Кант пишет: «Я называю трансцендентальным всякое познание, занимающееся не столько предметами, сколько видами нашего познания предметов, поскольку это познание должно быть возможно априори». То есть трансцендентальным является познание не опытное, не эмпирическое, а то познание, которое оперирует только априорными данными. Трансцендентальное познание – это познание, занимающееся видами нашего знания постольку, поскольку это знание возможно априори. Собственно, вся кантовская философия, изложенная в «Критике чистого разума», есть трансцендентальная философия. – Слово «трансцендентный», которое Кант также использует, означает «превосходящий все наши способности познания». В данном случае можно сказать, что это пара понятий: трансцендентальное познание – это чистое познание, лишенной всякой эмпирической данности, а трансцендентный – это то, что превосходит пределы нашего познания. Нельзя сказать: «трансцендентное познание» – это нонсенс, «горячий лед».
2. Познанию доступны только явления вещи (феномены), представленные в заданных субъектом всеобщих и необходимых формах.
Кант отличает феномены от ноуменов – умопостигаемых (интеллигибельных) предметов, не данных в опыте, но таких, какие мы можем помыслить.
НОУМЕН (греч. noumenon – умопостигаемое) – термин, означающий в противоположность феномену постигаемую только умом (умопостигаемую) сущность. Платон, впервые применивший этот термин (в диалоге «Тимей»), понимал под Н. реальность как она существует сама по себе и предмет умозрительного знания. У Канта Н. рассматривается в 2-х значениях. 1) Как отрицательное, проблематическое понятие (в «Критике чистого разума») Н. – это предмет рассудка, интеллектуальной интуиции. 2) В «Критике практического разума» Кант указывает на возможность положительного понятия о Н. как предмете внечувственного созерцания. Н. в этом смысле недоступен человеку, т. к. созерцания последнего, по Канту, могут быть только чувственными.
3. Трансцендентальная аналитика логично завершается противопоставлением феномена и ноумена: Кант ограничил сферу (правильной) рассудочной деятельности миром явлений (феноменов), т. е. связал их с вещами для нас. – Вещи же в себе (ноумены) остаются непознаваемыми. Их мир "проблематичен", т. е. возможен. Его функция – ограничение чувственности и самого человека, поскольку он не в состоянии познать ноумены с помощью категорий.
Недаром Кант сравнивает эксперимент с судебным разбирательством, в ходе которого судья заставляет свидетеля отвечать на поставленные вопросы, не уклоняясь от ответа (а, значит, формулируя его в «двоичном да-нет коде»): «Естествоиспытатели поняли, что разум видит только то, что сам создает по собственному плану, что он с принципами своих суждений должен заставлять природу отвечать на его вопросы, а не тащиться у нее словно на поводу. Разум должен подходить к природе не как школьник, которому учитель подсказывает все, что он хочет, а как судья, заставляющий свидетеля отвечать на предлагаемые им вопросы» (Кант И. Критика чистого разума. М., 1994, с. 16-17).
Мы изучаем явления в “идеализированных” (т. е. соответствующих нашим “идеям”) экспериментальных (иначе говоря, искусственных) условиях, причем сам характер этих условий определяется структурой нашей очередной теории. Но именно “искусственность” экспериментальной ситуации и обуславливает ее предпочтительность, – она позволяет описывать эксперимент на языке математики, но главное – она обеспечивает возможность диа-лога с миром. От-страняясь от мира, человек создает тот про-межуток, то про-странство, в котором оказывается возможен диа-лог, рас-суждение, позволяющее при-ходить от ложных суждений к истинным.
Как было показано Кантом, тщательно проанализировавшим предпосылки новоевропейского естествознания, начиная с эпохи Нового времени метафизика природы превращается в метафизику материи. Разумеется, материю классической физики ни в коей мере нельзя отождествить с материей античной и средневековой натурфилософии: если та была аморфна и потому неописуема, то эта предстает как неизменная самотождественная сущность, т. е. наделяется теми самыми характеристиками, которые Платон усваивал идее, а Аристотель – форме. Именно эта неизменно самотождественная “объективно существующая” эфирная материя, а не наполненная само-сущной жизнью языческая при-рода, и есть тот без-жизненный субстрат, из которого, согласно представлениям “объективной” науки, “устроен” весь мир.
4. Моделирование действительности
По Канту, человек способен моделировать трансцендентную ему действительность на основе своих ощущений, аффицированных этим скрытым миром. Из мира вещей в себе идут незримые импульсы или поля (мы точно не знаем), а наши органы чувств вырабатывают на этой основе ощущения, в какой-то мере “адекватные” импульсам (хотя что это означает – непонятно).
Уже любое восприятие, по Канту, не просто “считывает” и объединяет данные, а творчески перерабатывает, интерпретирует и организует ощущения вокруг опорных гештальтов восприятия. Такое свой нашего восприятия Кант называет продуктивным (т. е. производящим, творческим) воображением. Восприятие, включающее в себя функцию продуктивного воображения, уже не пассивно, – оно активно, оно моделирует, а не просто “считывает” данные. Это опытно подтверждается гештальтпсихологией, обнаружившей опорные гештальты восприятия – его базовые элементы, цельные образы. (Вы, вот, меня сейчас слушаете, а ваш мозг при этом лихорадочно занят поиском гештальтов, на основе которых вы сможете меня понять…).
5. Где же критерий истины?
О соответствии построенных нами моделей действительности говорить не приходится, поскольку действительность недоступна нам. Всё что нам доступно – это наши же модели. Поэтому о познании можно говорить лишь условно. Но истину можно понимать в духе когерентности (Гоббс) или близкой ей парадигм конвенциональности и прагматизма.
Ученые могут по-прежнему верить в истинность своих научных теорий. Только результаты науки должны, по Канту, претендовать не на абсолютную, а лишь на интерсубъективную (общечеловеческую) истину, что, впрочем, оказывается достаточным для практической деятельности людей.
|
