Определив специфический предмет геометрии и охарактеризовав сущность вырабатываемого в ее пределах общего знания, Платон указывает на то, что геометрическое познание является необходимым и существенным средством на пути к собственно философскому познанию. Подлинная, теоретически истолкованная геометрия «влечет душу к истине и воздействует на философскую мысль, стремя ее ввысь, между тем как теперь она у нас низменна вопреки должному». Таким образом, и геометрия, подобно арифметике, будучи наукой, принадлежащей к рассудочной, более высокой по сравнению с чувственным познанием ступени и обладая своим собственным, самостоятельным предметом исследования, выступает вместе с тем в качестве необходимого результата разрешения трудностей чувственной ступени познания, с одной стороны, и в качестве существенного теоретического, образовательного средства восхождения души к разумному, философскому познанию.
Третьей важнейшей наукой, имеющей как собственный предмет исследования, так и способствующей возвышению души к философской точке зрения, является, согласно Платону, астрономия 7. Платон признает, что астрономические знания, подобно знаниям математическим, имеют различные формы практического применения. Они используются в земледелии, мореплавании, военном деле и т. д. Однако подлинная ценность астрономии как науки заключается прежде всего в теоретическом значении даваемого ею знания, воспроизводящего красоту и совершенство мироздания в целом. «Эти узоры на небе, украшающие область видимого, надо признать самыми прекрасными и совершенными из подобного рода вещей, но все же они сильно уступают вещам истинным с их перемещениями друг относительно друга, происходящими с подлинной быстротой и медленностью, в истинном количестве и всевозможных истинных формах, причем перемещается все содержимое. Это постигается разумом и рассудком, но не зрением».
При всем самодовлеющем значении и ценности астрономии как теоретической науки ее последняя, высшая ценность заключается, согласно Платону, в том, что она способствует возвышению души к философскому познанию, служит средством перехода от чувственного и рассудочного познания к познанию разумному, имеющему своим предметом подлинно сущее — идеи. Он, однако, отвергает наивное представление о том, что поскольку астрономия обращает взор нашей души ввысь, постольку она возвышает ее до степени разумного, философского познания: «Пожалуй, ты еще скажешь, будто если кто-нибудь, запрокинув голову, разглядывает узоры на потолке и при этом кое-что распознает, то он видит это при помощи мышления, а не глазами. Возможно, ты думаешь правильно, — я-то ведь простоват и потому не могу считать, что взирать ввысь нашу душу заставляет какая-либо иная наука, кроме той, что изучает бытие и незримое. Глядит ли кто, разинув рот, вверх или же, прищурившись, вниз, когда пытается с помощью ощущений что-либо распознать, все равно, утверждаю я, он никогда этого не постигнет, потому что для подобного рода вещей не существует познания, и человек при этом смотрит не вверх, а вниз, хотя бы он и лежал ничком на земле или умел плавать на спине в море». Правильное же использование астрономического знания заключается в том, что «небесным узором надо пользоваться как пособием для изучения подлинного бытия, подобно тому как если бы нам подвернулись чертежи Дедала или какого-нибудь иного мастера либо художника, отлично и старательно вычерченные. Кто сведущ в геометрии, тот, взглянув на них, нашел бы прекрасным их выполнение, но было бы смешно их всерьез рассматривать как источник истинного познания равенства, удвоения или каких-либо иных отношений». Поэтому, заключает Платон, «мы будем изучать астрономию так же, как геометрию, с применением общих положений, а то, что на небе, оставим в стороне, раз мы хотим действительно освоить астрономию и использовать еще неиспользованное разумное по своей природе начало нашей души».
|
