В этом мировоззрении связь всеобщего и особенного осуществлена в ее непосредственной, наивной форме, в которую еще не проникло понимание существенных различий принципа и способа его конкретного применения, различия философского и частнонаучного знания.
Недостаточная развитость, незрелость пифагореизма в целом проявилась не только в форме разрешения вопроса о взаимоотношении общефилософского принципа и специально-научного знания, но и в самом понимании объяснительных и интерпретативных возможностей данного принципа. Анализируя недостатки философского принципа пифагорейцев, Аристотель справедливо отметил, что, во-первых, он не дает никакой возможности, вследствие неподвижности самих чисел, объяснить и обосновать природу движения, которое неотъемлемо присуще всем вещам, и, во-вторых, он не в состоянии объяснить и обосновать возможность и действительное существование у вещей различных качественных свойств, таких, как тяжесть, легкость, цвет и т. д.
Эти коренные, существенные недостатки основного философского принципа обусловили и другие недостатки пифагорейского учения, выявившиеся в ходе последующего применения этого принципа при объяснении различных явлений. С одной стороны, пифагорейцы, желая сохранить универсальную значимость принципа декады и будучи при этом достаточно последовательными в логическом отношении, осуществили теоретическое насилие над действительностью, произвольно выдумав особое небесное тело десятой сферы — Протоземлю. С другой стороны, они были недостаточно последовательны в объяснении на основе своего высшего философского принципа ряда других природных явлений. Отмечая этот существенный изъян пифагорейского учения, Аристотель пишет: «В самом деле, исходя из тех начал, которые они кладут в основу и указывают, они не в меньшей мере берутся давать разъяснения относительно чувственных тел, чем относительно математических; в соответствии с тем об огне, земле и других таких телах у них совсем ничего не сказано, думаю — потому, что в отношении чувственных вещей они никаких специальных указаний не давали». В этом отношении другие натурфилософы, особенно Гераклит и Демокрит, были более последовательны, поскольку они стремились, исходя из своих основополагающих принципов, объяснить и обосновать саму возможность возникновения и существования этих четырех основных природных стихий: огня, воздуха, воды и земли.
Особенно отчетливо поверхностность и искусственность пифагорейской философемы проявилась при попытке ее применения для осмысления и объяснения природы этических добродетелей; справедливости, дружбы, любви и т. д., ибо выявилось то обстоятельство, что числа при этом не схватывают качественную, содержательную характеристику конкретных, объясняемых ими этических понятий. Учитывая все эти недостатки пифагорейского философского учения, Аристотель ставит следующий, в известном смысле роковой для пифагореизма вопрос: «Однако, почему числа причины? Есть семь гласных, семь струн или гармоний, семь плеяд; в семилетнем возрасте меняют зубы (некоторые животные, другие же не меняют), семь героев было под Фивами. Итак, оттого ли, что существует со своими определенными свойствами это именно число, их (фиванских героев) было семь и плеяда состоит из семи звезд? Или число их (фиванских героев) зависело от числа ворот города или от другой какой-либо причины, число же звезд в плеядах таково, так как мы их столько насчитываем?». Действительно, далеко не всегда очевидны и оправданы основания трактовки чисел в качестве объективных, самостоятельных сущностей, обусловливающих в конечном счете именно такую, а не иную числовую характеристику зависящих от этих сущностей природных вещей и явлений.
Надточаев А. С.
|
