3. Произведения
"Жизнь Дона Кихота и Санчо Панса по Мигелю де Сервантесу, объясненная и прокомментированная Мигелем де Унамуно" (1905), "О трагическом чувстве жизни" (1913), "Агония христианства" (1926), "Святой Мануэль Добрый, мученик" (1931), а также ряд произведений по философии искусства ("Слоновокостебашнизм" – 1900, "Модернизм" – 1907, "Искусство и космополитизм" – 1912, "О пузырях на коленях" – 1913 и др.), философские романы "Туман" и "Любовь и педагогика", многочисленные эссе (в том числе "Назидательные новеллы"), стихи, научные исследования прикладного характера по самому широкому спектру проблем (об исторических регионах Испании, об образовании и проблеме университетов, об общенациональном языке в его отношении к диалектам, о литературах стран Латинской Америки и др.).
4. “Нивола” как система зеркал
Пламенный патриот, проживший яркую политическую жизнь, Унамуно как писатель, тем не менее, формулирует свое credo совсем в иной плоскости: «я выше всего ставлю внутреннюю жизнь».
Центральной проблематикой его творчества становятся извечные экзистенциальные проблемы человеческого существования и духовной жизни. В их решении для Унамуно меньше всего характерен холодный рассудочный интеллектуализм: «истина – это то, во что верят от всего сердца и от всей души».
Эмоциональная насыщенность и глубина философских воззрений Унамуно («я думаю чувством, я чувствую мыслью») обусловливает его выбор жанра; философский роман, эссе и та оригинальная форма, которую сам Унамуно назвал – в противовес новелле – ниволой (nivola), главной целью которой является ответ на вопрос, «в чем же состоит подлинная человечность, человеческая реальность?.. Что же является в человеке самым сокровенным, самым творческим, самым реальным?» Фокусировка внимания на этих вопросах достигается в ниволе за счет переноса акцента с внешней событийной фабулы на ту подлинную драму «духа и страсти», которая разворачивается на ее фоне. Чтобы зафиксировать эту драму, выразить в эксплицитном виде ее побудительные импульсы и векторы разворачивания, Унамуно вводит в структуру ниволы предельную внутреннюю дифференциацию лиц в коммуникативных контекстах.
Сам Унамуно раскрывает свой прием следующим образом: если беседуют двое, Хуан и Томас, то реально мы имеем дело не с 2-мя, но с 6-ю персонажами, по меньшей мере, ибо за общим именем "Хуан" скрывается: 1) "реальный Хуан, известный только его Творцу", т. е. исходная возможность коммуникативных взаимодействий и личностных онтологий; 2) «идеальный Хуан этого реального Хуана», т. е. рефлексивное видение и самооценка "Я" в исходной, внекоммуникативной или автокоммуникативной системе отсчета (не забудем, что постсюрреалистическая литература "потока сознания" еще не возникла как жанр); 3) "идеальный Хуан Томаса", под которым понимается не просто образ "Я" в восприятии "другого", но и сам "другой" Хуан, каким бывает во взаимодействии с Томасом (то, что полвека спустя Ф. Лаку-Лабарт назовет "дезистенцией": "Я" в зеркале "другого" или в зеркале искусства).
Подобный прием, как система зеркал позволяющий рассмотреть любой поступок и любое движение души во всех возможных их ракурсах, задает подлинную глубину и объемность воспроизведения человеческой эксзистенции («книга – хорошая вещь, но она хороша лишь тогда, когда сквозь нее, как сквозь протертую лупу, лучше видишь жизнь, а ее самое далее не замечаешь»). И главным предметом философского исследования Унамуно становится то, что он обозначает как "наготу души". В этой связи, по мнению Унамуно, говорить об этом – особом – объекте можно лишь в соответствующем языке (прямой речи – "нагой и грубой"): «воплощает свою мысль тот, кто ее обнажает, а не тот, кто ее облекает в одежды». В этом контексте программным для Унамуно является сознательное уклонение от принятия традиционной терминологии философского языка: «я хочу говорить о философии языком, каким просят чашку шоколада и говорят об урожае».
|
