1. Преодоление конечного разума
2. Борьба Плотина с гностической абсолютизацией “естественного” разума
3. Утверждение бессмертия души
Преодоление конечного разума
1. «В начале разум и все разум»
Исходная точка зрения Плотина: в начале разум и все разум (Arxe oun logos kai panta logos, III, 2, 15). Разум есть законодатель, творец, он есть одновременно источник и истины, и добра. Т. обр., “истинная философия” и “лучшая философия” сливаются воедино. "…хорошая жизнь принадлежит не тем, кто испытывают радости, а тому, кто может знать, что радости есть добро; и причина хорошей жизни – не в радостях, но в возможности судить, что радость есть добро; способность судить, значит, лучше, чем способность воспринимать; в первой логос или разум; и никогда неразумное не может быть лучше разумного. Как может разум, отрекшись от самого себя, признать что-либо ему противоположное за лучшее?".
Разум ни за что не признает, что над ним есть что-то не такое, как он, и никогда не откажется от самого себя и от своих суверенных, державных прав. Ему дано – и только ему одному – судить о том, что есть истина и что есть добро. Истина – в том, что в видимом мире господствует закон тления, добро – в том, чтобы искать не того, чего человек хочет, а того, что Разум ему предпишет считать за лучшее: "как прекрасно лицо справедливости и умеренности (soprosunns) – прекраснее вечерней и утренней звезды".
Здесь Плотин довольно близок к стоицизму: роковое сознание бессилия перед смертью принуждает Плотина ставить мир моральный над миром реальным, подменять онтологию этикой. – Греческая философия, философия разума неизбежно должна была прийти к подмене онтологии этикой. Раз богов нет – мир остается бесхозяйным, безначальным. Как жить в таком мире? В нем все неверно, все случайно, все преходяще. В нем нет правды, нет справедливости. Так учили древние, таким им открывался мир, когда они на него глядели глазами только разума. Таким мир представлялся и Плотину.
2. Иной мир
Поэтому вслед за своими предшественниками Плотин был поставлен в необходимость найти взамен этого мира – иной мир, который бы удовлетворял требованиям разума. В этом отношении Плотин идет по проложенным до него путям и всеми силами стремится доказать, что "видимый мир" есть мир лживый, мир призраков и небытия, а единственный истинный мир есть мир моральный.
Разум, исходя из самоочевидных истин (I, 3, 5), решает, что он может и чего он не может или, как он предпочитает выражаться, что возможно и что невозможно. Мудрость же, убежденная, что никоим образом неразумное не может быть лучше разумного, возможное для разума называет добром, невозможное для него – злом или, еще того больше (это уже у Плотина – стоики на такое не отваживались), возможное для разума – истинной реальностью, невозможное для разума – призраком и иллюзией.
Непосредственные впечатления Плотин считает первородным грехом; начало зла – дерзость (tolma) и рождение, и первое отделение, и желание (душ) принадлежать самим себе (V, 1,1). Соответственно этому катарсис, т. е. моральное совершенствование, становится методом искания истины, путем к истине. Катарсис же состоит в том (III, 6, 5), чтобы изолировать душу, не давать ей привязываться к другим вещам, не давать ей даже глядеть на них. Отсюда, совсем как у Эпиктета, презрение к так называемым телесным благам (I, 4, 14). Все вообще, что не во власти человека, есть только призрачное, воображаемое бытие. «И здесь (т. е. в жизни), как в театре, это не внутренний человек, а тень его, внешний человек, предается жалобам, вопит» (III, 2, 15).
3. Путь в “общее бытие”
Мудрость требует, чтобы люди глядели на мир глазами разума, чтобы они ценили не то, к чему их влечет, ненавидели не то, что им противно, – чтобы они вообще не любили и ненавидели, а только судили: судили по преподанным ею, готовым, для всех равным правилам и только о том, что есть "добро" и что есть "зло". Поэтому она называет «внешним человеком» того, кто «вопит, предается жалобам».
Поэтому-то мудрость объявляет отдельного человека в его отдельности – не только призрачным, но незаконно, греховно вырвавшимся к бытию и в его появлении видит tolma – нечестивую дерзость. Соответственно этому свою задачу она полагает в том, чтоб вытолкать из бытия этого дерзновенного пришельца, вогнать его обратно в то общее бытие, из которого он самовольно ушел. В этом, и только в этом, всегда была задача мудрости: смирить непокорного человека. (Тут можно вспомнить псалом 31: «Не будь яко конь и меск, в нихже нет разума…» – «Не будьте как конь, как лошак несмысленный, которых челюсти нужно обуздывать уздою и удилами, чтобы они покорялись тебе».).
4. Мораль
Т. обр., мудрость оказывается только другим названием для морали. Мудрость требует и повелевает так же, как и мораль. Ее последнее желание – переделать, преобразить и мир, и человека. Но с миром она сладить не может, с человеком же легче справиться. Человека можно привести к повиновению, можно угрозами и соблазнами убедить его, что высшая добродетель – смирение, что самостоятельное бытие есть грех и преступление, что он должен помышлять не о себе, а о “целом”, любить не утреннюю и вечернюю звезду, а умеренность и называть Разум божественным даже тогда, когда убивают сыновей, бесчестят дочерей, разрушают отечество – а он, этот божественный Разум, который похвалялся, что может все что хочет, ограничивается рассуждениями на тему, что тут терпит только “внешний человек” и только внешний человек вопит как бедный Иов. И когда, на самом деле или только в воображении, разум при помощи морали заставит умолкнуть “отдельного человека” – только тогда философия достигает своей последней цели: онтология, учение о действительно существующем, превращается в этику и мудрец становится неограниченным повелителем над вселенной.
|
