|
Объяснение этому Кьеркегор находит прежде всего в самонадеянности «этика», возомнившего, будто его собственных—человеческих — сил достаточно для воплощения добра. Полагаясь только на свои способности и честолюбивое упорство в созидании собственного Я, человек не хочет знать о вечности и задаче «возвыситься до Бога».
Обосновывая в «Болезни к смерти» «истинную формулу отчаяния», Кьеркегор отвергает любые формы лишь внешнего, «наружного» проявления морали. Но и наличие этической рефлексии также недостаточно, ибо она есть не более чем приближение к истинной духовности. Необходимо абсолютное отчаяние, оставляющее человека наедине не с миром и не с собственным Я, но с Богом. Такая степень отчаяния может быть достигнута благодаря открытию богооставленности мира и самого себя, или — что то же самое — абсолютной свободы. Т о., истинная вера не является прямым результатом» том усвоения религиозных догм и церковных установлений — она возможна исключительно благодаря свободному и ответственному выбору в ситуации экзистенциального отчаяния. Онтологическая свобода человека психологически выражается в страхе: Кьеркегор определял явленность нам первородного греха нашей временностью, смертью. Поэтому страх здесь — это и осознание человеком своего бессилия преодолеть смерть, и риск неправильно распорядиться предоставленной свободой. Интерес к анализу психологического не является для Кьеркегора самоцелью: даже в его т. н. «психологических» работах исследование негативных состояний человеческой души (страх, отчаяние, тревога) важно лишь в той мере, в какой в них способна нравственно проявиться свобода. Проявиться же нравственно она может только негативно по отношению к психологическому, т. е. в соответствии с Божественным словом и Божественной благодатью. Ведь любой, даже вполне самобытный психологический феномен принадлежит сущему и потому оказывается очередной ловушкой.
Описывая механизм возникновения веры, Кьеркегор возвращается к ветхозаветным текстам. В «Страхе и трепете» на конкретном примере истории Авраама он показывает принципиальное отличие религиозного героя, каким является Авраам, от всех других форм героизма — романтического, демонического или трагического. Авраам, этот «рыцарь веры» — образец прежде всего бесконечного смирения, что составляет необходимую предпосылку и истинно религиозной веры, и христианского героизма. В действительности же героическое здесь просто неуместно, ибо речь идет об отношении человека к Богу. Объяснение трагического одиночества Авраама состоит в том, что он отрекается от Исаака не перед людьми или перед самим собой, но перед Богом. «Движение веры» оказывается не чем иным, как подчинением божественной любви; при этом уже не остается ничего человеческого, т. к. Богу нужна его любовь целиком, без остатка; Бог требует и забирает от человека максимум его «человечности». Однако мужество, необходимое Аврааму, чтобы противостоять человеческому пониманию любви и долга, нисколько не иссушает его отеческой привязанности к сыну (иначе какая же это была жертва, не будь Исаак столь дорог Аврааму); страх потерять любимого сына должен быть уравновешен рискованной верой во всемогущество Бога.
Считая, что в эпоху кризиса христианских ценностей прямая форма их утверждения оказывается малоэффективной, (вера уступает место знанию, выбор пути — безответственности), Кьеркегор предпочитает?, н. косвенный способ экзистенциальной коммуникации, включающий использование псевдонимов, иронию, юмор, фрагментарность и несистематичность изложения. Все эти приемы Кьеркегор унаследовал от романтиков, однако ему чуждо романтическое стремление к субъективной раскованности и психологизму (свой «внутренний» авторский опыт он оставляет для «Дневника»). Косвенное сообщение дает как автору, так и читателю равную возможность оставаться «единичным индивидом». Тексты Кьеркегора предполагают, что читатель должен пройти собственный путь к Богу что он «совершенно таким же образом должен стать единичным, а значит, он и не нуждается ни в каких указаниях пути, в особенности от того, кто насильно их навязывает. И здесь также многие спрыгивают с этой тропы, многие не могут выдержать мученичества непостижимости, выбирая вместо этого весьма удобное мирское восхищение умелостью. Истинный рыцарь веры — это свидетель и никогда — учитель» (там же, с. 76). В целом «косвенная» форма изложения переключает внимание читателя, ожидающего найти готовую истину, на процесс ее самостоятельного поиска. В поздний период творчества Кьеркегор основательно исправляет тезис Лютера о полной и совершенной явленности Христа в Его слове и таинствах. В «Упражнениях в христианстве» он рассматривает крест Христа как знак Его неузнаваемости, его «инкогнито»: воплощенность Бога в откровении относительна, ибо опосредована человеческой природой Сына. Широкую известность философия Кьеркегора получила лишь в 1910-е гг., когда к ней обратилась сначала диалектическая теология, а затем экзистенционализм.
Соч.: Samlede vаrker, Bd 1—20. Kobenhavn, 1962—64; Papirer, Bd 1— 16. Kobenhavn, 1968—78, в рус. пер.: Наслаждение и долг. СПб, 1894; Страх и трепет. М., 1993,1998.
Лит.: Шестов Л. Киркегор и экзистенциальная философия. Париж,
1939; М., 1992; Гайденко П. Я. Трагедия эстетизма. Опыт характеристики миросозерцания Серена Киркегора. М., 1970; Быховский Б. Э.
Кьеркегор. М., 1972; Исаев С. А. Теология смерти. Очерки протестантского модернизма. М., 1991; Мир Кьеркегора, сб. статей. М.,
1994; Wahl J. Etudes kierkegaardiennes. Р., 1949; Anz W. Kierkegaard
und der deutsche Idealismus. Tub., 1956; Grimault M. Kierkegaard par
lui-meme. R, 1962; Lowrie W. Kierkegaard, v. 1—2. N. Y, 1962; Price G..
The Narrow Pass. N. Y, 1963; Adorno Th. W. Kierkegaard. Konstruk-
tion des Asthetischen. Fr./M., 1966; Brikschmidt. Saren Kierkegaard
und Karl Barth. Neukirchen-Vluyn, 1971; Barth K. Die protestantische
Theologie im 19. Jahrhundert, Bd 2. Hamb., 1975; Korff F. Derko-
mische Kierkegaard. Stuttg , 1982, Die Rezeption Seren Kierkegaards
in der deutschen und danischen Philosophic und Theologie. Cph.-
Munch., 1983.
С. А. Исаев
|
