В социальном натурализме была лишь доля истины. Ведь между природой и обществом имеются не только связи одностороннего воздействия первой на второе, но и взаимодействия, не только сходство, но и существенные различия. Диалектика этих отношений осталась за пределами изысканий лидеров французского Просвещения, хотя некоторые диалектические черты самой общественной жизни были угаданы в социологических трактатах Руссо и в повестях и рассказах Дидро. Все эти мыслители видели, что наличие сознания значительно усложняет жизнь людей, которую, игнорируя факт сознания, понять нельзя. Они не видели того, что более глубокое объяснение жизни общества достигается через исследование объективной основы сознательных действий,—основы, которая, однако, не сводится к общеприродной. В такой ситуации им оставалось одно: свести натурализм к психологизму.
Отсюда учение французских просветителей сворачивает с материалистического пути на идеалистический: психологизм все более отдаляет общество от природы в сферу новых абстракций,—«статуи» Кондильяка, «робинзонады» Гельвеция, «общественного договора» Руссо. Вместо искусственных схем «человеческой природы» появилась схема «дикаря-философа» Вольтера, абстрактного «человека вообще» Гольбаха. Просветители уповают на несбыточное,— на союз философов и монархических правителей, на скорое устранение всякого обскурантизма и невежества. Вольтер надеется на мудрого государя, образец которого он ищет то в Людовике XIV, то во Фридрихе II, то в «царе-преобразователе» Петре I. Гольбах рассчитывает просветить «светом разума» Людовика XVI, т. е. того самого французского короля, которого разгневанный народ отправил в конце концов на гильотину.
С выводом, к которому неуклонно вели эти линии мысли, а именно что история есть история великих умов и мудрых деятелей, все же не согласились ни Вольтер, ни Монтескье. Во-первых, потому, что в прошлом творили историю не великие умы, а подчас очень ограниченные лица, действия которых побуждались не честью и долгом перед нацией, а всего лишь низменной жаждой наживы и славы. Во-вторых, непосредственные результаты действий этих лиц,—завоевания и поражения, интриги и их крушения, возвышения и падения императоров и королей,— все это не может быть критерием исторического прогресса, так как не шум военных побед, а только устойчивое процветание народов, их культуры свидетельствуют о действительном прогрессе.
Историю народов, их промышленности, ремесел и искусств нужно писать заново. Таков итог, к которому в «Опыте о нравах и духе народов» (1756—1769) приходит Вольтер и который вступает в противоречие с другим выводом, а именно: историю прошлых времен писать вообще нет смысла, потому что по крайней мере последняя тысяча лет была бесплодной и нелепой, ибо протекала под знаком невежества и глупости, прихотей фавориток и капризов венценосных особ. Это противоречие в сочинениях французских просветителей не нашло своего разрешения.
Вывод философии истории, которая разрабатывалась просветителями XVIII в., — идеалистический: они упустили из виду действительную материальную основу жизни людей, т. е. общественное производство, а только исследование этой основы позволило бы преодолеть идеализм в истолковании социальных явлений, установить как подлинную связь, так и действительное различие между природой и обществом.
Нарский И. С.
|
