Рассматривая природу искусства, согласно утверждению Канта, “прежде всего необходимо точно определить различие между красотой природы, для суждения о которой требуется лишь вкус, и красотой [произведения] искусства, для возможности которой <...> требуется гений” (5,327).
Отличие красоты от искусства определяется характером проявления целесообразности в них. Что касается природы, то, как уже было отмечено раньше, целесообразность проявляется в ней двумя способами. Во-первых, как субъективная целесообразность при восприятии явлений природы, объективная целесообразность которых неизвестна. В этом случае критерием оценки является форма этих явлений, т. е. способность ее вызвать гармоническую игру воображения и рассудка. Во-вторых, как объективная и одновременно субъективная целесообразность, которая характерна при эстетическом суждении об одушевленных предметах (например, о лошади или человеке), когда во внимание принимается не только форма, но и назначение их. В этом случае “телеологическое суждение служит для эстетического основой и условием” (5, 328), ибо при восприятии явлений, целесообразность которых известна или предполагается таковой, необходимо, по словам Канта, “мыслить предмет посредством логически обусловленного эстетического суждения” (там же). Таковы возможные варианты суждения о целесообразности или о красоте природы.
“Но если предмет выдается за произведение искусства и как таковой должен быть признан прекрасным, то, ввиду того что искусство всегда предполагает цель в причине (и ее каузальности), следует прежде всего положить в основу понятие о том, чем должна быть эта вещь; и так как соответствие многообразия в вещи внутреннему назначению ее как цели есть совершенство вещи, то в суждении о красоте [произведения] искусства всегда должно приниматься во внимание и совершенство вещи, о чем при суждении о красоте природы (как таковой) не спрашивается” (5, 327).
Но кроме различия в отношении проявления целесообразности в природе и искусстве между ними существует различие и по способу бытия.
“Красота в природе — это прекрасная вещь, а красота в искусстве — это прекрасное представление о вещи”,— писал Кант (там же). Отсюда относительная самостоятельность искусства, его свобода по отношению к своим предметам изображения.
Наиболее характерно это проявляется в том, что “изящное искусство обнаруживает свое превосходство именно в том, что оно прекрасно описывает вещи, которые в природе безобразны и отвратительны. Фурии, болезни, опустошения, вызванные войной, и т. п. могут быть прекрасно описаны как нечто вредное и даже прекрасно изображены на картине” (5, 328). Исключение Кант делает только для безобразного, которое, вызывая своим видом отвращение, уничтожает этим эстетическое удовлетворение человека. Так, по мнению Канта, “ваяние исключает из числа своих творений непосредственное изображение безобразных предметов... и поэтому оно позволяет изображать, например, смерть (в виде прекрасного гения), воинскую доблесть (в Марсе) с помощью аллегории или атрибутов, имеющих приятный вид” (5, 328—329). Здесь Кант, безусловно, следует эстетике классицизма, которая пыталась канонизировать и возвести в абсолют теорию и практику античного искусства, навязывая извлеченные из них правила современному искусству.
Но в выражении красоты природы и искусства, по Канту, наряду с различиями есть и общее, ибо “красотой вообще (все равно будет ли она красотой в природе или красотой в искусстве) можно назвать выражение эстетических идей; разница лишь в том, что в изящном искусстве эту идею должно породить понятие об объекте, а в прекрасной природе, для того чтобы возбудить и сообщить идею, выражением которой считается объект, достаточно одной лишь рефлексии о данном созерцании, без понятия о том, чем должен быть предмет” (5, 337—338).
|
