденных». «Так как все занятия людей, — пишет он, — разделяются на такие, которые приличны для свободнорожденных людей, и на такие, которые свойственны несвободным, то, очевидно, из первого рода занятий должно участвовать лишь в тех, которые не обратят человека, занимающегося ими, в ремесленника. Ремесленными же нужно считать такие занятия, такие искусства и такие предметы обучения, которые делают физические, психические и интеллектуальные силы свободнорожденных людей непригодными для применения их к добродетели и для связанной с нею деятельности. Оттого-то мы и называем ремесленными такие искусства и занятия, которыми ослабляются физические силы. Это те работы, которые исполняются за плату: они отнимают досуг для развития интеллектуальных сил человека и принижают их».

Вместе с тем Аристотель, подобно Платону, признает необходимость ремесел для существования социального целого. Разделяя народную массу на земледельцев, ремесленников и торговцев, он пишет: «Вторая составная часть государства — класс так называемых ремесленников, занимающийся ремеслами, без которых невозможно самое существование государства; из этих ремесел одни должны существовать в силу необходимости, другие служат для удовлетворения роскоши или для того, чтобы скрасить жизнь» . Таким образом, применяя термин ''Ti^vri" для обозначения науки, искусства и ремесла, Аристотель достаточно ясно и определенно отграничивает собственно ремесла как род технико-производственной деятельности, служащий целям пользы или же удовольствия, от науки и искусства в собственном смысле слова.

Вслед за отграничением науки (теоретической и практической) и искусства (творческой науки) от опыта и ремесла Аристотель устанавливает различие между наукой и искусством по предмету. «Наука, — пишет он, — относится к сущему, искусство же — к становлению». Под сущим Аристотель понимает все то, что действительно существует, под. становлением — все то, что существует не в своей наличной, готовой реальности, а в форме возможности, «динамического» бытия, в своем развитии могущего стать реально сущим. О становящемся нельзя утверждать, что его нет, ибо оно начинается, осуществляется, переходя в действительности, но и нельзя сказать, что оно уже есть, поскольку оно только становится, начинается.



Сущее, составляющее предмет теоретических наук, существует необходимо, а потому и знание о нем в известном смысле вечно, нерушимо. «Мы все предполагаем, — пишет Аристотель, — что познанное нами не может быть и иным; напротив, о том, что может быть иным, мы не знаем, когда оно более нами не рассматривается, существует ли оно или нет. Итак, предмет науки — необходимое; он, следовательно, и вечен, ибо все то, что существует безусловно по необходимости, вечно, а вечное — не создано и нерушимо».

Онтологическая, объективная необходимость сущего, составляющего предмет рассмотрения теоретических наук, получает свое адекватное выражение в научно-теоретическом знании и способе его конституирования. А именно: научно-теоретическое знание есть знание логически доказанное, теоретическая наука есть система логически доказанных и в этом смысле необходимых истин, которые по самому своему существу не могут быть иными. Аристотель пишет: «Далее, кажется, что всякой науке можно выучиться и всякому предмету знания обучить. Всякое обучение, как мы об этом говорили в аналитике, возникает из того, что ранее известно, частью — путем наведения, частью — путем умозаключения. Наведение есть метод образования общих положений, а умозаключение — выведение из общего. Умозаключение предполагает [посылки] принципы, на которых основываются и которые сами не могут быть доказаны силлогизмом (но наведением).

Итак, наука есть приобретенная способность души к доказательствам; к этому следует еще прибавить те определения, которые мы дали в аналитике [Anal. post. I 1]. Человек знает тогда, когда он уверен и ему ясны принципы [знания]. Он будет владеть случайным знанием, если уверенность в принципах не большая, чем относительно заключений».

Рассмотрев своеобразие теоретических наук, Аристотель стремится, далее, более конкретно определить специфику наук практических и творческих, продуктивных наук. Предметом практических и творческих наук является становление, а их результаты не имеют необходимого характера. «К тому, что может быть иным [то есть не необходимо], — пишет Аристотель, — относятся творчество и деятельность, ибо творчество (poiesis) и деятельность (praxis) не одно и то же, в чем мы убедились в эксотерических лекциях. Следовательно, приобретенное душевное свойство деятельности, сообразной с разумом, различно от свойства разумного творчества. Поэтому-то одно не содержится в другом, ибо деятельность не есть творчество, а творчество не есть деятельность»
Таким образом, деятельность, осуществляющаяся в практических и творческих науках, разумна, как, впрочем, и познание, осуществляющееся в теоретических науках, но зто разумность особого рода.

Следующее важное отличие практических и творческих наук от наук теоретических Аристотель усматривает в различии источника деятельности. У наук «о творчестве источник творчества лежит в том, кто создает, а не в том, что создается, и таковым является или искусство, или какая-либо другая способность. И подобным же образом у науки о деятельности движение (происходит) не в совершаемом деле, а скорее — в тех, кто (его) совершает. Между тем наука физика имеет дело с предметами, у которых начало движения— в них самих».

Усматривая много общих, родственных моментов у практических и творческих наук, Аристотель подчеркивает и их различие. Наиболее существенное из них он усматривает в характере целей, на достижение которых направлена присущая им деятельность, а именно: цель практических наук — благо, цель творческих наук — прекрасное.

Согласно Аристотелю, любое «искусство касается генезиса, творчества и теории того, как что-либо создается из того, что может быть или не быть» [цит. по: 163, т. 4, с. 381]. В частности, «задача поэта — говорить не о происшедшем (ta genomena), а о том, что могло бы случиться, о возможном по вероятности или необходимости» . Эта направленность всех искусств прежде всего на область возможного, а не фактически, действительно происходящего и происшедшего, отличает, на наш взгляд, творческие науки не только от наук теоретических, исследующих сущее, но и от наук практических, рассматривающих деятельность как она действительно осуществляется, а не является лишь возможной. «Историк и поэт, — пишет в этой связи Аристотель, — различаются не тем, что один говорит стихами, а другой прозой. Ведь сочинения Геродота можно было бы переложить в стихи, и все-таки это была бы такая же история в метрах, как и без метров. Разница в том, что один рассказывает о происшедшем (ta genomena), другой — о том, что могло бы произойти».

С точки зрения Аристотеля, любое искусство представляет собой приобретенную, руководимую разумом привычку к творчеству возможного, могущего и осуществиться в действительности. «Если домостроение — искусство, — пишет он, — и, в некотором роде, приобретенная привычка творчества, следующего разуму, и если, с одной стороны, не существует искусства, которое не было бы разумною творческою привычкой, а с другой — не существует подобной привычки вне искусства, то можно сказать, что искусство и приобретенное душевное свойство творчества, следующего истинному разуму, — одно и то же». При этом все искусства имеют свою преимущественную направленность на долженствующий быть созданным прекрасный объект, в то время как собственно практические науки исследуют практическую деятельность как таковую. В этом заключается, на наш взгляд, еще одно существенное отличие творческих наук от наук практических.

Вслед за основополагающим разделением всех наук по характеру присущих им целей, предметов, способов исследования и типов получаемого знания на теоретические, практические и творческие науки Аристотель делает дальнейший шаг, дифференцируя отдельные дисциплины внутри основных родов наук.

В пределах теоретических наук, познающих сущее ради истины как таковой, а не ради использования знания в какой-либо форме, Аристотель выделяет три основные дисциплины: физику, математику и «первую философию». В основу такого разграничения он кладет прежде всего принцип различия предметов познания. Согласно Стагириту, «существует три рода научных исследований: одно — о вещах неподвижных, другое — о движущихся, но не гибнущих, третье — о вещах гибнущих». В качестве «неподвижного», вечного выступает сущее как таковое, наука же о нем — «первая философия». Вещи «движущиеся, но не гибнущие» изучает астрономия, являющаяся «физической частью математики». Наконец, «вещи гибнущие», преходящие составляют предмет изучения физики.

Наряду с этим онтологическим по своей сути подходом к вопросу о специфике основных теоретических наук Аристотель применяет и подход гносеологический, выявляющий различия в способах исследования, свойственных различным теоретическим наукам. Физик, согласно Аристотелю, изучает состояния тел в природе и «определенные материи» как они существуют сами по себе. Математик в свою очередь исследует свойства, не отделимые от тел и не являющиеся одновременно состоянием определенных тел, однако таким образом, что эти свойства «берутся в абстракции». И наконец, поскольку свойства тел «отмежеваны [от всего телесного, они составляют предмет изучения] философа-метафизика».



Следует отметить, что с каждой из этих трех основных теоретических наук Аристотель тесно связал другие (в известном смысле более частные) теоретические дисциплины. С физикой он связал психологию, поскольку душа в одной части ее существования неразрывно связана с телом, а изучение конечных природных тел входит в задачу физики. С математикой он связал астрономию, оптику, механику и учение о гармонии — науки, в которых существенную роль играет исследование количественных отношений и закономерностей. Наконец, с «первой философией» он теснейшим образом связал круг дисциплин общелогического характера, рассматривающих формы и методы познания, — аналитику, учение об истолковании и топику, включенные впоследствии в «органон» — орудие знания.

В пределах наук практических (в узком смысле слова), исследующих принципы практического поведения человека, высшей целью которого является осуществление блага (а не просто практической пользы), Аристотель выделил три основные дисциплины: этику, экономику и политику. Первая исследует принципы поведения человека как отдельного существа, а именно содержание блага и различных добродетелей, способствующих его осуществлению. Вторая исследует вопросы, касающиеся разумной организации хозяйственной деятельности и прежде всего организации домашнего хозяйства. Наконец, политика рассматривает проблемы, связанные с существованием человека в обществе, в социальном целом, теоретически трактуя вопросы о цели и сущности разумного государственного устройства, о видах государственного устройства и способах осуществления лучшего из них.

Наконец, что касается дальнейшего разделения творческих наук, высшая цель которых заключается в осуществлении прекрасного, то ситуация здесь выглядит значительно сложнее, нежели в классификации теоретических наук и наук практических. Некоторые исследователи, в частности В. Вундт, подразделяют творческие науки на два основных вида: риторику и поэтику, очевидно, основываясь на том, что у Аристотеля имеются произведения с соответствующими названиями. И в первом приближении такое разделение искусств можно было бы принять как свойственное Аристотелю.

Вместе с тем более глубокое, внимательное изучение этого вопроса некоторыми исследователями показывает, что строгой, последовательной, доведенной до своего логического конца классификации творческих наук в сохранившихся работах Аристотеля мы не обнаруживаем. В частности, А. Ф. Лосев констатирует, что Аристотель «очевидным образом путался в проведении точного различия между эпосом и трагедией, между ямбографией и комедией, а также и в источниках происхождения трагедии и комедии. Это не очень обнадеживает нас и при наших поисках решения у Аристотеля вопроса о классификации искусств вообще. Действительно, эта классификация у него просто отсутствует. Вероятно, различие между поэзией, ораторским искусством, музыкой, танцами и отдельными изобразительными искусствами было для Аристотеля настолько очевидно, что он даже не находил и нужным входить в глубокую разработку самой проблемы этих различий. Зато у него имеется нечто другое, тоже весьма немаловажное. Он довольно четко говорит не о видах искусства, но, скорее, о видах вообще художественного творчества, исходя из того основного принципа художественности, который он называет «подражанием».

На наш взгляд, суждение Лосева относительно отсутствия у Аристотеля дифференцированной, доведенной до своего логического конца классификации видов искусств (творческих наук) имеет основание. Вместе с тем, как показывает дальнейший анализ этого вопроса, Аристотель разработал существеннейшие вопросы, касающиеся уяснения специфики предмета, средств и способа творческой деятельности, присущей тому или иному искусству. И в этом плане он реализует фактически тот же самый подход, что и в разработке вопросов классификации теоретических и практических наук. Это говорит о принципиальном методологическом единстве всей созданной им классификации наук.

Все искусства различаются у Аристотеля предметами, средствами и способами подражания. Стагирит пишет, что подражательные искусства «отличаются друг от друга тремя чертами: тем, что они воспроизводят различными средствами, или различные предметы, или различным, не одним и тем же способом». Дифференцируя искусства по специфике предметов подражания, Аристотель полагает, что такими предметами являются или факты настоящего или прошедшего, или то, каковыми они представляются в субъективном сознании, или же то, каковыми должны быть эти факты. Согласно Аристотелю, в искусствах «всегда приходится воспроизводить предметы каким-нибудь одним из трех способов: такими, каковыми они были или есть; или такими, как их представляют и какими они кажутся; или такими, каковы они должны быть». Это деление искусств по способам подражания не ухватывает, однако, как справедливо отмечает Ф. А. Лосев, своеобразия поэтического творчества, которое, не подражая никаким реальным фактам, изображает лишь их возможность, то, что может произойти, а не произошло или должно произойти.

Рассматривая вопрос о средствах подражания, Аристотель выделяет, во-первых, такие подражательные средства, как ритм, слово и гармония и, во-вторых, ритм, мелодию и метр. При этом он отмечает, что различные виды искусств (творческих наук) используют эти подражательные средства избирательно, в соответствии со своей спецификой. В частности, «гармонией и ритмом пользуются авлетика и кифаристика и, пожалуй, некоторые другие искусства этого рода, как, например, игра на свирели» . Вместе с тем «одним ритмом без гармонии пользуется искусство танцоров, так как они посредством ритмических движений изображают и душевные состояния и действия». Что касается видов поэзии (словесного творчества), то в них используются такие средства, как ритм, мелодия и метр. Различаются же между собой виды поэзии (дифирамб, ном, трагедия, комедия) тем, «что одни пользуются этими средствами всеми вместе, другие — отдельно». Однако наличие метра в произведении не является само по себе свидетельством его поэтического характера, поскольку в метрической форме может быть написано и прозаическое по своему содержанию произведение, каковым, в частности, Аристотель считает написанную в стихотворной форме философскую поэму Эмпедокла «О природе».

Завершая рассмотрение вопроса об аристотелевской классификации творческих наук, заметим, что, поскольку в классификации искусств, предложенной Стагиритом, выявляются порой значительные недостатки (не проведено строгое различие между эпосом и трагедией, ямбографией и комедией; не разработан более подробно вопрос о видах искусств, пользующихся, подобно игре на флейте, кифаре и свирели, одновременно такими средствами подражания, как гармония и ритм; не разработан более подробно вопрос о жанрах собственно поэтического творчества и т. д.), в аристотелеведении был поднят и стал обсуждаться вопрос о подлинности «Поэтики», о принадлежности ее перу Аристотеля. В частности, А. Ф. Лосев предполагает, что «текст «Поэтики» Аристотеля едва ли принадлежит самому Аристотелю, а скорее, является несовершенной записью его учеников, которую сам профессор едва ли даже удосужился проверить. Поэтому делаются понятными стремления современных филологов в корне переделать текст этого трактата и переставить все его, сами по себе очень важные, суждения согласно тому или иному более или менее стройному и логически выраженному плану» .

Диалектически подходя к проблеме классификации наук в целом, Аристотель вслед за разделением наук на основные роды (теоретические, практические и творческие), а в пределах родов — на соответствующие более специальные дисциплины стремится связать все науки в одно внутренне дифференцированное целое человеческого знания.

Прежде всего он устанавливает иерархические отношения между науками, во-первых, по степени отчетливости присущего им знания, во-вторых, по различной «ценности» исследуемых в них объектов и, в-третьих, по различной степени общности и глубины знания. «Признавая знание хорошим и почтенным [делом], — пишет он в этой связи, — [можно ставить] одну [отрасль знания] выше других либо по [степени] отчетливости [знания], либо потому, что [предмет данной науки] более ценен и возбуждает большее восхищение...» [23, с. 3]. Сходным образом и в «Метафизике», рассматривая вопрос об иерархии наук, Аристотель пишет: «Выше и ниже каждая наука ставится в зависимости от (ценности) того предмета, который ею познается» [20, с. 192]. Кроме того, признавая различия между науками по степени общности и глубины присущего им знания (с этим связан в конечном счете аристотелевский апофеоз «первой философии»), Стагирит стремится упорядочить науки таким образом, чтобы «высшие» из них исследовали основания для явлений, изучаемых «низшими» науками.



В соответствии с этим различием между «высшими» и «низшими» науками (и прежде всего родами наук) Аристотель выдвигает тезис о приоритете теоретических наук, утверждая, что «область теоретических наук выше всех других» [там же], а в пределах данной области выше всех наук «первая философия», обладающая наивысшим по своей ценности предметом, наивысшей степенью точности и отчетливости знания и устанавливающая наиболее общие и фундаментальные начала (причины) всего сущего. Тезис о верховенстве теоретических наук (в пределах последних — «первой философии») над практическими науками и науками творческими (искусствами) неразрывно связан с общей аристотелевской установкой, согласно которой теоретическая, созерцательная деятельность выше всех других форм человеческой деятельности, поскольку она существует ради самой себя, имеет свою цель в самой себе (этой целью является истина) и, следовательно, является самой свободной.

Что касается практических наук, исследующих принципы поведения человека (высшую цель поведения — благо и средства ее осуществления — те или иные частные добродетели), а также творческих наук, конечной целью которых является либо достижение пользы, либо осуществление прекрасного (в случае искусств в собственном смысле этого слова), то оба этих рода наук находятся ниже наук теоретических, поскольку их конечные цели ниже цели теоретических наук, а предметы познания менее ценны. Вместе с тем мы не находим у Аристотеля следов попытки иерархизировать по указанным основаниям практические и творческие науки.

Логическим завершением аристотелевской попытки иерархически упорядочить основные роды наук и включенные в эти роды отдельные научные дисциплины являются выделение из теоретических дисциплин «первой философии» и придание последней исключительного статуса во всей системе научного знания. В целом Аристотель следует здесь Платону, но при этом расширяет и углубляет подход учителя. Он выделяет из всей совокупности наук «первую философию» как всеобщую науку, исследующую целостно общую природу сущего в ее последних началах (причинах), отличая и противопоставляя ее всем другим наукам (как теоретическим, так и практическим и творческим), трактуемым как «частные науки» (термин, впервые введенный Аристотелем для обозначения специальных, в отличие от философии, научных дисциплин).

Согласно Аристотелю, «первая философия» имеет предметом своего исследования бытие в целом, всю совокупность сущего, рассматривая его общую природу, ибо, во-первых, философу «некоторым образом известна вся совокупность вещей», а, во-вторых, всякое знание есть знание общего. Задача «первой философии» — «рассмотрение относительно сущего как такого, и в чем его суть, и какие у него свойства, поскольку оно — сущее».

Что же касается «частных наук», то их своеобразие по отношению к «первой философии» Аристотель усматривает не только в экстенсивном, но и в интенсивном смысле. С одной стороны, каждая из них изучает лишь некоторую определенную часть сущего как такового, тот или иной особенный род бытия, а, с другой стороны, во многих из них (хотя и не во всех) рассматриваются не все начала и причины, имеющие отношение к сущему как таковому, а лишь те из них, которые имеют прямое, родственное отношение к исследуемому предмету. Аристотель пишет, что «для многих из существующих вещей не играют роли все начала. В самом деле, каким образом может для неподвижных вещей существовать причина движения или природа блага, раз все, что представляет собой благо, само по себе и по своей природе есть (известная) цель и выступает как причина в том смысле, что ради него и возникает и существует все остальное; между тем цель и «то, для чего» являются (всегда) целью какого-нибудь действия, а все действия (сопряжены) с движением. Таким образом, в отношении вещей неподвижных нет места для этого начала и не может быть какого-либо блага в себе. Поэтому в математике и не доказывается ничего при посредстве этой причины, и никакое доказательство не основывается на том, что так лучше или хуже, но вообще ничего подобного нет (здесь) даже ни у кого и на уме. Вот почему некоторые софисты, например Аристипп, относились к математике с пренебрежением: (они указывали, что) в остальных искусствах — даже в тех, которые носят характер ремесел, например, в плотничьем и сапожном — всякое утверждение основывается на том, что так лучше или хуже, между тем математическое искусство совершенно не говорит о хорошем и дурном».

Следует, однако, отметить, что эта вторая характеристика «частных наук», заключающаяся в том, что в них рассматриваются не все, а лишь некоторые причины и начала, не является (в отличие от первой характеристики) универсальной. Дело в том, что в некоторых «частных науках», как и в «первой философии», рассматриваются все роды начал (причин). Аристотель пишет в этой связи: «[В самом деле] возможны случаи, когда для одного и того же предмета имеются налицо все роды причин: так, например, у дома началом движения является (строительное) искусство и строитель, «тем, для чего» (целью) — продукт, материей — земля и камни, формою — понятие. И если (теперь) исходить из определений, к которым мы давно уже пришли по вопросу, какую из наук следует называть мудростью, то можно привести доводы в пользу применения такого названия к каждой из этих наук» [там же].

Ситуация, когда в рассмотрении предмета необходимо принимать во внимание все роды причин, имеет место не только в строительном искусстве, но, по всей вероятности, и во всех науках, включенных в категорию творческих. Вследствие этого перед Аристотелем возникает существенное затруднение, заключающееся в том, что все эти «частные» с одной точки зрения (с точки зрения рассматриваемого в них особенного рода, части сущего), с другой точки зрения тождественны с мудростью, «первой философией», ибо и в них и в последней рассматриваются все роды причин.

Это затруднение Аристотель разрешает, вычленяя внутри обнаружившегося тождества различие по степени существенности знания. Он пишет: «...поскольку мы мудрость определили как науку о первых причинах и о том, что в наибольшей мере познается, такою наукою надо бы признать науку о сущности. В самом деле, при наличии у (разных) людей различного знания об одном и том же предмете мы приписываем знание в большей мере тому, кто знает, что представляет собою предмет, через то, что он есть, а не через то, что он не есть; из тех же, кто обладает таким знанием, у одного признаем его в большей мере, нежели у другого, и в наибольшей — у того, кто знает, что есть вещь, а не (у того, кто знает), какова эта вещь по количеству или по качеству, или что способна она по своей природе производить или претерпевать; а затем и в других случаях знание всякого положения, считая и те, в отношении которых могут быть даны доказательства, имеется, по нашему мнению, тогда, когда нам известно, в чем заключается это положение; например (при вопросе), что такое — приравнение к квадрату, что это — нахождение средней (пропорциональной); так же (обстоит дело) и в остальных случаях. С другой стороны, в вопросе о том или другом возникновении и действии, как и о всяком изменении, мы считаем себя знающими в том случае, когда знаем начало движения. А это — (начало), отличное (от цели) и противоположное ей».



«Частные науки» весьма существенно отличаются от «первой философии» и в гносеологическом отношении, т. е. по познавательным средствам и типу знания. Они познают сущность предметов того или иного отдельного рода или области бытия прежде всего «с помощью чувственного восприятия или, принявши ее как гипотезу, вслед за тем с большей или меньшей строгостью доказывают из нее необходимые свойства того рода, о котором у них идет речь». Таким образом, знание, свойственное всем «частным наукам», необходимо связано с чувственными восприятиями, посредством которых дается исследуемый предмет, оно является гипотетическим, предположительным, а следовательно, и предпосылочным. В противоположность этому в пределах «первой философии» познание, во-первых, ведется исключительно средствами разумного мышления, без всякой опоры на данные органов чувств. Следуя Платону, Аристотель трактует философское познание как чисто умозрительное, теоретико-спекулятивное. И во-вторых, поскольку философское познание есть прежде всего познание первых начал или же высших причин всего сущего, сущего как такового, обладающего характером вечного и необходимого бытия, это познание является беспредпосылочным, непредположительным и в этом смысле абсолютным. Философское знание, связанное с познанием последних оснований сущего как такового, будучи наиболее точным, универсальным и глубоким, выражает собой, согласно Аристотелю, истину в высшей, последней инстанции. Попутно отметим, что, проводя гносеологическое различие между философским познанием и познанием, свойственным «частным наукам», Аристотель формулирует в трансформированном (расширенном и углубленном) виде тезис Платона о предпосылочности всякого специального знания и неразрывной его связи с чувственно-эмпирической основой, посредством которой дается содержание, исследуемое в специальных дисциплинах, с одной стороны, и о бес-предпосылочности (абсолютности) философского знания, вырабатываемого исключительно средствами разума, теоретического мышления, — с другой.

Входя глубже в рассмотрение характера познания, осуществляемого в «частных науках», Аристотель справедливо признает, что все эти науки помимо того, что они имеют чувственный источник своего знания, используют и рациональное мышление, поскольку все они в той или иной мере стремятся доказывать свои положения, а следовательно, применять лежащие в основе доказательств общие исходные принципы. Однако доказательство составляет существеннейшую основу философского познания, орудием которого является исключительно разумное мышление. Поскольку доказательство используется как в философском, так и в частнонаучном познании, постольку возникает вопрос: должна ли исследовать начала, принципы доказательств одна наука, и если одна, то какая именно, или же исследованием принципов доказательств (а также их видов) должны заниматься все науки, которые в той или иной мере используют доказательства в своем познании? «Равным образом, — пишет в этой связи Аристотель, — представляется спорным и вопрос о началах доказательства, — имеется ли здесь одна наука или больше (их). Началами доказательства я называю (при этом) общепринятые положения, из которых все исходят при доказательствах, например, положение, что все необходимо или утверждать или отрицать и что невозможно одновременно быть и не быть, а также и все другие положения этого рода; (и вот) — занимается ли этими положениями и сущностью одна наука или же — другая, и если не одна, то которою из них надо признать ту, что мы стараемся установить сейчас?». Смысл аристотелевского вопроса состоит, на наш взгляд, в следующем: должна ли начала всякого доказательства исследовать сама «первая философия», предметом которой является познание сущности, или этим должна заниматься некоторая другая, отличная от «первой философии», но тем не менее общая наука, или же они должны исследоваться всеми «частными науками», поскольку все они так или иначе применяют доказательства при познании своих предметов?

Ввиду исключительной важности решения этого вопроса для адекватного понимания аристотелевской концепции взаимоотношения философии и «частных наук» обратимся к рассуждениям самого Стагирита. Он пишет: «Полагать, что с ними (началами доказательств. — А. Н.) имеет дело одна наука, нет достаточных оснований. В самом деле, почему уразумение этих положений в большей мере составляет задачу геометрии, (скажем), нежели какой угодно (другой) науки? Поэтому если оно в одинаковой мере составляет задачу всякой отдельной науки, а в то же время входить в круг деятельности всех наук не может, тогда познание этих начал (одинаково) не является делом как всех прочих наук, так и той, которая познает сущности. Кроме того, как может существовать наука о таких началах? Что представляет собою каждое из них, — это мы знаем и теперь (по крайней мере и другие искусства применяют эти начала как (начала уже) известные). А если по отношению к ним существует наука, которая (для них) дает доказательства, тогда должен будет существовать некоторый общий род, лежащий в основе (этой науки), и одни из этих начал будут (известными) свойствами этого рода, а другие — аксиомами (ибо не может существовать доказательства для всего (без исключения)): дело в том, что (всякое) доказательство должно даваться исходя от чего-нибудь, по отношению к чему-нибудь и •(для обоснования) чего-нибудь. Таким образом, выходит, что вся совокупность того, что доказывается, принадлежит к одному (общему) роду; ибо все доказывающие науки применяют аксиомы. Но если наука о сущности и наука о началах доказательства различны, то (спрашивается): какая из них главнее и первее по своей природе? Ведь аксиомы обладают наивысшей степенью общности и представляют начала всего. И если не дело философа, то чье же еще — рассмотреть, что по отношению к ним — правда и что — ложь?» [там же].

Не разрешенный до конца в пределах «Метафизики» этот существеннейший вопрос получает свое окончательное разрешение в «Топике» — важной части аристотелевского «органона». Здесь Аристотель обосновывает необходимость существования диалектики, общей, высшей науки логического характера, имеющей своим предметом исследование не только начал всякого доказательства, но и принципов отдельных, «частных», наук. Понятая таким образом диалектика составляет предельно общий и глубокий теоретический фундамент всех «частных наук». Согласно Аристотелю, диалектическая логика (диалектика) «нужна для [суждения] о принципах отдельных наук. Ведь о них невозможно ничего сказать на основании особенных принципов той или иной науки, так как принципы сами стоят в начале всего; здесь поэтому нужно разбирать (dielthein) каждый принцип с помощью вероятностных суждений. И это специфическая (idion) и самая существенная (malista oiceion) задача диалектики. Являясь исследованием и оценкой (exetastice oysa), она служит методом (hodon echei) рассмотрения начал всех наук».

Аристотель, следовательно, считает, что «частные науки» сами по себе в принципе не в состоянии судить о собственном содержании, т. е. они лишены возможности собственными средствами дать объективный анализ и оценку своих начал, методов и развиваемых на их основе следствий более частного характера. Эта задача, связанная с осуществлением, выражаясь современным языком, рефлексивной функции над «частными науками», входит в компетенцию особой философской дисциплины — диалектики, обсуждающей первые начала и основы «частных наук» посредством анализа лежащих в их основе предположений, анализа, осуществляющегося с различных точек зрения, «топов». В соответствии с этим топика есть учение о методе, «благодаря которому мы можем построить при помощи вероятных положений выводы по каждой предложенной нами проблеме».

Надточаев А. С


Опубликовано на сайте: http://intencia.ru
Прямая ссылка: http://intencia.ru/index.php?name=Pages&op=view&id=720