Об этом говорили уже киренаики. Однако, Эпикур радикально реформирует их гедонизм. Киренаики утверждали, что удовольствие есть естественное движение, страдание же - движение насильственное, однако они отрицали понимание наслаждения как покоя, т.е. промежуточного состояния, в котором отсутствует страдание. Эпикур не только принимает такую трактовку, но и усиливает ее, понимая покой ("catastema") как предельную границу счастья. Если киренаики полагали физические состояния удовольствия и страдания более сильными, чем психические, то Эпикур утверждает обратное. Такой исследователь человеческой натуры, каким был Эпикур, великолепно понимает, что ограниченные во времени телесные переживания куда как менее интенсивны, чем сопровождающие их внутренние резонансы и движения "psyche".
Эпикур явился возобновителем киренской философии (мыслей Аристиппа). Но в эпикурейском учении греч. этика уже в посл. раз выступает с такого рода проповедью. Нельзя сказать, чтобы учение Эпикура было во всем сходно с гедоническим. Учение Аристиппа было жизнерадостно. Эпикур вроде бы точно так же учил наслаждению; но в нем замечается старческая черта утомления: это – изверившийся в удовольствии человек, который прежде всего дорожит невозмутимым покоем. Он хочет наслаждаться жизнью, выработав в себе систематическую диету, подчинив себя строгому режиму. Он не ловит отдельных мимолетных наслаждений, как Аристипп, который хотел пить до дна полную чашу удовольствий, не смущая себя заботами о прошедшем и будущем, дорожа настоящим. Эпикур учит не гнаться за мгновенным удовольствием, но искать постоянного состояния довольства, которое дороже ему, чем отдельные случаи наслаждений. Поэтому некоторые удовольствия он считает прямо вредными, учит их избегать. Наконец, он вместе с Платоном признает, что всякое удовольствие состоит в удалении страдания; поэтому высшим состоянием блаженства он считает такое, в котором удалены все страдания, которая очень походит на совершенную апатию, бесстрастие киников (и стоиков).
Идеал эпикурейского мудреца не моральный, а эстетический, поскольку в его основе лежит наслаждение. В этом смысле эпикурейство – это просвещенный, утонченный и просветленный, но все же эгоизм. Наслаждение эпикур определяет как отсутствие боли и смятения. Значит, между наслаждением и болью нет ничего среднего. Если устранены телесная (возникающая из-за недостатка в чем-либо) и духовная (связанная со страхами) боль, то это и есть наслаждение. эпикур подчеркивает достижимость наслаждения. Если удовлетворены осн. потребности (голод, жажда и т. п.), то большее наслаждение невозможно – все остальное будет уже его вариациями, станет лишь разнообразнее ощущение наслаждения.
Киренаики полагают, что телесные страдания хуже душевных. Эпикур же придерживался противоположного взгляда. Всякое удовольствие имеет свою цену для счастья жизни лишь постольку, поскольку оно способствует удалению страданий. Наслаждение явл. лишь средством, чтобы отделаться от мучительной нужды, а чув. наслаждения, по Эпикуру, лишь возмущают спокойствие духа и потому опасны для него. Эпикур проповедует устойчивое удовольствие, в противоположность удовольствию подвижному Аристиппа.
Учение о человеческом духе
1. Сила духовного утешения
Условия такого удовольствия заключаются прежде всего в нашем духе; поэтому Эпикур ставит духовные наслаждения неизмеримо выше телесных – другое отличие от Аристиппа. И, хотя в конце концов все удовольствие и страдание зависят от телесных движений, – на тело действуют лишь настоящие удовольствия и страдания, на душу – и будущие, и прошедшие. Дух не ограничен сферой настоящего, а потому мы можем иметь в нашем духе утешение от настоящих страданий.
Эпикур превозносит силу духа над телом не менее стоиков и киников. Он думал, что с помощью философии человек может реально побеждать телесные скорби и страдания.
"Мудрый и на костре, и на кресте будет чувствовать себя счастливым и говорить: сколь сие мне сладко, сколь все сие меня не касается".
2. Независимость
Мудрый всего менее зависит от внешних обстоятельств; при помощи усвоения истинного правила жизни он может реально побеждать телесные скорби и страдания, перенося их мужественно и с невозмутимою ясностью. Ни один киник, не признававший страдание за зло, не высказал в столь резкой и решительной форме свое убеждение в бессилии страдания над истинным философом: на костре или на кресте он не падет духом и будет счастливым; среди жесточайшей пытки он будет в состоянии сказать: "как сладко мне, сколь это меня не заботит!" И как ни преувеличено это выражение, которое кажется Цицерону прямо смешным, оно перестает быть таковым, когда мы читаем последнее, предсмертное письмо Эпикура к Идоменею. "Проводя счастливый и вместе последний день жизни, мы написали вам следующее. Мы испытывали боли пузыря и кишечника, сила которых превзойдена быть не может. Но всему этому противоборствовала радость душевная при воспоминании о продуманных нами размышлениях. Ты же, достойно твоей преданности мне и философии с отроческих лет твоих, заботься о детях Метродора" (друга Эпикура, умершего ранее него).
|
