В этой связи трудно согласиться с утверждением, будто тезис об опытном происхождении всякого человеческого знания был выдвинут еще в античности Демокритом и Эпикуром 18. У Демокрита или Эпикура проявлялась сенсуалистическая тенденция, однако сколько-нибудь последовательно отстаивать сенсуализм или эмпиризм Демокрит не мог уже хотя бы потому, что его собственная онтология не могла получить обоснования в рамках доктрины эмпиризма. Как отмечает М. А. Киссель, в историко-философской литературе существует «полная разноголосица» в вопросе о том, к какому из двух направлений (эмпиризму или рационализму) следует отнести философию Демокрита. Причину этого М. А. Киссель видит в том, что сама антитеза была осознана лишь в Новое время, «вся античная философия в целом была неосознанным рационализмом», а заслуга Демокрита состоит в том, что он одним из первых смутно почувствовал необходимость соединить умозрительно-философское «глобальное» объяснение с естественнонаучным объяснением мира в деталях и по частям [19].
К числу мыслителей, разделявших убеждение в возможности априорного познания, основанного на чистом мышлении, Эйнштейн относит Платона, Спинозу и Гегеля и характеризует это убеждение как «предрассудок», или «аристократическую иллюзию о неограниченной проницательности чистого мышления». Однако, наряду с этим убеждением, отмечает Эйнштейн, в философии все более проявляла себя тенденция его критики и отрицания, обнаруживался все возрастающий скептицизм по отношению ко всякой попытке узнать что-либо об объективном мире с помощью одного лишь чистого мышления. Решающую роль в преодолении рационалистической иллюзии сыграло становление «физического образа мыслей», физического типа мышления. Возникновение физического образа мышления и его практические успехи поколебали уверенность в возможности познания вещей и связей между ними с помощью чистого умозрения. «Постепенно,— пишет Эйнштейн,— получило признание убеждение, согласно которому все наше знание о вещах состоит исключительно из переработанного сырья, доставляемого нашими органами чувств. В столь общем (и еще несколько нечетко сформулированном виде) это утверждение в настоящее время является, по-видимому, общепринятым...» [20] Возникновение убеждения, о котором говорит Эйнштейн и которое выражает тезис генетического эмпиризма, означало фундаментальную революцию в характере научного мышления, оно означало формирование важнейших посылок естественнонаучного рационализма. Эйнштейн подчеркивает общепризнанность (общепринятость) этого тезиса, хотя и признает его несколько «нечеткую» формулировку. Если, однако, учесть, что в течение долгого периода развития философии господствовала уверенность в возможности познания мира с помощью одного лишь чистого мышления, которая с точки зрения тезиса генетического эмпиризма является неправомерной, то естественно возникает вопрос: насколько доказательным является тезис самого генетического эмпиризма, каким образом может быть обоснован скепсис по отношению к доктрине генетического рационализма?
Согласно Эйнштейну, убеждение в необходимости основывать наше знание на данных органов чувств покоится не на логическом доказательстве, «не на предположении о том, что кто-то в действительности доказал невозможность получения знания о реальности с помощью чистого мышления»[21]. Такая «невозможность» доказывается и обосновывается лишь исторической практикой научного познания. Именно анализ и осмысление практики научного познания приводят к выводу, что развитие физики и естественных наук исходило из широкого использования эксперимента, наблюдения и измерения и опиралось на них, что без указанного эмпирического подхода это развитие было бы невозможно.
Тезис гносеологического рационализма представлялся достаточно респектабельным, пока сферу научного познания составляли в основном две области: математическое знание и общие космологические (натурфилософские) модели мироздания. В этих областях «чистое мышление»[22] чувствовало себя достаточно уверенно, причем в первой области оно действительно приводило к достоверному знанию. Однако чем более внимание познавательной мысли направлялось на «детали и частности» реального мира, природного бытия, тем более обнаруживалась неправомерность притязаний «чистого мышления», умозрительной спекуляции. В конце средних веков и в эпоху Возрождения опыт и наблюдение принимают все более систематизированную, целенаправленную форму и приводят — даже в сфере таких псевдонаук (или «преднаук»), как алхимия или «натуральная магия»,— к открытию множества фактов, которые никак нельзя было бы усмотреть путем чистого мышления. Запросы практической жизни, развитие инженерного искусства и техники в эпоху становления капиталистической формации требуют все большего внимания к деталям и частностям свойств, структуры и поведения неодушевленных тел природы и живых организмов, а это стимулирует постепенную переориентацию мировоззренческих познавательных установок, формируется экспериментально-опытный подход к изучению природы. Скепсис по отношению к рационалистической традиции имел свои исторические корни, его первые проявления уже обнаружились в античности, однако только в эпоху Нового времени этот скепсис принимает форму явно выраженной и развитой философской установки, философского мировоззрения. Говоря о тех, кто «с полной ясностью и четкостью» выдвинул эту философскую установку, Эйнштейн называет, кроме Галилея, Д. Юма. Такое ограничение представляется, безусловно, неправомерным. И дело не только в том, что Д. Юм занял позицию скептика по отношению как к гносеологическому рационализму, так и к познавательным возможностям человека вообще, перейдя в ту область, где уже начинается отрицание рационализма «в широком смысле». Философия Юма вырастала из философии своих предшественников, а среди них выдающееся место занимали Ф. Бэкон и Дж. Локк.
|
