Недостатка в таком правовом материале не было. Так, сократовскому случаю предшествовали дела философа Анаксагора и софиста Протагора, которые, будучи обвиненными в безбожии и спасаясь от расправы, покинули Афины. Обвинение Сократа по двум первым пунктам (непризнание признанных богов и введение новых божеств) довольно отчетливо подпадало под действие закона, предложенного примерно в 433—432 гг. до н. э. афинским прорицателем Диопифом, приверженцем старины и врагом «софистических» нововведений, Плутарх сообщает: «Диопиф внес предложение о том, чтобы люди, не почитающие богов или распространяющие учения о небесных явлениях, были привлекаемы к суду как государственные преступники». Законопроект Диопифа был нацелен, прежде всего, против «софиста» Анаксагора, а косвенно — против его ученика и покровителя Перикла. Кстати, Анаксагору удалось спастись благодаря вмешательству и помощи Перикла.
Что же касается третьего пункта — обвинения Сократа в «совращении молодежи», то, судя по всему, имелось в виду, во-первых, это «совращение» путем внушения им в ходе бесед собственного отношения к богам, т. е. распространение преступных воззрений, отмеченных в двух первых пунктах обвинения, и, во-вторых, «совращение» юношей-«учеников» с истинного пути воспитания их в преданности демократическим устоям и порядкам афинского полиса. В этом втором аспекте Сократ обвинялся в подрыве самих основ полиса, его основных законов, а не какого-то частного и конкретно определенного законоположения.
Великий принцип нового времени—енот преступления, нет наказания, если об этом не сказано в законе» — не адекватен условиям и отношениям в античном полисе, где удельный вес собственно юридического законодательства незначителен по сравнению с другими средствами упорядочения и регламентации человеческого поведения и общественного устройства (обычаями, традициями, заветами, гражданской присягой, нравами, сложившимися обыкновениями и нормами полисной жизни, правосознанием, чувствами принадлежности к единому коллективу полиса и т. п.).
Все устоявшееся и вошедшее в жизнь полиса считалось законом и законным в силу своей фактической принятости; такое утвердившееся в течение времени установление и выкристаллизовавшаяся норма-правило политической, религиозной или частной жизни становились регулятором поведения и без того, чтобы специально оформляться в качестве закона на народном собрании. Легкая обозримость внутриполисной жизни, обстановка общеизвестности (вот уж где все обо всех знали все!) и доступности позволяли довольствоваться во многих отношениях и сферах жизни фактичностью, не прибегая к формальностям: силой обязательной нормы пользовалась сложившаяся фактичность.
Основой всего афинского правопорядка было полисное единомыслие, та общая и безусловная преданность полису, которая в самом существовании полиса и его благе видела высший закон жизни. Полис подразумевал единомыслие, состоявшее в том, что основным законом для всех сограждан-афинян было само наличие полиса, восходящего к богам и обладавшего безусловной ценностью. Этой преданностью своему городу-государству, полисным патриотизмом и признанием установленных в нем порядков и законоположений пронизана гражданская присяга, которую давали все афиняне, приобщаясь к коллективу полноправных членов полиса.
Преданность граждан полису дополнялась доверием полиса к ним. Ближе к интересующему нас делу это доверие полиса к своим гражданам видно уже из того, что полис, не заводя специальных органов публичного обвинения, вполне полагался на правосознание своих членов, их понимание того, что полезно и что вредно для полиса, следует или пет выступать с обвинением, каким именно и т. д.
Это, правда, имело и теневую сторону — чрезмерную распространенность в Афинах крючкотворства, сутяжничества и вымогательства. Лукиан отмечал, что финикиец занимается торговлей, киликиец разбойничает на море, спартанец истязает себя, а афинянин крючкотворствует. И Аристофан в пьесе «Мир», обращаясь к афинянам, бросает им такой же упрек: «Ваше единственное занятие — сутяжничество».
Под благовидным предлогом защиты полиса и его законов афиняне развивали усилия, достойные лучшего применения. Афинские суды были завалены частными и публичными делами. По словам неизвестного автора «Государственного устройства афинян» (около 425 г. до н. э.), афинянам приходилось разбирать столько частных и государственных процессов и отчетов, сколько не разбирают и все люди вообще.
Обстановка благоприятствовала доносам. Критон как-то пожаловался Сократу, что из-за засилья сикофантов «трудно жить в Афинах человеку, который желает заняться собственными делами» (Ксенофонт. Воспоминания о Сократе, II, IX, 1). Узнав, что Критона одолевают сикофанты, зарившиеся на его богатство, Сократ напомнил ему, что хорошие пастухи держат собак, чтобы не допустить волков до овец. Нашли и соответствующего «волкодава» — некоего Архидема, человека энергичного и бедного, который за «милости» со стороны патрона оказал ему множество услуг. «Скоро он открыл множество преступлений, совершенных сикофантами Критона, и множество их врагов. Тогда он одного сикофанта подвел под уголовное преследование, за что сикофант должен был подвергнуться телесному наказанию или денежному штрафу. Сикофант, сознавая за собой множество преступлений, употреблял все усилия, чтобы избавиться от Архидема, но тот не отступал до тех пор, пока сикофант не прекратил своих доносов на Критона и не внес платы самому Архидему» (Там же, II, IX, 6).
|
