По всей видимости, именно хр. ученые чаще всего будут давать теологу повод для осуществления этой функции. Как христиане они обладают верой, как ученые – наукой. Медлительность теологии, объяснимая сама по себе, тем не менее выводит из терпения благородные сердца и впечатлительные умы, которые хотели бы ей служить. Впрочем, наибольшую опасность в этом отношении представляют не столько ученые в подлинном смысле этого слова, сколько христиане, располагающие кое-какими научными познаниями. Обогащенные научной культурой, которая сама по себе достойна всяческого уважения, они чувствуют, что на их плечах лежит особая миссия: поскольку, по их мнению, официальная теология самым плачевным образом не успевает за развитием науки, что именно они должны реформировать священную науку, чтобы она развивалась в унисон с наукой светской; так они хотят обеспечить будущее теологии. Реформаторы такого рода очень часто почти не разбираются в вопросах науки.
5. Жильсон (цитирование)
Едва ли существовало более достойное внимания время, чем первая треть XX века во Франции. В философском отношении эти годы были для нас временем Бергсона. В первый раз после Декарта Франции посчастливилось стать родиной одного из тех редкостных людей, которыми являются великие метафизики. Под этим именем мы понимаем человека, который, направляя свой взгляд на мир и рассказывая о том, что он видит, создает новый образ мира – не так, как это делает ученый – обнаруживая новые законы или же новые структуры материи, а скорее по-другому, все более проникая в самые глубины бытия. Бергсон выполнил именно эту задачу – все мы были свидетелями обновления, которое оказалось настолько простым, что мы были удивлены, как это мы не могли это сделать сами. Бергсон показывал нам новый мир по мере того, как он сам открывал его. Трудно найти такие слова, которые передали бы сохранившиеся у нас и по сей день восхищение, благодарность и привязанность по отношению к Бергсону.
Эти сочинения Бергсона давали всеобъемлющую интерпретацию (не в деталях, конечно, но в основных чертах) мира и человека, в котором мир достигает ступени самосознания. Он обучил нас тому видению, согласно которому вселенная оказывается познаваемой. Созданная Бергсоном философия природы была для нас своего рода освобождением.
Философия оказывает большую услугу теологии всякий раз, когда последняя может заручиться ее поддержкой. Следует иногда позволить и естественному разуму сказать свое слово, если мы собираемся доказать, что сам по себе он не противоречит религиозной истине. Без природы не было бы и благодати. Бергсон сделал теологии вдвойне неожиданный подарок – он создал философию, которая, с одной стороны, была свободна от любых связей с религией; с другой стороны, эта философия была столь вдохновенна, что христианская теология вполне могла воспользоваться ею для своих нужд.
У Бергсона в течение всей его жизни, помимо склонности к сциентизму, сохранялся вкус к основанному на фактах и экспериментально проверенному знанию, которое, в случае невозможности экспериментального контроля, по крайней мере, является продолжением опыта.
Если речь действительно идет об Аристотеле, а не об аристотелизированном св. Фоме, то едва ли отыщется другой философ, более похожий на Бергсона по его склонности к эмпирическому знанию, стремлению сначала убедиться, что он имеет дело с научной реальностью, наконец, по той старательности, с которой он сопоставляет свои заключения с конкретными фактами, которые по всеобщему признанию эти заключения подтверждают. Просто не верится, насколько наши схоласты склонны забывать, что доказательство существования Неподвижного Перводвигателя выводится Аристотелем при помощи физики. Этот бог философов занимает вершину космографии IV века до Р. Х., – так же как жизненный Порыв Бергсона венчает космогонию XX века н. э.
Философия Бергсона была настолько глубоко проникнута уважением к научному знанию, что мы не можем, не впадая в противоречие, обвинить его в презрении к разуму. Просто в тот век, когда истинное понятие разума было утрачено, Бергсон постарался, отталкиваясь от распространенных в то время представлений, вернуть разум в его собственные границы. По глубокому убеждению Бергсона, философ, будучи далеким от презрения к разуму, действующему в пределах им же установленной компетенции, не должен удовлетворяться рациональным познанием вещей, данных ему в опыте, – он всеми своими силами стремится к более точному соответствию своего знания природе вещей.
В этом отношении философия Бергсона является критикой дурного использования рассудка слишком придирчивым и никогда не удовлетворяющимся интеллектом. Это правда, что Бергсон не рассчитывал на то, что при помощи интеллекта можно достигнуть глубочайших слоев реальности, но не следует забывать, что он боролся против дурного использования разума, который, выступая от имени науки, пользуется этим, чтобы отрицать самую возможность метафизики. Если интеллект сам устраняется от метафизического познания, то метафизику следует обратиться в другую инстанцию. В том, что касается науки в собственном смысле этого слова, Бергсон ставил в вину интеллекту только его неспособность постигать объекты, существование которых сам же интеллект отрицает именно потому, что, по его же признанию, он неспособен понять их.
Бергсон всегда представлял себе исследование философского характера по образцу научного исследования. Бергсон напомнил о том, что наш интеллект уже природы, частью которой он является; "способность наших идей в данный момент охватить ее в целом, вызывает сомнения". Далее Бергсон добавляет: «Постараемся же сделать нашу мысль как можно более широкой, заставим работать наше соображение, разобьем, если потребуется, сковывающие нас рамки; но не станем суживать реальности по мерке наших идей, а напротив, наши идеи должны стать шире, чтобы соответствовать реальности». Это объявление войны интеллектуальной лени едва ли свидетельствует о враждебном отношении к интеллекту. «Бергсонианство вовсе не сводится к запрещению мыслительной деятельности. Эта доктрина предлагает постоянно сопоставлять идеи с реальностью, о которой в каждом из случаев идет речь». (Шарль Пеги)
Бергсон очень скоро пришел к разоблачению сциентизма, материализма и детерминизма. При этом Бергсон черпал свои опровержения именно из самой науки XX века. Позитивизм потерпел поражение от философии, которая была еще более позитивной, чем он сам. Демонстрируя большую по сравнению с критицизмом и сциентизмом требовательность в том, что касалось научности, Бергсон тем самым наносил им сокрушительный удар.
Как передать в нескольких словах, что со мной происходило тогда? Меня пленяли не столько конечные выводы, сколько сам способ получения этих выводов. Взять хотя бы новый подход к проблеме качества. Что говорили по этому поводу наши неосхоластики? Именно то, что "качество – это акциденция, дополняющая субстанцию как в ее бытии, так и в ее действии".
Это определение истинно, однако, оно не продуктивно. Бергсон, в свою очередь, призывал к внутреннему постижению этой категории. Вместо того, чтобы давать ей внешнюю дефиницию, он подводил читателя к усмотрению внутренней сущности качества, познанию его на опыте и, в конечном счете, к очищению самого понятия качества от всяких привнесений количественного характера.
Значение первой главы работы «Непосредственные данные сознания» было настолько велико, что его даже нелегко определить. Нападая со стороны прежней категории качества, с целью вернуть этому понятию его подлинный смысл, Бергсон разбивал первое звено той цепи, которая была создана количественным детерминизмом. Впервые за много веков, (философия сумела) вступить в решительную битву и выиграла ее. За этой победой последовали другие: дух освобождался от психологического детерминизма; свобода была восстановлена в правах – она не просто декларировалась, но и была с очевидностью показана на конкретных фактах; душа, освобожденная от материальности, возвращалась к жизни; механический детерминизм – это ключевое звено религии сциентизма – получал надлежащее ему место как в области духа, так и в области природы; появилось, наконец, понимание мира как продукта творческой эволюции – источника все новых и новых изобретений, чистой длительности, развитие которой оставляет позади себя, как побочный продукт, материю.
Нам много раз говорили, что с метафизикой покончено – она мертва. Наши учителя сходились во мнении только по одному вопросу – что метафизика более не существует. Однако то, чего мы ждали от Сорбонны и в чем она нам отказывала – с гордым сознанием возложенной на нее миссии – мы получили с избытком в Коллеж де Франс, единственном государственном учебном заведении, преподавание в котором было тогда свободным. Мы – молодые друзья метафизики, которым Бергсон помог выбраться из пустынных пространств сциентизма, – будем всегда испытывать глубокую признательность по отношению к Коллеж де Франс!
Благодаря Бергсону был, наконец, снят запрет, наложенный Кантом на метафизику; более того, он даже был снят дважды, поскольку философский разум вновь получал возможность свидетельствовать в пользу "преамбул веры", и, что важнее всего, этот запрет был сделан на законных основаниях, так как бергсонианство не только опровергало кантианство и позитивизм – оно, кроме того, объясняло причины их возникновения.
|
