Экспериментальный метод неприменим также по отношению к объектам, пространственно-энергетические характеристики которых настолько велики, что превосходят всякие разумно допустимые технические возможности человечества как субъекта познания, например, по отношению к объектам астрофизики, звездам или звездным скоплениям. Наконец, существенные ограничения на возможности экспериментальной деятельности накладывает сама социально-биологическая природа человека как познающего субъекта. В современную эпоху развития науки и техники становится все более ясным, что в качестве одного из важнейших условий и предпосылок экспериментальной деятельности должно быть принято требование сохранения познающего субъекта — как индивидуального субъекта экспериментального исследования, так и общества (человечества) как коллективного субъекта познания. Разумеется, риск для отдельного экспериментатора существовал всегда, отдельные ученые и ранее становились жертвами своих исследований, однако сейчас вопрос ставится в другой плоскости: эксперименты должны удовлетворять требованиям максимальной безопасности по отношению к обществу как познающему субъекту, а это означает, что научные эксперименты не должны нарушать равновесие системы тех факторов, которые составляют условия нормального биологического и социального бытия человека.
Как отмечает И. Т. Фролов, в современной науке на первый план выдвигается вопрос не только о ценности истины, но и о ее цене, причем «точкой отсчета» выступает сам человек, его благо: «Именно сегодня, как никогда, вероятно, в прошлом, остро стоит вопрос о цене, которую должно (или не должно) заплатить человечество за ту или иную истину, открываемую... в ядерной физике, молекулярной биологии и т. п.» [43]
В современной науке и философии особую остроту приобрел вопрос о допустимости или недопустимости тех или иных исследований, которые «либо сами по себе, либо в результате их технических применений могут угрожать человеку и человечеству» [44]. Иными словами, принцип свободы экспериментирования должен быть существенно дополнен требованием, согласно которому научные эксперименты не должны подвергать разрушению или риску разрушения природную и социальную среду обитания человека и самого человека как биопсихосоциального существа. Это требование ценностного, гуманистического типа необходимо накладывается на современные научные исследования и указывает неизбежные «границы» экспериментальных познавательных возможностей субъекта познания: мы не можем ставить «какие угодно» естественнонаучные (а тем более медицинские, социальные или социально-психологические) эксперименты, мы неизбежно должны ограничивать поле возможных экспериментов теми исследованиями, которые не входят в противоречие с этическими нормами, с представлениями о том, что является допустимым в экспериментах над человеком, и которые удовлетворяют требованиям сохранения и максимальной безопасности общества как познающего субъекта. Здесь мы имеем дело не с отказом от принципа свободы научного исследования, но с признанием того, что наука не может и не должна пренебрегать гуманистическим смыслом своего существования, забвение этого гуманистического смысла неизбежно означало бы превращение науки в антигуманную деятельность [45].
Определенные ограничения, которые неизбежно накладываются на экспериментальный метод, существование областей, в которых экспериментальный метод не может быть применен в силу тех или иных причин, не следует рассматривать как обнаружение «абсолютных границ» познания, но эти ограничения предполагают еще более широкое использование таких эмпирических процедур, как технически оснащенное наблюдение и измерение, а также дополнение экспериментального метода другими методами научного исследования. В современной методологии науки активно обсуждаются метод моделирования и системный подход. Они широко используются в научном познании и раскрывают перед субъектом науки новые познавательные возможности, значительно «раздвигают» границы познаваемой реальности. Внимание, которое эти методы привлекают в науке и в ее методологии, а также философии, говорит о том, что научное познание подошло к границам, за которыми без глубокого осознания познавательного значения метода моделирования и системного подхода, без придания этим методам соответствующего гносеологического и методологического статуса дальнейшее развитие научного знания становится невозможным; перед субъектом, не опирающимся на эти методы, мир выступает как «непознаваемый». Вместе с тем широкое использование этих методов (в частности, в форме модельного и математического эксперимента) дает возможность в известной мере преодолеть те ограничения, которые неизбежно возникают перед экспериментальным методом и которые обусловлены, в частности, необходимостью сохранения и безопасности общества как познающего субъекта.
Разумеется, в эпоху Бэкона и Галилея на первом плане стоял не вопрос об указанных ограничениях на возможности экспериментальной познавательной деятельности, а скорее вопрос о снятии тех ограничений, которые накладывались на научное исследование схоластическим мировоззрением, клерикально-феодальной идеологией, теологией и догматами церкви. И в этом смысле принцип свободы экспериментирования сыграл огромную прогрессивную роль в развитии естествознания XVII—XIX вв. Этот принцип, как и принцип эмпиричности в целом, был тесно связан с общей переориентацией познавательного отношения к природе: если в рамках античной рационалистической традиции господствовал идеал «умозрительного схватывания» системы мироздания в целом и — как следствие — идеал пассивного созерцания природы, идеал ее наблюдения (и поэтому эксперимент осуществлялся в некотором смысле как бы в противоречии с этим идеалом), то выдвижение в Новое время идеи эксперимента в качестве фундаментальной категории научного познания и научного мышления, придание ему гносеологического и методологического статуса означали переход по отношению к природе на позиции активного вопрошания.
Ф. Бэкон выразил эту позицию в своем известном тезисе, согласно которому естествоиспытатель должен «допрашивать Природу». Как отмечал Р. Дж. Коллингвуд, этот тезис означал, что отношение ученого к природе не должно превращаться в пассивное ожидание ее показаний, а его теории не должны строиться лишь на основе того, что природа «согласится ему поведать», но предполагает инициативу ученого в исследовании, который для себя решает, что он хочет знать, и в соответствии с этим формулирует свою проблему. Ученый при этом должен «найти средства заставить природу отвечать, придумать те пытки, которые развяжут ей язык»[46]. В этом тезисе Бэкон «раз и навсегда сформулировал истинную теорию познания экспериментальной науки» [47].
В указанном тезисе Бэкон выразил существенную черту экспериментального метода: эксперимент представляет собой своеобразный «диалог» исследователя с природой, причем активной стороной в этом диалоге является субъект исследования, который формулирует вопрос и затем с помощью экспериментальных операций переводит природу (точнее, некоторые ее элементы) в такое, по выражению Ф. Бэкона, «обузданное и стесненное» ее состояние, в котором природа вынуждена дать ответ на поставленный вопрос. Экспериментатор не может навязать природе «желательный для себя» ответ (в этом выражаются объективность природы, ее независимость от воли экспериментатора), но он может «заставить» природу дать вполне определенный (однозначный) ответ на поставленный вопрос. Н. Бор, рассказывая об исследованиях Д. Резерфорда в атомной физике, его общий взгляд на эксперимент формулировал в виде утверждения: «Цель эксперимента состоит в том, чтобы задавать вопросы природе»[48]. При этом, как подчеркивал Н. Бор, в число необходимых предпосылок экспериментального исследования входит, как правило, предположение о том, что «эксперимент ставится с целью получить однозначные ответы на поставленные вопросы» [49].
Это предположение, являясь отрицанием первого тезиса Протагора, представляет частный случай общего (сформулированного выше) принципа однозначности (определенности) решения познавательной проблемы. Принцип однозначности, как мы отмечали, имеет ограничения, должен пониматься диалектически, с учетом исторической перспективы, если речь идет о глубоких, «сущностных» проблемах данной науки. Однако по отношению к вопросам, которые экспериментатор задает природе с помощью некоторого эксперимента, этот принцип приобретает достаточно жесткий характер: если эксперимент не дает однозначного ответа на поставленный вопрос, то последний теряет статус «экспериментального вопроса».
Итак, принцип эмпиричности в рамках естественнонаучного рационализма выступает в форме тезиса о возможности субъекта познания в эмпирической науке вести «диалог с природой» путем постановки соответствующих вопросов и создания таких эмпирических ситуаций, благодаря которым могут быть получены вполне недвусмы
ленные (однозначные) ответы на поставленные вопросы.
|
