Эмоции – реакции человека и животных на воздействие внутренних и внешних раздражителей, имеющие ярко выраженную субъективную окраску и охватывающие все виды чувствительности и переживаний. Связаны с удовлетворением (положительные эмоции) или неудовлетворением (отрицательные эмоции) различных потребностей организма. Дифференцированные и устойчивые эмоции, возникающие на основе высших социальных потребностей человека, обычно называются чувствами (интеллектуальными, эстетическими, нравственными).
2. Чувства
ЧУВСТВА – переживание человеком своего отношения к окружающей действительности (к людям, их поступкам, к к.-л. явлениям) и к самому себе. Кратковременные переживания (радость, печаль и т. п.) иногда называют эмоциями в узком смысле слова в отличие от ч. как устойчивых, длительных переживаний (любовь, ненависть и т. п.). Ч.– особая форма отражения действительности; они отражают отношение людей друг к другу, а также к объективному миру. Ч. человека, детерминируясь генетически, формируются об-вом; они играют огромную роль в поведении, в практ. и познавательной деятельности Ч. Являясь сигналами успешности или неуспешности выполнения деятельности, соответствия или несоответствия предметов и явлений потребностям и интересам человека, Ч. выполняют роль интегральной оценки и тем самым занимают существенное место в регуляции деятельности людей. Ч. могут быть активными (стеническими), имеющими положит. эмоциональный тон – удовольствие (радость и т. п.), и пассивными (астеническими), имеющими отрицат. эмоциональный тон – неудовольствие (печаль и т. п.). Стенические Ч. повышают жизнедеятельность человека, астенические – понижают ее. Среди Ч. выделяются специфические виды их – настроения, аффекты (сильные, бурно протекающие эмоц. переживания – ярость, ужас и т. п.), страсти. Настроение – длительное (в сравнении, напр., с аффектом) эмоциональное состояние (радостное, угнетенное и т. п.), к-рое придает определенный эмоциональный тон, окраску всем др. переживаниям, а также мыслям и действиям человека. Страсть – сильное, глубокое Ч., захватывающее человека надолго. Особую группу Ч. составляют высшие Ч. – нравственные (Ч. долга, чести, коллектива и т. п.), эстетические (Ч. прекрасного), интеллектуальные (Ч., связанные с удовлетворением познавательных интересов, с решением мыслительной задачи и т. д.).
5. Волевые явления
ВОЛЯ – способность к выбору деятельности и внутренним усилиям, необходимым для ее осуществления. Специфический акт, несводимый к сознанию и деятельности как таковой. Осуществляя волевое действие, человек противостоит власти непосредственно испытываемых потребностей, импульсивных желаний: для волевого акта характерно не переживание "я хочу", а переживание "надо", "я должен", осознание ценностной характеристики цели действия. Волевое поведение включает принятие решения, часто сопровождающееся борьбой мотивов (акт выбора), и его реализацию.
Чувства и волевые явления принадлежат к душевной жизни лишь поскольку они беспредметны, поскольку они суть чистые переживания. Но как мы знаем, сфера чистого переживания граничит не только с предметным сознанием, но и с самосознанием. Но именно в области волевой жизни самосознание играет первенствующую роль. Сознательное в этой области значит прежде всего определенное самосознанием, отмеченное участием Я как центра сознания.
(В состоянии бреда утрачивается понимание предметного значения ощущений и представлений).
Душевная жизнь носит характер процессуальный, она есть поток душевной жизни. Но то, что делается или совершается в душевной жизни, не делается ни с "нами" или "в нас", ни "нами" по причине того, что в душевной жизни как таковой не существует никакого "мы", отличного от того, что "делается" – ибо то, что делается в душевной жизни, и есть (на этой ступени) мы-сами! Она не есть a priori замышленное действие субъекта, а есть чистая жизнь, образующая наше существо и сознаваемая именно в самый момент её переживания, в нераздельном единстве с процессом этого изживания или осуществления. Мы сами движемся в душевном потоке (а не смотрим на его как в кино). Изменчивость душевной жизни есть наше собственное существо; оно насквозь пронизано специфической внутренней устремленностью или тяготением, а не есть как бы посторонний зритель, перед которым эта изменчивость развертывалась бы как объективная смена состояний. Она есть живое слитное становление (это хорошо обрисовал Бергсон).
Душа производит согласие на принятие образа; даёт согласие на него, на слияние с ним. Либо на отталкивание его. И это есть реальные качественные стимулы, направляющие движение душевной жизни. В силу их одна идея вкореняется в нас, удерживается, усиливается, другая – изгоняется, ослабевает, бледнеет, исчезает, и это есть не собственное дело самих идей и не наше произвольное действие, а дело первичных сил самой душевной жизни. И этими стремлениями и силами являются у нас не "удовольствие и страдание" как чисто пассивные состояния или чувства специфического содержания, а общий и притом динамический момент одобрения и неодобрения. Именно в этих первичных моментах проявления душевной силы или действенности усматривается качественная первооснова динамического, так называемого волевого начала душевной жизни. На нём основан весь дальнейший механизм волевых явлений, особенно выступающий в предметном сознании и прослеженный в нём. В составе чистой душевной жизни эта первичная оценка и элементарное "стремление" есть одно и то же: одобрять, принимать душевное состояние – значит именно влечься к нему или тяготеть к его осуществлению, отвергать, не одобрять его – значит отталкиваться от него или отталкивать его от себя. Здесь нет ещё сознания или оценки, которые предшествовали бы стремлению или действенности в отношении объекта оценки: само тяготение и отталкивание и есть здесь единственная действенность, которая поэтому есть не реакция на предшествующее состояние сознания, а чистая первичная акция; это чисто внутренний динамизм самопротивоборства или самоосуществления душевной жизни, силой которого осуществляется самый ход душевной жизни.
Гедонизм, однако, смешивает динамический характер одобрения и неодобрения с чисто пассивными "чувствами" и эти пассивные чувства делает предметным содержанием и в этой форме двигателями или причинами производных от них стремлений. Непосредственное, чисто душевной единство первичных актов одобрения и неодобрения он берёт не полностью, а частично (как чисто "чувство"), и этот частичный момент объявляет затем универсальной первоосновой всей волевой жизни.
6. Сложные связи
1. Связь ощущений и представлений с чувствами
Связь "ощущений" и "представлений" с тем, что называется "чувствами", давно отмечена в психологии. Но, как уже указано выше, связь эта большей частью мыслится чисто внешней, как некоторого рода сопутствование разнородных элементов. Уже самый спор о том, возможно ли в чувствах собственное качественное многообразие, кроме различия между "удовольствием" и "страданием", или же все качественное многообразие должно быть отнесено за счет "интеллектуальной" стороны (так что богатство и разнообразие волнующих нас чувств, настроений и пр. оказывается собственно иллюзией, и наша эмоциональная жизнь есть лишь монотонное чередование удовольствия и страдания – поистине невеселая жизнь!), – этот спор показывает, сколь внешней мыслится здесь связь этих двух сторон. "Ощущения" и "представления", с одной стороны, "чувства", с другой стороны, представляются глубоко, коренным образом различными явлениями, между которыми лежит непроходимая пропасть, и именно новейшая психология старательно подчеркивает глубину этого различия. Мы уже указали источник этого взгляда: поскольку под "ощущениями" и "представлениями" разумеются мыслимые в них или через них предметные содержания, они действительно принципиально отличны от чувств: они суть знание, чувства же – лишь переживания, лишенные всякого элемента знания. Усмотрение этого основополагающего различия есть само по себе весьма ценное достижение. Но мы указывали также, что эта истина затемнила собой факт ощущений и представлений как чистых переживаний вне отношения к возможному через их посредство знанию. Но поскольку мы сосредоточиваемся на последних, всякое отграничение ощущений и представлений от чувств сразу же становится шатким и неопределенным. Яснее всего это видно на так называемых органических ощущениях. Когда я не извне, в качестве постороннего наблюдателя-психолога, изучаю свою душевную жизнь, а стараюсь изнутри прислушаться к ней и осветить ее сознанием, то, признаюсь, я не в силах различить, где, например, в переживании голода кончается ощущение (ощущение "сосания под ложечкой" и т. п.) и где начинается неприятное чувство; мне трудно ясно отграничить такие органические ощущения, как стесненность дыхания, начинающаяся тошнота, сжатие сердца, общее утомление, от таких чувств или настроений, как уныние, тоска, подавленность. И нужно обладать большой порочностью и душевной холодностью, чтобы уметь в своей половой жизни отличать специфически половые "ощущения" от общих "чувств". В указании на эту неразличимость состоит ведь существо известной теории эмоций Джемса–Ланге, обратившей на себя общее внимание каким-то содержащимся в ней зерном правды. Менее очевидна неразличимость от "чувств" так называемых внешних ощущений, и ей совсем уже нет места, по-видимому, в отношении "представлений". Но все это – лишь благодаря указанному смешению их как переживаний с их предметным значением.
Такие переживания, как страх бездны, восторг шири, тяготность низких потолков или узкого горизонта, снисходительная нежность ко всему маленькому, тонкому и т. п., суть не загадочные сочетания разнородных элементов душевной жизни, а проявления первичного, непосредственно переживаемого сродства ощущений или образов с чувствами. Вообще говоря: если оставить в стороне, с одной стороны, различия физиологического происхождения или условий "внешних" и "органических" ощущений и, с другой стороны, различие в их полезности для расширения знания и ориентировки в мире, то с чисто психологической точки зрения не остается никакого принципиального различия между органическими и внешними ощущениями, и мы не имеем права даже на само деление их на эти 2 класса: мы имеем лишь бесчисленно многие роды и оттенки ощущений с одинаковым общим характером как ощущений вообще; и потому и их связь с чувствами остается всюду принципиально однородной2. Если, далее, по крайней мере в отношении представлений кажется, что они гораздо отчетливее отделяются от лишь "сопровождающих" их чувств, то это – лишь потому, что они в качестве переживаний или чистых образов обычно слабее ощущений и поэтому в них на первый план выдвигается их предметное значение. Но если опять-таки сосредоточиться на их чисто конкретном, непосредственно наличном в переживании содержании, если вспомнить такие явления, как галлюцинации, иллюзии, сны, внушения (воображаемое распинание подражающих страданиям Христа ведет к появлению стигматов, воображаемое наложение горчичника у истеричных – к появлению красных пятен, по величине и форме точно соответствующих листу горчичника), наконец, если и здесь оставить в стороне вопрос о различии предметного значения представлений и ощущений – то не только трудно провести какую-либо определенную разграничительную черту между ощущениями и представлениями, но такой черты фактически нет в самой душевной жизни; и следовательно, эмоциональный характер тех и других по существу одинаков. Наконец, если от ощущений и представлений перейти к чистой мысли, к началу предметного сознания, взятому как чистое переживание вне отношения к усматриваемому или мыслимому предметному содержанию – например, к переживанию внимания или к процессу припоминания и т. п., – то неотличимость этих состояний от "чувств" или их смутная слитность с чувствами тоже бросается в глаза, в особенности в более крайних, напряженных их формах. Полугипнотическая прикованность наша к внезапно раскрывшемуся нам зрелищу, ужасающему нас или дарующему блаженство, не только "сопровождается" сильными чувствами, но сама есть нечто, ясно неотличимое от чувства или общего состояния. Мучительное припоминание чего-то важного, но забытого (неизвестно чего) или напряженное ожидание появления чего-то решающего и окончательного играет в кошмарных снах такую же роль, как кошмарные ощущения и представления. И недаром, когда в новейшее время обратили внимание на своеобразие переживания мысли, как таковой, для его определения прибегли к обозначению, которым обычно поясняют природу "чувства": его назвали "состоянием" или "положением" сознания (Bewusstseinslage). В известном смысле чистая мысль даже еще ближе к "чувству", чем ощущение и представление: ибо, подобно чувству, оно есть переживание, лишенное элемента наглядности, некое неуловимо-неопределенное, хотя вполне конкретное, общее состояние душевной жизни. И совсем не случайно мы говорим о чувстве любопытства, сомнения, таинственности, уверенности, ожидания и т. п.
2. Теория эмоций Джемса-Ланге
Но вернемся к ощущениям и представлениям. Оставим пока в стороне только что мимоходом отмеченный элемент наглядности в них и сосредоточимся еще раз на их близости к чувствам и сродству с ними. Мы уже упомянули о теории эмоций Джемса–Ланге. Как известно, эта теория объясняет чувства как комплекс или итог органических ощущений. При этом, очевидно, предполагается, что генетически или по крайней мере чисто логически "ощущение" есть нечто более первичное, чем "чувство": ведь лишь в силу этого сведение чувства к ощущениям содержит "объяснение" природы чувства[8].
|
