В данной статье предпринимается попытка рассмотрения феноменологии Кассирера, представленной в Философии символических форм, и сопоставления ее с феноменологией Гуссерля.
Несмотря на то что в названии третьего тома «Феноменология познания» Кассиррер имеет в виду, по его собственным словам, феноменологию Гегеля, при рассмотрении повседневного сознания Кассирер постоянно, явно и неявно, соотносится с гуссерлевским пониманием сознания. Как известно, Кассирер начинал свой путь в философии как неокантианец, и поэтому вполне закономерно, что неокантианские мотивы явно присутствуют, если не выступают в качестве основных в его самой известной работе. Феноменология Гуссерля является некой антитезой неокантианству, выступая против его основных принципов и методов. Возникает вполне закономерный вопрос: зачем же Кассиреру понадобилось обращаться к феноменологии гуссерлевского типа? Для прояснения необходимости обращения к феноменологии Гуссерля в Философии символических форм необходимо сначала обозначить общую задачу, поставленную Кассирером при создании этого произведения.
Во введении к третьему тому Философии символических форм Кассирер пишет, что философ должен сделать зримой «последнюю действительность, действительность самого бытия». Если пока оставить без внимания уточнение Кассирера, что это необходимо для философа, желающего уловить мир как единое целое, то эта задача вполне соответствует и основной интенции философии Хайдеггера (вспомним спор в Давосе), и программному лозунгу Гуссерля «К самим вещам». По Кассиреру, быть зримой, или познанной (для него это принципиальное тождество), действительность бытия может быть только через символические формы, такие как язык, миф, наука, а познать эти формы - означает найти духовные законы их формирования. Такое познание неизбежно является опосредованным, прямой доступ к действительности, минуя эти формы, по Кассиреру, невозможен.
Для Кассирера как для философа, прошедшего школу неокантианства, наибольшую важность представляет открытие общих законов функционирования символических форм на уровне дискурсивного мышления, т. е. на понятийном уровне. Тем не менее Кассирер убежден, что целостное представление символических форм возможно только с учетом рассмотрения их специфики на уровне повседневного сознания, который для Кассирера представляют чувственное созерцание и восприятие. Именно в ходе этого рассмотрения Кассирер обращается к гуссерлевской феноменологии, а точнее, к разработанному в ней методу описания восприятия вещей окружающего мира и к методу описания созерцания пространства и времени. Правда, Кассирер подчеркивает, что использует феноменологический метод Гуссерля в наторповском варианте - как метод реконструкции. [1] Далее мы рассмотрим, какие сущностные изменения претерпело при этом феноменологическое описание и чем они были обусловлены.
Однако прежде чем перейти к анализу кассиреровской экспликации мира созерцания, хотелось бы выделить еще одну возможную причину, заставившую этого великого неокантианца обратиться к описанию повседневного восприятия. Дело в том, что одно из расхожих философских положений того времени, положений, которое во многом сформировалось под влиянием философии жизни, и в частности философии Бергсона, было убеждение в том, что непосредственный контакт с действительностью возможен, и «он по силам лишь чистому созерцанию. Чистая интуиция совершает то, чего никогда не удается совершить логико-дискурсивному мышлению, последнее и не должно на подобное претендовать, коли таковой признана его природа» [2]. Сам Кассирер был, без сомнения, согласен с тем, что повседневное сознание в актах созерцания стоит гораздо ближе к действительному бытию, чем понятийное мышление. Однако его задачей было доказать, что абсолютно непосредственное созерцание и восприятие невозможно, что любое повседневное сознание (языковое, мифологическое, сознание в эпоху науки) является теоретически нагруженным и несет в себе символическую функцию. Доказать этот тезис для Кассирера принципиально важно, поскольку тогда можно считать полностью оправданной основную идею Философии символических форм - идею о единственно возможном опосредованном представлении бытия в символических формах. И не случайно то большое по объему место (примерно половина каждого тома), которое Кассирер отводит рассмотрению чувственного мира.
Обратимся к анализу феноменологического метода Кассирера, а точнее, к тому, как он представлен в третьем томе Философии символических форм. Свой подход к описанию мира восприятия Кассирер противопоставляет гуссерлевской позиции. Прежде всего, Кассирер выступает против введения «чистого комплекса ощущений», который одушевляется интенциональными актами сознания, придающими ему смысл. Кассирер считает, что не бывает чистой данности сознания (на что претендует этот комплекс ощущений), наше восприятие уже всегда является теоретически нагруженным. Для подтверждения этой мысли в Философии символических форм можно найти пример с восприятием линии, которую мы уже всегда видим оформленной определенным образом: или как геометрическую фигуру, или как эстетический орнамент и т. д. «Зримое всегда предполагает форму “зрения”, - пишет Кассирер, - и без него немыслимо; как “чувственное” переживание зримое нами уже всегда является носителем смысла и в какой-то мере ему служит. Но именно здесь оно способно выполнять совершенно различные функции и в силу этого представлять совершенно различные смысловые миры». [3] Далее Кассирер поясняет, что здесь единичный феномен восприятия соотносится со смысловым целым, и эту соотнесенность Кассирер называет «символическим запечатлением». Наше восприятие как бы зависит от будущих целей и намерений, от того, что мы дальше будем с ним делать: то ли решать геометрическую задачу, то ли воспринимать прекрасное.
Так ли уж это противоречит феноменологии Гуссерля? Безусловно, различие чувственного материала и направленных на него интенциональных актов (для обозначения этих понятий Гуссерль ввел греческие слова «гиле» и «морфе») представлено в ряде работ Гуссерля, но является ли оно таким уж необходимым и сущностным компонентом феноменологического метода? Ведь под непосредственной данностью созерцания, которое представляет собой акт интуиции, нужно понимать данность нашего опыта сознания. В своей диссертации о Гуссерле Э. Левинас писал: «…в понятии интуиции нет речи о чувственном или “непосредственном”, в смысле “данном прежде всяких позитивных шагов разума”; нет речи (о том. - А. Ш.), чтобы противопоставлять интуицию “дискурсии”. Речь идет об опоре на тот факт, что интуиция есть акт, обладающий своим объектом» [4].
Гуссерль, вероятно, не стал бы возражать, что наше восприятие является теоретически нагруженным и что линия может восприниматься разными людьми в разных ситуациях по-разному: или как геометрическая фигура, или как художественный орнамент. Опыт сознания соотнесен с конкретным жизненным миром и не может быть абсолютно нейтральным. Нашу мысль о возможности игнорирования предпосылки чистого комплекса ощущений в ходе феноменологического описания подтверждает и один из самых верных учеников и последователей Гуссерля Э. Финк. Он утверждает, что дуализм формы и содержания был характерен только для ранней стадии феноменологии Гуссерля, когда гиле предварительно рассматривалась в качестве не-интенционального момента акта. В последующем же природа гиле раз и навсегда укореняется «в глубинах интенциональной самоконституции феноменологического времени, которая, однако, не протекает в актах» [5].
Имеем ли мы здесь дело с недоразумением: быть может, Кассирер просто воспринял Гуссерля, так сказать, не в полном объеме, а на самом деле они говорят об одном и том же, только разными словами? Однако, не все так просто: за разным способом выражения стоят абсолютно разные позиции и абсолютно разный подход к описанию восприятия. Кассиреровский термин «символическая запечатленность» отсылает нас к символическому пониманию восприятия, главной характеристикой которого является репрезентация. «Мир созерцания, - пишет Кассирер, - по существу, определяется тем, что отдельные его элементы не просто “наличны”, но обладают репрезентативным характером - они не просто имеются “здесь” и “теперь”, но замещают нечто другое. Эти элементы указывают друг на друга и, в каком-то смысле, представляют друг друга». [6] Из этой цитаты видно, что в самом восприятии Кассирера интересует не то, что именно воспринимается здесь и сейчас, не сам акт восприятия, а то, что это восприятие представляет, на что указывает. Тогда как внимание Гуссерля направлено на то, что и как мы сейчас актуально воспринимаем, и именно это он и исследует. Отметим, что Кассирер даже сам термин «интенция» заменил словом «репрезентация». Здесь нельзя сказать, что позиция одного правильная, а другого - нет. Всегда ведь можно найти, к чему отсылают окружающие нас вещи: стол, например, может отсылать к процессу его производства; или в нем можно обнаружить указание на общие цели учреждения, в котором он находится, и т. п. Однако у Гуссерля изначально другая установка и другой основополагающий принцип: описывать лишь то, что дано в нашем опыте сознания, и не выходить за его пределы. Это описание не является просто эмпирическим описанием какого-либо индивидуального сознания, напротив, в ходе феноменологической рефлексии выявляются всеобщие структуры нашего опыта сознания, не замечаемые в обычной жизни. И никакой репрезентативизм здесь не может иметь место. Что и как мы воспринимаем, не оценивается ни как символ, ни как знак, оно ценно само по себе и должно быть исследовано исходя из себя самого, т. е. является самодостаточным феноменом. И как отмечает современный исследователь феноменологии А. Лаврухин, что, даже используя выражение «репрезентирующее ощущение» для обозначения чувственного гиле, Гуссерль не подразумевает под ним ни образ, ни знак, ни символ, он имеет в виду некоего рода нейтральную сферу, мост, переход, который в равной степени принадлежит и не принадлежит сфере чистого сознания. [7] «Восприятие вещи не переводит в наглядность нечто, - пишет Гуссерль, - не присутствующее наглядно.., - оно (восприятие вещи. - А. Ш.) постигает самость в ее живой, телесной наличности» [8]. Напротив, усилия Кассирера не направлены на описания человеческого опыта. Он использует скорее методологию включенности части в более общее целое, пытаясь каждый раз сконструировать общий закон, который обусловливает всякий отдельный случай. Именно этим целям служит метод репрезентации.
|
