Кроме того, Брентано отождествляет в данном контексте[16] объект и физический феномен. Здесь уместно вернуться к критике Гефлера: если физический феномен — это объект представления, или, иначе говоря, если физический феномен представляется нами, то это означает — поскольку физический феномен есть представленная вещь (звук, ландшафт и т.д.) — что мы представляем представленную вещь.
Когда мы сталкиваемся в философском учении с тавтологиями, это не означает, что мы имеем дело просто с ошибкой. Тавтологии возникают, как правило, тогда, когда речь идет о предельных основаниях учения. Другими словами, тавтология — это признак неявного допущения, или “метафизической” предпосылки.
В этом смысле утверждение Брентано о том, что число представлений должно соответствовать числу психических актов, означает: мы имеем один и тот же психический акт, в котором “представление звука связано с представлением представления звука таким своеобразно внутренним способом, что оно тем, что оно существует, одновременно внутренне вносит вклад в бытие другого [представления]”[17]. Согласно Брентано, оба своеобразно переплетенные представления в одном и том же психическом акте направлены на различные объекты, но не на один объект — в последнем случае этот объект (физический феномен), как полагал Аристотель, должен был бы быть представлен дважды, т.е. звук мы схватывали бы в представлении и в представлении представления.
По Брентано, это не так. Два сплетенных в одном акте представления направлены на различные объекты: на первичный, т.е. на звук, и на вторичный, т.е. на представление звука. Представление звука можно, по крайней мере, мыслить без представления слышания, но представление слышания невозможно без представления звука. Этим разрешаются, с точки зрения Брентано, указанные трудности. Мы можем констатировать, что все психические феномены нами воспринимаются, но это не означает, что все они нами наблюдаются. Структура сознания была бы бесконечно сложной, если каждое последующее состояние сознания представляло бы собой наблюдательный пункт за предыдущим. Мы можем наблюдать за звуком, но мы не можем наблюдать за слышанием. В то же время, мы внутренне воспринимаем слышание, видение и другие психические феномены, и мы имеем о них знание именно из внутреннего опыта.
Брентановское различие внутреннего восприятия и внутреннего наблюдения, несомненно, имеет большое значение для того, чтобы внутренний опыт не понимать и не строить по образцу внешнего. Однако относительно природы самого внутреннего восприятия возникают сомнения.
Брентано, говоря о внутреннем переплетении двух представлений в одном акте, апеллирует к внутреннему опыту. Зададим себе вопрос, какова природа этого внутреннего опыта? Если это внутреннее восприятие, то отсюда должно следовать, что во внутреннем восприятии нам дано это своеобразное внутреннее переплетение, или сплетение, двух представлений, т.е. во внутреннем восприятии нам дано сплетение внутреннего и внешнего представления. Вопрос в том, может ли быть дано во внутреннем опыте переплетение внутреннего и внешнего опыта, или же в опыте нам дано скорее различие между внутренним и внешним опытом?
Брентано исходит из того бесспорного факта, что мы можем выделить во внутреннем опыте акты сознания, отделить их от данностей, объектов сознания. Источником знания об этих актах является внутреннее восприятие. На основе внутреннего восприятия мы можем с очевидностью судить: я в данный момент воспринимаю, т.е. совершаю акт восприятия. Таким образом, внутреннее восприятие — это, по существу, суждение, констатирующее наличие того или иного акта. Осуществление этого суждения при нормальных условиях всегда в нашей власти. Однако представление представления вряд ли может быть дано нам в опыте. Можно, конечно, сказать, что понятие объекта берется в данном контексте в самом широком смысле, однако по существу, здесь объектом становится акт. Можем ли мы сказать, что акт сознания — это нечто представленное во внутреннем сознании? Ведь акт есть не что иное, как направленность на объект, или то, что содержит в себе объект. Но чем является эта направленность, чем является это “то, что содержит в себе” — на эти вопросы опыт — так, как его понимает Брентано — ответа не дает. Вопрос о сущности опыта заменяется у Брентано, как и у Гуссерля, вопросом о структуре опыта. Как и при выделении основных признаков психических феноменов, так и при экспликации сущности внутреннего сознания, у Брентано остается нерассмотренной природа самой направленности, самого отношения к объекту. Тем более, подчеркнем еще раз, описание интенциональной присущности противоречиво: это и “направленность на” и “то, что содержит в себе”.
Хайдеггер справедливо отмечал, что Брентано оставил нерассмотренным то, структурой чего же, собственно, должна быть интенциональность”[18]. У самого Хайдеггера, правда, вообще исчезает тема сознания, несмотря даже на его программу обосновать интенциональность, так сказать, бытийственно. Однако это уже другая тема.
Возвращаясь к вопросу о структуре опыта, необходимо отметить, что первоначально Брентано полагал возможным говорить о тройственности сопровождающего сознания. Каждый психический акт может рассматриваться с четырех сторон. Во-первых, он может рассматриваться как представление первичного объекта, во-вторых, как представление самого себя, в-третьих, как познание самого себя, т.е. как внутреннее восприятие, в-четвертых, как чувство самого себя. В последнем случае речь идет не о данных чувственности, но об эмоциях — о радости, печали и т.д. Впоследствии Брентано отказался от этого взгляда. Однако от различия между представлением психического акта и восприятием психического акта Брентано не отказался. В то же время, это различие — между внутренним представлением (такой термин Брентано не употреблял, но по аналогии с восприятием им можно воспользоваться) и внутренним восприятием не дано в опыте. Это явно конструкция, опирающееся на различие между представлением и восприятием во внешнем опыте. Тем самым понимание внутреннего опыта по аналогии с внешним не вполне преодолено у Брентано.
II. Проблема единства сознания
Итак, сознание в целом предстает и как направленность на объект, и как сопровождение этой направленности представлением представления, и как познание психического акта во внутреннем восприятии. Уже самый простейший акт обладает, по Брентано, двойной направленностью — на первичный и на вторичный объект.
Теперь мы рассмотрим вопрос о том, обладает ли эта разветвленная структура — которая даже была на подозрении по поводу своей бесконечной сложности — некоторым единством. В этой связи Брентано вводит важное различие — между простотой и единством. Не все, что обладает единством, обладает простотой, иначе говоря, неделимо. Однако не все, что не обладает простотой, обладает единством.
Итак, обладает ли единством сознание, несмотря на многообразие психических феноменов? Охватывает ли сознание многочисленные психические феномены в качестве частичных феноменов, которые принадлежат к реальному целому, или же мы имеем дело с многообразием самостоятельных единиц? Брентано обозначает термином “коллектив” такое положение дел, когда сознание рассматривается как группа феноменов, каждый из которых или сам является самостоятельной вещью, или же принадлежит к какой-либо самостоятельной вещи. Здесь нам необходимо отказаться от привычного значения слова “коллектив” и рассматривать это слово как технический термин. Примером коллектива может служить город, ибо он состоит из домов, дом, ибо он состоит из комнат и т.д. Состоит ли в этом смысле наше сознание из психических феноменов? Представляет ли собой наше сознание коллектив, или же сознание предстает как единая реальная вещь, в которой мы можем все же выделить части? Такое понимание дела Брентано обозначает термином дивизив, т.е. то, что можно разделить, причем результаты деления будут представлять собой части дивизива, но не самостоятельные вещи.
Единство сознания есть не что иное, как общая принадлежность отдельных психических феноменов одной реальной вещи. Доказательство этой сопринадлежности Брентано проводит, во-первых, основываясь на первом признаке психических феноменов — все они или представления, или основываются на них. Если у нас есть два психических феномена, представление и любовь, отнесенные к одному и тому же предмету, то представление и любовь как акты отнесены к одному и тому же сознанию, ибо любовь невозможна без представления.
Такое доказательство является все же формальным, ибо оно непосредственно не апеллирует к опыту, т.е. к опыту сопринадлежности. Более того, мы уже отмечали, что отношение двух психических актов, таких, как представление и суждение, представление и любовь (или ненависть) все же не является непосредственным. Отношение фундирования предполагает посредника — тот объект, который представляется. Именно об этом объекте мы можем затем судить или можем его любить и т.д. Таким образом, если к этой аргументации подходить со всей строгостью, то при наличии двух психических феноменов мы можем лишь констатировать их сопринадлежность к одному и тому же объекту, но не к некоторой единой вещи — сознанию. Более того, мы уже видели, что говорить об одном и том же объекте двух разных актов сомнительно; скорее объект представления, когда он становится объектом любви, изменяется.
Гораздо более весомый аргумент в пользу единства сознания как сопринадлежности выдвигает Брентано при сравнении двух, так сказать, однопорядковых актов, двух разных видов представлений — видения и слышания. При одновременности этих актов, направленных на один и тот же первичный объект (здесь у нас есть больше оснований говорить о тождественном объекте ) мы можем фиксировать различие этих актов. Чему же мы должны приписать это представление различия, спрашивает Брентано, — представлению цвета (видение), представлению звука (слышание), обоим сразу или чему-то третьему? Ясно, что все эти четыре возможности следует исключить. “Только если звук и цвет вместе представлены в одной и той же реальности, — пишет Брентано, — мыслимо то, что оба они могут сравниваться между собой”[19].
Обратим вначале внимание на характерный способ выражения: цвет и звук должны быть представлены “в” одной и той же реальности. Единство психических актов означает, что они части целого. Отношение части и целого играет важную роль и в определении психического феномена — нечто содержится в нем как объект. Видимо, отношение части и целого — самостоятельных и несамостоятельных частей — одна из неявных предпосылок брентановского мышления.
Вернемся теперь к вопросу о различии психических феноменов. Аргументы Брентано и Мура обнаруживают здесь если не совпадение, то существенную близость. Брентано находит основание для различия психических феноменов в общей для них реальности — сознании. Мур, различая два ощущения — синего и желтого — так же определяет общее между ними как сознание. Отсюда лишь один шаг до признания различения, или акта различия, той самой реальностью, которая составляет существо сознания. Но ни Брентано, ни Мур, ни Гуссерль такого шага не сделали. Брентано говорит о представлении различия, однако, строго говоря, мы можем представить лишь различенное, результат различия. Само различие, или, лучше, различение, мы представить не можем, но можем его осуществить. Не представление различия, но различие как основа любого представления есть то, что мы можем назвать сознанием, или, по крайней мере, первичным сознанием.
|
