Идеи Платон называет еще «сущностями»; греч. слово «сущность» (ousia) образовано от глагола «быть» (einai) (как и аналогичные понятия рус. языка «существовать», «сущее», «сущность»).
Идеи суть прообразы (прототипы) реальности, по которым сформированы предметы видимого мира. Эти идеи существуют объективно, т. е. независимо от нашего познания и мышления. Значит, они не возникают благодаря актам нашего сознания, но познаются им. Поэтому позицию платона называют объективным идеализмом.
Реальность идеального (горнего) мира
1. Мир идеала
Подлинное бытие существует вне этого мира, в мире идей. Идеи же являются совершенными, идеальными прообразами, или первообразами, всего, что дается нам в явлениях. Это вечные и неизменные сущности, которые существуют вне материального мира и не зависят от него; напротив, материальный мир им подчинен, поскольку идеи являются причиной всего, что в мире существует. Вещи лишь подобие и отражение идей.
Мысль Платона родилась из страстного протеста против дурной действительности; вырваться из тьмы в мир лучезарной Истины было для него вопросом жизни и смерти. В мучительном кризисе напряжение его духа достигло той крайней черты, где грубый покров вещей дает трещину и открывается достоверность высшего плана бытия. Конечным содержанием, предметом истинного знания, по Платону, является именно этот горний мир идеала, мир вечных норм.
2. Притча о пещере и узниках
Смысл своего учения Платон, нередко обращавшийся к образному “мифологическому” языку, передал в такой картине. – Люди как бы находятся в темной пещере, во всю длину которой тянется широкий просвет. С малых лет у них на ногах и на шее оковы, так что они не могут двинуться с места и видят только то, что у них перед глазами. А так как они обращены спиной к свету, то и видят лишь тени от предметов, попадающих между источником света, горящим в вышине, и их темной пещерой. Таков наш видимый мир. Люди, привязанные к чувственным представлениям, принимают тень за подлинную действительность, и, освободившись от оков, не сразу могут освоиться с мыслью, что есть высший, недоступный ощущениям мир, и только постепенно оказываются в состоянии познавать его.
Платон: «Разговаривая друг с другом, не будут ли узники принимать видимые тени за действительные вещи? И если в темнице, прямо против них, будет откликаться эхо, то не будут ли узники думать, что говорят проходящие тени? – Если бы кто-либо из этих узников был вдруг освобожден от оков, встал, начал поворачивать шею, ходить и смотреть вверх на свет, то – он почувствовал бы боль в глазах. Ослепленный ярким блеском огня, он не будет в состоянии взирать на те предметы, тени которых он видел. И если бы кто стал ему говорить, что прежде он видел лишь мнимые призраки, а теперь, обратившись к сущему и действительному, видит как следует, мог бы он узнавать проходящие предметы, и не считал ли бы он, что виденные прежде тени – истиннее, чем то, что он видит теперь?.. И если бы его продолжали тащить насильно по утесистому и крутому всходу к солнечному свету, – он бы страдал и досадовал на влекущего и, выйдя из подземелья, не мог бы даже видеть предметы, ибо свет солнечный был бы невыносим для него».
Понадобилась бы привычка для того, кто захотел бы созерцать горний мир. Сперва он может смотреть на тени, потом на отражение фигур в воде, наконец на самые предметы; он все еще не может взирать на небо днем; и только ночью, при свете звезд и месяца, он приучается смотреть на него. Лишь после всего этого он научается смотреть на солнце, не на отражения его в воде или другом месте, а на солнце в самом себе, в его собственной области. И тогда лишь он заключит о нем, что оно управляет временами и летами, управляет всем видимым миром и есть, некоторым образом, причина всего, что он видел с товарищами, сидя в пещере.
Тогда он вспомнит свою прежнюю темницу, свою прежнюю жизнь и прежнюю мудрость... вспомнит своих товарищей по заключению. Он вспомнит о тех почестях и похвалах, какие тогда бывали воздаваемы им друг от друга, и о наградах тому, кто наиболее быстро схватывал проходящие тени и внимательно замечал, что обыкновенно бывает прежде и после, и вместе, и отсюда наиболее искусно угадывал, что имеет явиться. И, вспомнив это, думаешь ли ты, что освобожденный пленник будет завидовать похвалам или судьбе тех, кто в этой тюрьме обладал наибольшим почетом? Не предпочтет ли он, как Ахилл в царстве теней у Гомера, провести жизнь в услужении у бедного землепашца, чем возвратиться к своему прежнему состоянию? – Так. Лучше принять всякие муки, чем жить, как там живут. – Но допустим, что освобожденный вновь возвращен в темницу, вновь повергнут во мрак после света солнечного. Тогда, если он начнет указывать на прежние тени и спорить со всегдашними узниками, не возбудит ли он их смеха? Они скажут ему.., что не следовало вовсе восходить кверху. А если бы кто явился развязать и возвести их, они убили бы того, если бы могли". Вл. Соловьёв передал это так:
«Милый друг, иль ты не знаешь,
что всё видимое нами –
только отблеск, только тени
от незримого очами».
|
