Философия французского просвещения
Пристального внимания заслуживает метод, свойственный крупнейшим французским просветителям. Специфика просветительского «рационализма» сказалась здесь непосредственным образом. Если у Декарта и Лейбница познаваемость законов мира есть следствие их логической формы, то у Гольбаха и Гельвеция таковая определяется содержанием знания: законы природы полезны людям, могут и должны вызвать у разумных умов их одобрение и готовность усваивать их. Порукой этому одобрению то, что люди сами суть продукты природы и теснейшим образом связаны с ней своими ощущениями и потребностями, а ощущения отнюдь не противостоят разуму,—он опирается на них и непосредственно продолжает их дело. Поэтому огромные успехи математики и механики XVII—XVIII вв. были истолкованы просветителями не как опровержение сенсуализма, а как доказательство того, что связи природы не противоречат связям разума, хотя они им и не тождественны.
Сенсуалистические позиции французских просветителей-материалистов в теории познания гармонировали с общей «антиметафизической» направленностью их мировоззрения. Под «антиметафизичностыо» здесь имеется в виду враждебность к спекулятивным догматическим построениям о вечных, неизменных и неподвижных «внутренних» началах бытия. Гегель связывал тот «факт, что интерес отчасти к содержанию, отчасти к форме прежней метафизики, а отчасти к обоим вместе утрачен», с деятельностью Канта, но в этом были «повинны» как английские эмпирики до Канта, так и французские просветители. Антиспекулятивный сенсуализм Вольтера, Кондильяка и Гельвеция складывался под немалым влиянием Локка. Уже Вольтер горячо пропагандировал Локков эмпиризм и Ньютонову механику, и, хотя французские материалисты не приняли деизма Локка и его принципа невмешательства государственной власти в частную жизнь (исходя из условий Франции, они требовали, наоборот, «разумного» ее вмешательства), они подчеркивали правоту безоговорочного сенсуализма, утвержденного, вслед за Ф. Бэконом, Локком.
Но теория познания французских материалистов была в общем метафизической в современном нам понимании этого термина. Ее метафизичность заключалась, во-первых, в абсолютизации познавательной роли ощущений, противостоявшей столь же крайней абсолютизации познавательной роли мышления философами XVII в., а, во-вторых, в созерцательности. Последняя означала, что познающий субъект рассматривался не как практически действующее существо, а как пассивный приемник внешних раздражений. В познании видели не продукт взаимодействия объекта и субъекта, а трансляцию объективного в субъект. Иными словами, в «субъективном» находили только досадную помеху, нечто негативное, затемняющее истину, и не понимали того, что без субъективной деятельности не могло бы быть и объективного по содержанию познания, поскольку оно достигается только через их взаимоопосредствование и творческую активность субъекта. Для французских материалистов активность человека была чем-то внеположным к чувственному восприятию им окружающего мира, практика и познание связывались ими между собой лишь косвенно.
Метафизическим был и их метод, что, однако, проявилось вовсе не в отрицании взаимосвязи явлений или движения и даже не в принципиальном отрицании развития,—эти положения в XVI II в. было уже мудрено отрицать, хотя Карл Линней и остался к ним равнодушным. Натуралист Ж. Бюффон (1707—1788) подытожил и обобщил накопившиеся факты изменчивости земной поверхности и живой природы в сочинениях «Эпохи природы» и «Всеобщая и частная естественная история», мимо которых пройти без внимания было нельзя. Спор нептунистов и плутонистов о причинах преобразований земной коры при всей односторонности позиций, занятых разными его участниками, подготавливал будущий диалектический взгляд на судьбы планет. Космогоническая гипотеза П. Лапласа в «Изложении системы мира» (1796) возникла на основе долгих предшествовавших исканий и не только не противостояла стремлениям объяснить мир с помощью механики, но именно из них вытекала.
Вообще противоположность между диалектикой и метафизикой исторически была всегда более подвижной и менее резкой, чем противоположность между материализмом и идеализмом. В XVIII в. она была мало рельефной, в силу того, что не была еще теоретически осознана. Как бы то ни было, в сопоставлении с господствовавшими в то время в философии взглядами воззрения Дидро и Руссо могут быть охарактеризованы как содержащие в себе зачаточные элементы диалектики. В меньшей степени это же должно быть сказано о других французских просветителях.
Так, Гольбах признавал неразрывное единство материи и движения, развитие в рамках малых отрезков истории вселенной и больших отрезков истории человеческого общества. Не без влияния со стороны естествознания своего времени он склонился к выводу, что Земля всегда изменялась. Вольтер считал бесспорным факт геологической, географической и космической эволюции. Ламетри, а в особенности Дидро, предвосхищая будущее развитие науки, пришли к убеждению, что изменялись органические виды. Поступательное развитие человечества ярко очертил Кондорсэ. Изменчивость же воззрений и убеждений людей признавали все французские просветители. Было бы неверно даже сказать, что изменение и развитие они все понимали в рамках только механического движения: в их рассуждениях появились ссылки на химизм процессов и биологические модели. Подчеркивая многокачественность движения, Дидро утверждает: «человек—не машина».
|