Все на богов возвели Гомер с Гесиодом, что только
У людей позором считается или пороком:
Красть, прелюбы творить и друг друга обманывать [тайно].
(II; 17.1)
С другой стороны, и сами боги тогда погрязают во вполне человеческих пороках.
Путешествия, ознакомление с пониманием и изображениями божеств в других странах, сравнение их с верованиями соотечественников дали Ксенофану материал для весьма крамольных по тем временам утверждений о богах. Разные народы, заявлял Ксенофан, не просто изображают богов людьми, но живописуют их по своему конкретному
образу и подобию:
Эфиопы... черными и с приплюснутыми носами,
Фракийцы - рыжими и голубоглазыми...
(16; 171)
Ксенофан, по свидетельству Климента Александрийского, зло вышучивал распространенные в его эпоху представления о богах как вредные человеческие суеверия. Он предлагал вообразить, какими бы могли быть боги у животных, обладай они возможностью мыслить, высказывать свои мысли, создавать образы:
Если бы руки имели быки и львы или <кони,>
Чтоб рисовать руками, творить изваянья, как люди,
Кони 6 тогда на коней, а быки на быков бы похожих
Образы рисовали богов и тела их ваяли,
Точно такими, каков у каждого собственный облик.
(15; 171)
Однако борьба против обыденных суеверий и наиболее известных теогоний отнюдь не приводила Ксенофана к отрицанию самой идеи божества. Напротив, он стремился очистить эту идею от того, что ему казалось ложным суеверием. Ксенофана правомерно считать одним из первых в истории европейской мысли изобретателей идеи неан-
тропоморфного, абстрактного, можно даже сказать, "философского оота". И если не конкретный результат, к которому пришел Ксенофан, то путь его размышлений, сомнений, аргументации стал впоследствии весьма перспективным. Поэтому критическая ирония богоборца Ксенофана будет одновременно и радовать, и настораживать
более поздних авторов.
Климент Александрийский считает, что Ксенофан Колофонский
приводит хорошие доводы в пользу своего учения о том, что Бог один и бестелесен:
[Есть] один [только] бог, меж богов и людей величайший,
Не похожий на смертных ни обликом, ни сознаньем...
(23; 172)
|