Фундаментальных понятий науки, как понятия силы и субстанции, которые изображаются им только как феномены нашего сознания, не содержащие в себе никакой реальности и представляющие собой «неизвестное нечто, или первичную субстанцию и материю как принцип связи и сцепления» чувственно воспринимаемых качеств. Феноменалистское решение проблемы причинности, играющее роль основного форпоста в гносеологии субъективизма, используется Юмом в основном для обоснования скептицизма как особой, именно юмовской системы агностицизма. Исходным пунктом этого обоснования является субъективно-идеалистическое понимание чувственного познания, изложенное в четвертой части первой «книги Юмова «Трактата» и затем в XII главе его «Исследования о человеческом познании». В первой из этих работ Юм на основании анализа чувственной способности познания приходит к выводу, что наши чувства не дают и не могут нам дать представления о самостоятельном существовании внешних объектов. Не дает нам гарантии реального существования тел, по его мнению, и наш разум, поскольку в своих рассуждениях он исходит из восприятий, а они зависимы только от нашего ума и, стало быть, не имеют отдельного и непрерывного существования вне ума.
Но откуда же тогда возникает у нас идея существования вообще и внешнего существования в частности? Юм полагает, что такого рода восприятия вытекают из природы самого осознания идей, которые мы не можем мыслить себе иначе, как существующими. А так как идея существования, по его словам, тождественна идее того, что мы представляем как существующее, поэтому то, что мы представляем себе в качестве существующего вне нас, есть просто восприятие, или совокупность впечатлений и идей. Правда, Юм, отправлявшийся в этом вопросе от феноменализма Беркли, кое в чем отходит от его кредо и поэтому говорит кое-что и о внешних объектах, объявлявшихся Беркли простым собранием идей. Но Юм не считает, что «внешние объекты специфически отличны от восприятий», а только приписывает им «иные отношения и связи и иную деятельность»
В «Исследовании» обосновывается эта же агностическая позиция, которая, поскольку она излагается здесь более кратко, выглядит особенно выразительно. С целью доказательства своей точки зрения Юм обращается прежде всего к избитым доводам, которыми пользовались для опровержения достоверности чувственного познания скептики прежних времен. Однако, считая все скептические доводы пригодными лишь для доказательства того, что одним только чувствам безусловно доверять нельзя и что их свидетельство следует исправлять с помощью разума, Юм старается найти «более глубокие аргументы против чувств, которые не допускают такого легкого опровержения».
Юм считает очевидным, во-первых, что люди склонны в силу естественного инстинкта доверять своим чувствам и поэтому без всякого рассуждения предполагают внешний мир всегда существующим. Во-вторых, люди, следуя этому слепому и могучему природному инстинкту, всегда считают, что образы, доставляемые чувствами, и есть внешние объекты, не подозревая, что первые суть не что иное, как представления (representations) вторых. Мы верим, например, что тот самый стол, белизну которого мы видим и твердость которого ощущаем, существует независимо от нашего восприятия и является чем-то внешним по отношению к воспринимающему его уму, ибо он остается все тем же столом независимо от положения мыслящих существ, воспринимающих или рассматривающих его. Тем не менее именно эти вполне очевидные представления Юм не принимает за истинные и пытается опровергнуть их достоверность, используя доводы скептицизма.
Это всеобщее и первоначальное мнение всех людей, утверждает он, разрушается самой легкой философией, которая учит нас, что «нашему уму никогда не может быть доступно что-либо, кроме образа или восприятия». Стол, который мы видим, кажется меньшим, если мы отойдем дальше от него, но реальный стол, существующий независимо от нас, не изменяется, «следовательно, нашему уму являлось не что иное, как только образ стола». Стало быть, разум, по мнению Юма, опровергает первоначальное мнение всех людей о том, что мы воспринимаем внешний мир, и приводит якобы нас к выводу, что предметы, «о которых мы говорим: этот дом, это дерево, суть не что иное, как восприятия нашего ума». Каким доводом, продолжает он, можно доказать, что восприятия в нашем уме должны быть вызываемы внешними предметами, совершенно отличными от этих восприятий, хотя и сходными с ними, а не проистекают либо от энергии самого ума, либо от действия какого-либо невидимого и независимого духа, либо от какой-нибудь другой причины, еще более неизвестной нам? И как можно объяснить тот способ, с помощью которого тело могло бы так действовать на ум, что порождало бы образ в субстанции, считающейся столь отличной от него и даже противоположной ему по природе?
Данный вопрос касается факта и может быть решен, разумеется, посредством опыта. Но в этом пункте опыт молчит и не может не молчать. «Ум, — говорит Юм, — никогда не имеет перед собой никаких вещей, кроме восприятий, и он никоим образом не в состоянии произвести какой бы то ни было опыт относительно соотношения между восприятиями и объектами». И поэтому предположение о таком соотношении надо считать вообще лишенным всякого логического основания.
Таким образом, разум, согласно Юму, не может найти убедительного аргумента, основанного на опыте и способного доказать, что восприятия связаны с какими-нибудь внешними объектами. При этом используется прежде всего учение Локка о том, что все вторичные качества вещей (твердость, мягкость, теплота, холод, белизна, чернота и т. д.) не существуют а самих объектах и являются только субъективными. Юм ссылается также на «великое открытие» Беркли относительно того, что и так называемые первичные качества имеют сугубо субъективную природу и что идеи этих качеств нельзя получить способом абстрагирования, а можно приобрести только через чувства, а следовательно, посредством восприятий, которые существуют только в уме. Итак, Юм выдвигает два возражения против мнения о существовании внешнего мира. Во-первых, неправильно понятое противоречие между разумом и так называемым «природным инстинктом»:
если мнение о существовании внешнего мира основано на природном инстинкте, то оно, по его мысли, противоречит разуму, если же оно приписывается разуму, оно противоречит природному инстинкту и в то же время не мо-жет быть подтверждено посредством какого-нибудь разумного основания. Во-вторых, мнение о существований внешнего мира, по Юму, недостоверно также потому, что все чувственные качества, которые составляют основу всего нашего знания, существуют в уме, а не в объекте.
Субъективный идеализм и агностицизм, составляющие главное содержание системы Юма, не могли не привести его к выражению крайнего гносеологического пессимизма и меланхолии, которыми до краев наполнена IV, заключительная часть первой книги. Юм отмечает, что мы должны безотчетно верить своим чувствам. Но в ее конце он вынужден признаться, что теперь он придерживается «совершенно противоположного мнения» и, скорее чувствует «склонность совсем не верить своим чувствам или, вернее, своему воображению, чем полагаться на него столь безотчетно». Юм откровенно заявляет здесь, что его приводит в ужас и смущение то безнадежное одиночество, на которое обрекает его собственная философская система, возбудившая против него неприязнь всех метафизиков, логиков, математиков и даже богословов, и тем не менееон не находит в себе самом «ничего, кроме сомнения и неведения».
Человеческий ум ничего не исследует, говорит Юм, с таким интересом и энергией, как причины явлений. «И каково должно быть наше разочарование, — с унынием констатирует он, — когда мы узнаем, что эта связь, эти узы, эта энергия заключаются исключительно в нас самих и являются не чем иным, как определением нашего ума, возникающим в силу привычки». Подобное «открытие» и лишало Юма надежды на удовлетворение жажды познания, заставляло его клеветать против разума и делать выводы, полные гносеологического отчаяния и пессимизма. «Рассудок, действующий самостоятельно и согласно своим наиболее общим принципам, — утверждает Юм, — безусловно подрывает себя самого и не оставляет ни малейшей очевидности на одному суждению». Словом, «нам остается только выбор между ложным знанием (reason) и отказом от знания вообще» (151, стр. 384) — таков окончательный вывод шотландского агностика, охваченного в результате всего этого «чувством меланхолии и антипатии» и тем не менее призывавшего сохранить свой «полный скептицизм» во всех случаях жизни.
Шашкевич П. Д |
