Нормы морали - это своеобразные первоначальные "клеточки" нравственности, из которых складывается здание нравственной системы общества. Нравственность проявляется в виде определенных, постоянно воспроизводящихся в обществе правил поведения, или норм. Этика изучает нормы морали и как определенные образцы (стандарты) поведения людей в обществе, и как требования (предписания), регулирующие поведение людей. В этом смысле этика рассматривает поведение человека как нормативно заданное, предписанное теми или иными нравственными нормами. Этика описывает моральные нормы, проясняет их регулятивную природу, специфику, структуру и содержание. Ее интересуют также отношения между нормами и правила (принципы) образования нормативных суждений и умозаключений, законы нормативного мышления.
Всякая норма морали имеет внутреннюю структуру1. Во-первых, диспозицию - предписание определенного поведения (деяния или недеяния). Говоря иначе, любая норма морали содержит в себе определенное предписание или веление, выраженное, как правило, в повелительном наклонении: "не убий", "возьми", "верни", "наслаждайся", "проживи жизнь незаметно", "будь независим", "подчиняйся только нравственному долгу" и т.п. Нормы морали не столько советуют, убеждают, просят, учат поступать известным образом, сколько велят, предписывают, требуют известного поведения.
Во-вторых, предписание, выраженное в норме, имеет область своего определения - круг лиц, к которым оно потенциально или актуально обращено. В этом смысле различаются единичные требования, особенные нормы (например, этика врача, юриста) и всеобщие (универсальные) нормы, обращенные к каждому человеку. В самой норме конкретный смысл или цель предписываемого действия могут быть не всегда четко выражены, но всегда так или иначе подразумеваются. Поскольку это так, то любая норма морали поддается истолкованию и разъяснению. Толкование и разъяснение смысла нравственных норм составляют одну из основных задач этики как нормативной дисциплины.
Для целого ряда норм морали также характерным является такой структурный элемент, как гипотеза, т.е. указание на те условия, при которых должно исполнять предписанное нормой действие.
Ввиду такого структурного элемента, как гипотеза, нормы морали делятся на категорические (действительные при любых условиях) и нормы, сообразованные с возможностями людей и ситуацией. Безусловно категорическими являются нормы христианской морали: "не убий", "не кради" и др.
Норма морали предполагает определенные меры воздействия, которые общество способно применять к нарушителю выраженного в норме веления. В нравственности санкции выступают, как правило, в виде осуждения, порицания, неприятия общественным мнением, совестью самого человека аморальных поступков, т.е. идеально.
Нормы морали различаются не только по содержанию предписания, области своего определения, значения, действия, но также и по своему источнику. Источниками норм морали могут выступать обычай, традиция, этическая доктрина или авторитет (Будда, Сократ, Иисус Христос, Магомет и др.), общественное мнение, наконец сам человек, как говорил Кант, его самообязывающий разум. В этом отношении, кстати, Кант совершенно справедливо делил все нормы в зависимости от источника своего возникновения на два основных класса: гетерономные - устанавливающие человеку внешние обязанности, имеющие внешний источник своего долженствования, и автономные, представляющие собой, по сути, самопредписания, самовеления, имеющие источником автономию воли.
В этике под источником моральных норм подразумеваются, во-первых, те исторические, объективные, материальные условия, которые вызвали к жизни те или иные нормы морали. В этом отношении этика говорит, что нормы морали формируются самой жизнью, что они возникают в практике реальных социальных, нравственных отношений. Этика рассматривает, во-вторых, в качестве источника моральных норм нравственное сознание определенной исторической эпохи. Этика подчеркивает, что нормы формируются, артикулируются, озвучиваются самосознанием определенного исторического времени. В этом отношении источником нравственных норм выступают мифология, этические воззрения великих моралистов, общественное мнение. Наконец, норма может быть выведена из другой, более общей нормы как ее следствие, импликация.
Норма морали как прескрипция (предписание) отличается от дескрипции (описания, суждения о фактах). Норма выражает долженствование, а не описывает сущее. Относительно предписания, выраженного в норме, мы не можем сказать, какой реальности (фактам) оно соответствует. Очевидно, что суждение "нечто есть", т.е. суждение, описывающее факт, существенно отличается от суждения о должном. Таким образом, этика проводит различие между бытием и долженствованием и подчеркивает, что норма морали имеет особый онтологический статус, отличный от онтологического статуса фактов.
В отличие от суждений факта, нормативные суждения, нормы "не являются ни истинными, ни ложными"1, а обладают значением действительности или недействительности, правомерности или неправомерности. Например, дескриптивное, или описательное, суждение может быть истинным или ложным. Относительно же прескриптивного, нормативного, суждения нельзя сказать, истинно ли оно или нет. Этику интересует в данном случае другой вопрос: является ли требование или норма, выраженная в нормативном суждении, действительной или нет. Говоря иначе, ее интересует основание предписания, выраженного в нормативном суждении.
Норма (и выражающее ее нормативное суждение) может быть действительной или правомерной, если существует некая "более высокая" норма, из которой первая выводится как следствие, или если она постулируется как высшая норма определенного нравственного, нормативного порядка.
Таким образом, основанием действительности одной нормы может быть лишь действительность другой нормы1. Норму, представляющую собой основание действительности другой нормы, образно называют высшей (т.е. "более высокой") нормой по отношению к этой другой норме, которую называют "низшей". Правда, иногда возникает впечатление, будто действительность нормы можно обосновать тем фактом, что она установлена какой-либо властной инстанцией: человеческой или надчеловеческой. Например, действительность Десяти заповедей в христианской этике обосновывают тем фактом, что их дал на горе Синай Бог Яхве, или что врагов должно любить потому, что Иисус, Сын Божий, предписал это в Нагорной проповеди. Однако с деонтической точки зрения основанием действительности нормы служит не тот факт, что, например, Бог в определенное время и в определенном месте установил определенную норму, но молчаливо подразумеваемая норма, согласно которой должно исполнять заповеди Бога2.
Поиск основания действительности нравственной нормы, ответа на вопрос, почему я должен ее выполнять, не может продолжаться бесконечно, в отличие от поиска причины в цепи причин и следствий, он должен закончиться нормой, которая - как последняя и наивысшая - постулируется, говоря иначе, принимается как высший нравственный принцип.
В свою очередь, высшая нравственная норма или принцип является системообразующим началом некоей этической системы. Например, в рамках гедонистической этики такой нормой выступает требование "наслаждайся", эпикурейской - "проживи незаметно" и т.п. Все нормы, которые можно вывести из одной и той же основной нормы, образуют определенную нормативную систему, которая характеризуется целым рядом существенных особенностей, и в частности непротиворечивостью, неантиномичностью, связанностью норм, которые в нее входят, и др. Так, нормы: "не лги", "не обманывай", "не лжесвидетельствуй", "исполняй данное обещание" можно вывести из нормы, предписывающей правдивость. Из нормы, предписывающей любить ближнего, можно вывести следующие нормы: "не должно причинять ближнему зло, в особенности убивать его", "не должно причинять ближнему моральный или физический вред", "если ближний попадет в беду, ему должно помогать"1 и т.п. Говоря иначе, норма или принцип "люби ближнего" задает такую нормативную систему, в рамках которой должно оказывать помощь ближним, не обманывать их и т.д.
Основу отношений между нормами составляет не только их сходство или различие по принадлежности к тому или иному нормативному порядку, но и различия по выраженному в них предписанию, области определения, значения (смысла), действительности во времени и пространстве. Поэтому нормы морали бывают сравнимые и несравнимые между собой. Сравнимые нормы имеют в своем составе общий термин - область определения (субъект) или прескрипцию, несравнимые - нет. Например, несравнимыми будут нормы: "Все врачи должны исполнять клятву Гиппократа" и "Все родители должны заботиться о своих детях" и т.п..
Сравнимые нормы, в свою очередь, бывают совместимыми (связанными) и несовместимыми (несвязанными). Совместимыми называются такие нормы, которые выражают одно и то же веление полностью или хотя бы в некоторой части. Несовместимыми будут нормы, выражающие противоположные, или противоречащие, веления.
Совместимые нормы делятся на равнозначащие и подчиненные. Равнозначащие, или эквивалентные, нормы выражают одно и то же веление в различной форме. Например: "Каждый человек имеет право на жизнь" и "Никто не обязан умирать"; "Ни один человек не имеет права оскорблять другого" и "Ни одному человеку не разрешено оскорблять другого". Это две пары равнозначащих, взаимозаменимых норм, каждая из которых имеет одно и то же деонтическое содержание, но их формальное построение различно. Следует подчеркнуть, что если норма действительна и правомерна, то эквивалентная ей норма также действительна и правомерна.
Подчиненные нормы имеют общую прескрипцию, а область определения (субъект) одной нормы включает в себя область определения другой нормы. Здесь одна норма будет подчиняющей, а другая - подчиненной. Подчиненные нормы различаются своей областью определения, но одинаковы по значению и смыслу выраженного в них предписания: подчиняющее нормативное суждение носит характер общей нормы, подчиненное суждение - конкретного требования. При действительности и правомерности общей нормы и частное требование будет действительным или правомерным.
Несовместимыми нормами являются нормы, которые предписывают одному и тому же лицу или группе лиц противоположные действия в одно и то же время, в одном и том же месте или отношении. Таким образом, для того чтобы две нормы были несовместимыми, нужно учитывать целый ряд особенностей. Так, несовместимости, или противоречия, в широком смысле слова не будет в том случае, если что-либо предписывается одному и тому же лицу и то же самое отрицается, но в разное время. Точно так же не будет несовместимости или противоречия, если одна норма нечто предписывает определенному лицу или группе лиц, а другая это отрицает, но в ином отношении. Например, требование уничтожить противника не противоречит требованию не трогать союзников и т.п.
Противоположными будут являться такие несовместимые нормы, которые одновременно не могут быть правомерными, но могут быть одновременно неправомерными.
Противоречащими же будут такие нормы, которые одновременно не могут быть ни правомерными, ни неправомерными. При правомерности одного веления, выраженного в норме, его отрицание будет неправомерным, а при неправомерности первого второе будет правомерным.
В сфере нормативного мышления тем не менее могут возникать ситуации, когда, несмотря на несовместимость и противоположность, оба нормативных суждения имеют значение правомерности. Говоря иначе, для нормативного мышления не является исключением антитетика или антиномия норм, когда при правомерности одной нормы противоположная норма также является вполне правомерной и действительной.

[pagebreak]

Антитетичность, или парадоксальность, нормативного мышления, так же как и его противоречивость, известна с древнейших времен, хотя ее природа не была вполне осознана. Так, с давних пор известен так называемый парадокс "брадобрея"1. Суть его сводится к следующему: совет одного селения издал указ, что деревенский брадобрей (предполагается, что он единственный брадобрей в этой деревне) должен брить всех мужчин данного селения, которые не бреются сами, и только этих мужчин. Конкретизация этой нормы применительно к самому брадобрею приводит к двум противоположным, но тем не менее правомерным, вытекающим из первоначальной общей нормы, нормативным суждениям: "брадобрей должен брить себя сам" и "брадобрей не должен брить себя сам". Вполне понятно, что наличие парадоксов, антитетики норм ставит под вопрос саму возможность этической аргументации, применения на практике норм морали, т.е. возможность из более общих норм выводить более частные.
Конечно, антитетика норм возможна не только в результате парадоксов, неправильно сформулированных общих норм, приводящих к взаимоисключающим, но тем не менее одинаково правомерным нормативным выводам или решениям. Гораздо чаще антитетика норм возникает в силу их принадлежности к различным нормативным системам, в рамках которых каждая из норм является вполне правомерной и обоснованной. На такую возможность в свое время указывал И. Кант, который считал, что основная антиномия нравственного сознания человека может возникать в силу противоположности веления долга, добродетели, с одной стороны, и стремления человека к счастью, с другой1. Говоря иначе, Кант совершенно правильно определил, что могут существовать два вполне оправданных нормативных порядка, один из которых основан на принципе счастья, другой - на принципе долга или добродетели. Методологическую основу разрешения антиномий практического разума сам Кант видел в разграничении "логики морали" и "логики чувств", "логики долга" и "логики склонностей и влечений".
Прояснение онтологического статуса норм, изучение характера и природы их отношений между собой важно и в связи с проблемой толкования норм морали и выяснения их специфики. Одна и та же норма морали может быть выражена в формально различных суждениях. Если же не отделять норму от средств ее выражения, то может оказаться, что одна и та же норма будет устанавливать различные предписания. Но в таком случае было бы невозможно не только передавать нормы и переводить их с одного языка на другой, но и применять их в практической жизни. Поэтому критики этой точки зрения, среди которых можно назвать таких выдающихся ученых, как Лейбниц, Гумбольдт и другие, считали, что норму следует рассматривать в абстракции, отвлечении от средств ее выражения. Одна и та же норма может формулироваться по-разному в различных языках и кодексах, но ее содержание и смысл можно рассматривать как некоторую абстракцию, взятую отдельно от ее языкового, знакового выражения. Поэтому объектом этического толкования являются нормы морали, а предметом толкования - их содержание и смысл.
Уяснение этого содержания и смысла достигается различными способами. Способ этического толкования представляет собой относительно самостоятельную совокупность приемов анализа норм. Выделяют грамматическое, логико-деонтологическое, систематическое, историко-социологическое и телеологическое толкования.
Грамматическое толкование представляет собой набор приемов, направленных на уяснение морфологической и синтаксической структуры нормативного высказывания, выражающего норму, выявление значения отдельных слов и терминов, употребляемых союзов, предлогов, знаков препинания, грамматического смысла всего нормативного суждения.
Логико-деонтологическое толкование предполагает использование законов и правил деонтической логики для уяснения подлинного смысла нравственной нормы, который не совпадает с ее буквальным изложением.
Систематическое толкование - это уяснение содержания и смысла моральной нормы исходя из ее места, которое она занимает в той или иной этической системе. Так, практически все этические воззрения включают в себя норму ненасилия, однако в различных этических системах она приобретает различные вес и значение.
Историко-социологическое толкование заключается в изучении социально-исторических условий возникновения той или иной нормы морали. В этом плане весьма показательны исследования, проведенные Ницше, Монтескье, Вебером и др.
Телеологическое (целевое) толкование направлено прежде всего на установление подлинных целей, которые ставились при формулировании и обосновании тех или иных нравственных норм.
В зависимости от сферы действия норм морали различается толкование нормативное и казуистическое. Нормативное толкование изначально предназначено для распространения на неопределенный круг лиц и случаев. Оно имеет, как правило, абстрактный характер, т.е. не привязано к конкретной жизненной ситуации. Казуистическое толкование норм морали, напротив, вызывается вполне определенным случаем и рассчитано на рассмотрение именно данного конкретного дела.
В процессе толкования и разъяснения содержания и смысла нравственных норм вполне закономерно возникает вопрос об их специфике, отличии от других нормативных регуляторов - норм права, религиозных или организационных норм. В этом случае толкование норм тесно связано с пониманием природы морали как таковой.
Специфика моральных норм вырисовывается в истории этической мысли через целую серию теоретических антиномий и противоречий1. С одной стороны, этика подчеркивает, что нормы морали имеют объективное значение. По своему содержанию они не зависят от склонностей, предпочтений, произвола, субъективного мнения кого бы то ни было. Но с другой стороны, требования и предписания, выраженные в моральных нормах, не могут быть объективными по самой своей природе. В силу особенностей нормативной регуляции они всегда являются выражением чьего-то веления (воли общества или социальных групп, как полагала этика Просвещения, Бога или разума, как считали этики религиозного или идеалистического толка). Кроме того, в сфере морали источником нормы выступают личные мотивы и самовеления личности, без которых нет собственно морали как сознательного действия. Говоря иначе, если выраженное в норме предписание выступает лишь в виде внешнего требования, только как внешняя необходимость или чужое повеление, то эта норма не будет нравственной в собственном смысле слова. Подлинно моральной норма становится тогда, когда содержащееся в ней требование осознается самим человеком как внутреннее веление самому себе, как самовеление, субъективная необходимость.
С первой антитезой в понимании специфики норм морали связана и вторая. Любые нравственные нормы, так как они проявляются, фиксируются в истории, представляют собой выражение определенного образа жизни известной социальной общности. И в этом отношении нормы морали всегда выражают определенные обособленные интересы тех или иных групп людей. Этот относительный характер всякой системы нравственных норм является общепризнанным фактом европейской науки, как только она перешла к изучению исторически изменчивых нравов. Но в то же время всякая собственно нравственная норма всегда выражается в общеобязательной, общечеловеческой форме. Как обосновывает это положение Кант, всякая особая, партикулярная норма, правило поведения могут быть признаны подлинно моральными в том лишь случае, если они выдерживают проверку на общезначимость, на всеобщее, всечеловеческое применение.
Следующая альтернатива в понимании специфики норм морали связана с проблемой соотношения их практической значимости и нравственной безусловности. С одной стороны, в этической мысли прошлого было достаточно осознанно и отчетливо выражено практическое назначение норм морали. С этой точки зрения нормы морали - это метод и средство достижения общественного и личного блага. Но, с другой стороны, подлинные нормы морали, требования, заложенные в них, не имеют ничего общего с практическим расчетом, социальной полезностью, "благоразумием", с достижением желательных результатов. Как подчеркивал Кант, если мы наблюдаем истинно нравственный поступок, совершенный "с непоколебимым духом" и "без всякого намерения извлечь какую-нибудь выгоду в этом мире или на том свете", то такой поступок оказывается для нас гораздо более привлекательным, нежели такое же действие, но совершенное из интереса1. Нормы морали, считал Кант, нельзя рассматривать лишь как способ достижения какого-то результата, определенной цели. Напротив, именно цели и практические результаты, к коим стремится человек, должны быть соотнесены, согласованы с нравственными нормами.
Нормы создаются людьми, но в процессе их жизнедеятельности объективируются, отчуждаются, начинают выступать как нечто существующее независимо от человека; и каждое последующее поколение должно вновь распредметить эти нормы, сделать их внутренним мотивом своего поведения. Поэтому нормы морали, рассмотренные на различных ступенях и стадиях этого процесса, могут выступать в теоретическом сознании в виде взаимоисключающих дефиниций и определений.
Суммируя взгляды на специфику норм морали, можно сказать следующее. Во-первых, нормы морали, в отличие от других регуляторов поведения, побуждают человека к совершенству, в широком смысле слова добру. Во-вторых, нормы морали возникают как результат свободной, волевой активности человека, а не как результат известного рода естественной причинности. В-третьих, нормы морали не утилитарны, не являются средством достижения какого-либо полезного результата. Словом, не полезность определяет выбор нравственных норм, а, напротив, нормы морали определяют, какие практические цели человек должен ставить перед собой. В этом отношении нормы морали носят безусловный характер. В-четвертых, нормы морали побуждают, обязывают человека жить сообща с другими людьми согласно "золотому правилу" нравственности, они также очерчивают для человека сферу безусловно запретного поведения. Наконец, в-пятых, нормы морали носят автономный, а не гетерономный характер, в отличие от других видов норм. Говоря другими словами, моральные нормы в своем обязующем значении являются самообязательствами человека, моральные нормы не допускают разведения субъекта и объекта нравственных требований. Общность или отдельные индивиды, устанавливающие и санкционирующие нравственную норму, как правило и являются той общностью и теми индивидами, которые эту норму исполняют.

Подробнее Разместил: rat Дата: 20.03.2009 Прочитано: 31402 Комментарии

Истина как центральное гносеологическое понятие

1. Проблема истины в философии

Проблема истины является одной из центральных во многих философских системах.

Единство истины, красоты и справедливости отметил еще Платон: «Те, кто по своей природе не сросся и не сроднился со всем справедливым и с тем, что именуют прекрасным... никогда не научатся, насколько это вообще возможно, истинному пониманию того, что такое добродетель и что такое порок». Тем самым с общемировоззренческой и общекультурной точек зрения в истине «пересекаются» гносеологическое, аксиологическое и экзистенциальное, теоретико-рефлексивное и ценностно-мировоззренческое. Истина поэтому органична и для науки, и для религии, и для философии, но каждая из этих форм постижения человеком себя и мира по-своему трактует смысл истины как системообразующей категории.

2. Право на заблуждение

Достижение истинного знания – сложный и противоречивый процесс. На этом пути человек строит догадки, проводит наблюдения, эксперименты, формулирует гипотезы и т. д. Естественно, что на этом пути возможно получить различные результаты. Исследователь, если речь идет о поиске научной истины, может не только прийти к истинному результату, но и пойти по ошибочному пути, заблуждаться. Поиск истины – открытый процесс, в нем заложены различные возможности, в том числе и возможности неверных, ошибочных оценок происходящего. Известный французский физик, лауреат Нобелевской премии Луи де Бройль в связи с этим отметил: «Люди, которые не занимаются наукой, довольно часто полагают, что науки всегда дают абсолютно достоверные положения; эти люди считают, что научные работники делают свои выводы на основе неоспоримых фактов и безупречных рассуждений и, следовательно, уверенно шагают вперед, причем исключена возможность ошибки или возврата назад. Однако состояние современной науки, так же как и история науки в прошлом, доказывает, что дело обстоит совершенно не так».

Так что заблуждение – возможный момент познавательного процесса, характеризующий возможность формирования у человека понятия или суждения, не соответствующего самому предмету. Заблуждение отличается от лжи тем, что оно носит непреднамеренный характер. Заблуждение может быть ограниченным знанием, которому придается абсолютно всеобщий характер. Оно может быть ошибочным знанием, но принимаемым тем, кто его разделяет, за истину. Заблуждение имеет свои теоретико-познавательные и социальные основания. Причины появления заблуждения многообразны и связаны в первую очередь со сложностью и противоречивостью движения мысли вообще и познавательной деятельности в особенности. В частности, источником заблуждения могут быть неадекватно воспринятые факты, ошибочная их интерпретация. Зачастую истина становится заблуждением, если не учитываются границы истинности и та или иная истинная концепция распространяется на все сферы реальности. Заблуждение может быть следствием также неверной информации.

В целом заблуждение – естественный момент познавательного процесса и диалектически связано с истиной. Нелинейное, противоречивое, поливариантное развитие знания включает в себя множество различных возможностей, которые по-своему время от времени реализуются в зависимости от познавательной ситуации. Поэтому необходимо считаться с возможностью заблуждений, не преувеличивая и не абсолютизируя их. Преувеличение места заблуждений в познании может привести к скептицизму и релятивизму. Выдающийся отечественный физик, лауреат Нобелевской премии П.Л.Капица заметил: «...ошибки – диалектический способ поиска истины. Никогда не надо преувеличивать их вред и уменьшать их пользу».

Поэтому истине противостоит не столько заблуждение, сколько ложь как преднамеренное возведение в ранг истины.

3. Свойства истины

1. Нередуцируемость истины

Г.-В.-Ф.Гегель (в «Феноменологии духа») отметил, что «истина не есть отчеканенная монета, которая может быть дана в готовом виде (gegeben werden) и в таком же виде спрятана в карман». Это принципиальное положение в образной форме подчеркивает процессуальный характер постижения человеком истинного знания. Сложность однозначной концептуализации истины связана с многообразием форм бытия истины, с тем, что истина специфично воплощается в практическом и теоретическом, вероятном и достоверном, фундаментальном и прикладном и других видах знания. Именно нередуцируемость истины к однозначно верифицируемым или фальсифицируемым утверждениям служит основанием для сомнения в эвристической возможности понятия «научная истина».

Истина процессуальна: она одновременно и абсолютна, и относительна. Абсолютное знание не означает независимости знания от конкретных условий – это невозможно, – а означает степень полноты и точности. В культуре, особенно на практике и на уровне здравого смысла, абсолютная истина трактуется и как полное, исчерпывающее знание о предметах. Наконец, абсолютная истина может трактоваться как предел, к которому стремится человеческое познание.

Карл Поппер также пытался доказать, что «наука не является системой достоверных или хорошо обоснованных высказываний; она не представляет собой также и системы, постоянно развивающейся по направлению к некоторому конечному состоянию».

Что является основанием подобного критического отношения к возможности достижения истинного знания вообще и научной истинности в частности? Систематический анализ различного подхода к данной проблеме показывает, что зачастую критики отождествляют истину с абсолютной истиной, как исчерпывающим значением о мире, или преувеличивают статус относительной истины, рассматривая имеющиеся знания только в контексте их прагматического, инструментального значения. Из этого следует необходимость более подробного рассмотрения особенностей истинного знания и его свойств.

2. Объективность истины

Во-первых, истина объективна, поскольку ее содержание должно соответствовать действительности. Истина не субъективна, поскольку она не содержит влияния мнений, пристрастий, а отражает реальное положение дел. Тела при нагревании расширяются независимо от того, нравится нам это или нет.

При этом объективность истины нельзя трактовать вне социокультурного контекста, поскольку положение о том, что «тела при нагревании расширяются», найдено человеком и сформулировано именно в такой форме на определенном этапе развития культуры. Поэтому объективные истины – это человеческие истины. Найденные человеком истины могут быть выражены в различной форме, могут получать несовпадающие интерпретации.

3. Конкретность истины

Во-вторых, истина всегда конкретна. Люди находят ее в определенных условиях, которые влияют на формулировку истинных положений. Конкретные условия входят в смысловой контекст, находят отражение в языке, мировоззрении, отношении к найденным истинам.

4. Динамичность истины

В-четвертых, истина, как и основные формы ее бытия, не статична, а динамична. Истина трансформируется во времени, приобретая новые смысловые оттенки в различные эпохи и в различных культурных традициях. Характер истины зависит от времени и места. Как отметил Ф.Бэкон, «истина - дочь времени, а не авторитета».

Меняются, трансформируются также способы обоснования истинности знания, уровень и специфика доказательства. Динамичность и процессуальность истины проистекают от того, что меняются объем знаний, социокультурный контекст, соотношение и характер взаимосвязи эмпирического и теоретического. Процессуальность истины означает развитие познания на основе принципа преемственности, когда достигнутое ранее знание не отбрасывается с развитием науки, а является основанием нового этапа знания.

4. Критерии истинности знания

Вопрос о критерии истины является принципиальным не только для познавательной деятельности человека, но и для всей его социальной практики. Именно решение данного вопроса означает нахождение методов, позволяющих отделить истинное знание от неистинного. Проблема критериев истинности особенно важна для научного знания.

Согласно К. Попперу, «мы не имеем критерия истины, но, тем не менее, мы ведомы идеей истины как регулятивным принципом (как могли бы сказать Кант или Пирс)». В целом все возражения проистекают из обнаружения “теоретической нагруженности факта”, возрастания активности познающего субъекта и возрастания роли формализованных систем в структуре научного знания.

Решить проблему истины – значит найти метод (способ) отличия истинного знания от заблуждения. Критерий истины позволит тогда показать, что определенное утверждение обладает такими свойствами, которые характерны для истины. Главной теоретико-познавательной проблемой выступает при этом проблема сопоставления знания, которое является идеальным и находится в сознании, с материальным предметом, который находится вне нашего сознания. В реальности же мы сопоставляем одно знание с другим знанием. Эту ситуацию четко зафиксировал И.Кант, который отметил: «...так как объект находится вне меня, а знание во мне, то я могу судить лишь о том, согласуется ли мое знание об объекте с моим же знанием об объекте»[1]. Из этого делается вывод о том, что мы не в состоянии выйти из этого «круга», вынуждены сопоставлять одни суждения, концепции, утверждения с другими суждениями, концепциями и утверждениями.

Однако выход из этой ситуации есть, и не один. Один выход связан с тем, что существует логический критерий согласованности знаний. Согласованность знаний как выражение логической непротиворечивости выступает важным внутринаучным критерием истинности знаний. Этот критерий необходим, но недостаточен, поскольку, как было отмечено выше, мы можем создавать внутренне непротиворечивые, но не имеющие непосредственного отношения к реальности построения.

[pagebreak]

Поэтому логический критерий истинности достаточен для аналитических суждений, в которых не ставится вопрос об истинности исходных оснований. Проверка синтетических суждений требует выхода за пределы логики – к миру опыта и практики. Практика как способ взаимодействия человека с миром выступает основанием и конечной целью человеческого познания. Потребность в познании, в том числе и в истинном познании, формируется вместе с человеком и становится частью его культурной традиции. Интенция на истинное понимание себя и окружающего мира – форма самореализации человека. Эта потребность предполагает включение познавательного процесса, содержанием которого выступает знание, претендующее на истину, в более широкий практический контекст и, следовательно, предполагает умение отличать истину от лжи и заблуждения.

Практика не только выдвигает определенные проблемы перед познающим субъектом, но и служит конечным аргументом в решении вопроса об истинности сформулированных в процессе решения данной проблемы концептуальных догадок и теоретических предположений. Подобная «включенность» познания в практику выступает как критерий истины, поскольку именно на практике подтверждается эффективность, действенность, в конечном счете, соответствие наших знаний действительности. При этом практический критерий не внутритеоре-тический и даже не внутринаучный, он шире по своему содержанию, так как человек за проверкой истинности своих представлений обращается ко всему опыту человечества. Именно практика показывает, насколько наши теоретические ожидания соответствуют объективным условиям.

Вместе с тем практический критерий имеет свои особенности, с которыми необходимо считаться. Во-первых, практика не всегда может однозначно решить вопрос об истинности знаний, находящихся на стадии роста, она помогает осмыслить общую ситуацию, служит конечным гарантом истинности развивающегося знания. Во-вторых, практика – отражение способа взаимодействия человека с миром, тем самым она ограничена возможностями этого способа взаимодействия. И только практика как процесс позволяет решить вопрос об истине в принципе. Следовательно, практика не ставит под сомнение значение и необходимость других внутринаучных критериев истины.

Признавая знание истинным, необходимо указать критерии, по которым истину можно отличить от заблуждения. Среди критериев истинности знания назывались:

1) всеобщность и необходимость,

2) очевидность,

3) логическая непротиворечивость,

4) эмпирическая и практическая подтверждаемость.

5. Аспекты истины

Объективная истина имеет 5 аспектов: онтологический, нравственный, праксеологический и выразительный.
1. Онтологический (сущностный) аспект

связан с фиксацией в ней бытия как предметно-субстратного, так и духовного (в последнем случае–когда объектом познания индивида становится духовный мир другого человека, установленные теории, система догматов и пр.). Само же это бытие является данным субъекту как объект, т. е. как объективная реальность, хотя и сопряженная с субъектом, но находящаяся вне субъекта познания. Сама истина обретает собственное бытие. В. С. Соловьев отмечал: «Истина заключается прежде всего в том, что она есть, т. е. что она не может быть сведена ни к факту нашего ощущения, ни к акту нашего мышления, что она есть независимо от того, ощущаем ли мы ее, мыслим ли мы ее или нет... Безусловная истина определяется прежде всего не как отношение или бытие, а как то, что есть в отношении, или как сущее» (Соч. в двух томах. Т. 1. М., 1988. С. 691).

Онтологический (сущностный) аспект истины подчеркивался и П. А. Флоренским в его «Столпе и утверждении истины». «Наше русское слово “истина”, – пишет он, – сближается с глаголом есть (“истина” –“естина”)... “Истина”, согласно русскому о ней разумению, закрепила в себе понятие абсолютной реальности: Истина – “сущее”, подлинно-существующее... В отличие от мнимого, не действительного... Русский язык отмечает в слове “истина” онтологический момент этой идеи. Поэтому “истина” обозначает абсолютное само-тождество и, следовательно, само-равенство, точность, подлинность. “Истый”, “истинный”, “истовый” – это выводок слов из одного этимологического гнезда» (М., 1990. c. 15–16). Истина – это «пребывающее существование»; это – «живущее», «живое существо», «дышащее», т. е. владеющее существенным условием жизни и существования. Истина, как существо живое по преимуществу, – таково понятие о ней у русского народа... Именно такое понимание истины и образует своеобразную и самобытную характеристику рус. философии».

Онтологический аспект является ведущим. Хотя определений понятий “истина” имеется множество (и они имеют право на существование), все же исходным является то, которое непосредственно касается его сути.

2. Нравственный аспект истины

состоит в нравственно-этической, эстетической и праксеологической ее наполненности, в тесной связи с смыслом жизни, с ее ценностью для всей, в т. ч. практической деятельности человека. Само понятие «истина» в русском языке неотрывно от понятия “правда”. Вл. Даль в «Толковом словаре живого великорусского языка» замечает: правда – это истина на деле, истина во благе, честность, неподкупность, справедливость; поступать по правде значит поступать по истине, по справедливости; правдивость, как качество человека или как принадлежность понятия, рассказа, описания; полное согласие слова и дела, истина (т. III. М., 1980. С. 379).

Истина – противоположность лжи; все, что верно, подлинно, точно, справедливо, что есть; все, что есть, то истина. Ныне слову этому отвечает и правда, хотя вернее будет понимать под словом «правда» правдивость, справедливость, правосудие, правоту. Истина относится [более] к уму и разуму, а добро или благо к любви, нраву и воле (т. И. М., 1979. С. 60).

Само понятие “правда” охватывает и объективную истину, и моральную правоту. «Правда груба, да сердцу мила» (преп. Амвросий Оптинский). Здесь истина понимается как соответствие Правде Божией. А сатана есть прежде всего лукавый, т. е. лживый.

Истина соединяет людей, выступая основой взаимопонимания. Как отметил англо-американский математик и философ А.-Н.Уайтхед, «истина обладает простой силой, которая в субъективной форме ее схватывания оказывается родственной чистоте, а именно, она устраняет все ненужное, излишнее. Она направлена на поддерживание индивидуальных черт лишь в той мере, в которой это необходимо для красоты сложного целого. Ложность разъединяет».

3. Праксеологический аспект

истины демонстрирует включенность в истину момента ее связи с практикой. Польза.

4. Освободительный аспект

Философ М. Рубинштейн обращал внимание на освободительный характер истины: каждая познанная истина, подчеркивал он, означает новый раскрытый простор для действия; предвидя будущее и объединяя его со своими принципами, человек не только ждет будущего, но он способен и творить его; истина – жизнесозидателъна, ложь жизнеразрушительна («О смысле жизни». Ч. 2. М., 1927. С. 101, 103, 96). Впрочем, зачем ломиться в открытую дверь? – уже в Евангелии мы на находим, что «истина сделает вас свободными» (Иоанн. 8, 32).

Мартин Хайдеггер (1889–1976), один из основоположников экзистенциализма, исходя из того, что «сущность истины есть свобода», выявил новые смысловые оттенки как истины, так и свободы. Для Хайдеггера связь между истиной и свободой не означает субъективизации истины, поскольку свобода – «основа внутренней возможности правильности», «допуск в раскрытие сущего как такового».

[pagebreak]

5. Выразительный аспект истины

Истина способна выражаться. Многие соглашаются с неминуемой неполнотой всякого конкретного выражения истины как отражения бытия. Всякое суждение предполагает некоторый неявный контекст, который остается неосознанным или недосказанным (подразумеваемым). Например, это может быть зависимость знания от связей и взаимодействий, присущих тем или иным явлениям, от условий, места и времени, в которых они существуют и развиваются. Напр.: утверждение «вода кипит при 100 градусах Цельсия» правильно при наличии нормального атм. давления (760 мм ртутного столба) и неправильно при отсутствии этого условия.

Всякое представление ограничено и относительно. На каждое выражение истины накладываются свои шоры и соглашения: система координат, язык и т. п.

6. Различное понимание истины

Проблема истины является ведущей в гносеологии. Оно находится в одном ряду с такими понятиями как справедливость, добро, смысл жизни. Трактовка истины во многом зависит от исходных ценностно-мировоззренческих установок исследователя. От того, как трактуется истина и как решается вопрос о ее достижимости, зависит и мировоззренческая позиция человека. Категория истины, так же как и мн. др. понятия философии, имеет различные толкования.

Общей трактовки истины в философии НЕТ. Различные решения проблемы истины мы дадим при рассмотрении конкретных теорий знания.

С различными аспектами истины тесно связаны и различные способы понимания истины.
1. Истина как самораскрытие бытия (алетейа, aleteia)

М. Хайдеггер понимает истину в духе философов-досократиков, как самораскрытие бытия, как алетейю (греч. Aletheia – несокрытость, непотаенность). Он видит в бытии (экзистенции) человека тот рупор, через который говорит о себе истина бытия. Истина бытия дает о себе знать прежде всего через экзистенцию поэтов. Только в подлинной поэзии раскрывается истинный смысл бытия. Момент истины… БОГОСЛУЖЕНИЯ.

Притча о талантах: таланты необходимо раскрывать, иначе они пропадают.

Не мир нужно рационализировать, чтобы воссоединить его с человеком, а человека иррационализировать, чтобы воссоединить его с миром. И как только нам удастся, заявляет Хайдеггер, рассмотреть человека по-новому, т. е. раскрыть его сущность как экзистенцию, мы увидим, что никакого разрыва между человеком и миром реально нет, что его впервые создает и увековечивает метафизика.

2. Классическое понимание истины

Наиболее известной концепцией истины является классическая, восходящая, как было отмечено, к греческой философской традиции вообще и к идеям Платона и Аристотеля в особенности. Согласно Аристотелю, «прав тот, кто считает разделенное – разделенным и соединенное – соединенным, а в заблуждении тот, мнение которого противоположно действительным обстоятельствам...»[2]. При этом Аристотель подчеркивал: «Надо иметь в виду – не потому ты бел, что мы правильно считаем тебя белым, а наоборот – потому, что ты бел, мы, утверждающие это, правы». Ядром классической концепцией истины является положение о соответствии мыслей действительности. При этом под действительностью понимается не только объективная реальность, но и все то, что имеет место.

Оценка познавательной ситуации в терминах классической концепции истинности затрудняется, когда ставится вопрос о соответствии философско-методологических положений действительности, поскольку философские утверждения о бытии, сознании, априорном и т. д. сложно однозначно верифицировать или фальсифицировать в терминах соответствия или несоответствия действительности, подобно утверждениям науки. Последнее, однако, нельзя понимать так, что философско-методологические истины принципиально не поддаются рационализации, а потому и оценке на языке классической концепции истинности. В связи с этим прав американский философ Х.Патнэм, который доказывает, что «философские истины в той же степени поддаются общественно значимому доказательству, что и научные истины». Вопрос в том, что философские истины, будучи единством гносеологического и аксиологического, истины и ценностей, доказываются не непосредственным сопоставлением с реальностью, а более сложным путем, который включает в себя весь практический, научный и духовный опыт человечества.

Принципиальные проблемы, с которыми столкнулась классическая (или, как ее называют многие авторы, корреспондентская) концепция истины, связаны с тем, что означают эти фундаментальные понятия. В частности, что понимается под действительностью, с которой мы должны сопоставить наши знания? Проблематичность ситуации в том, что человек имеет дело с воспринимаемым на основании органов чувств, с реальностью, которая составляет мир опыта. Из этого следует вопрос о том, насколько правомерно отождествление действительности с этим миром. Подобные рассуждения применимы и к другим исходным категориям классической концепции истины. Соответствие, в частности, может быть сопряжено со значительным числом конвенций, соглашений.

Не менее сложной предстает проблема реальности, однозначной определенности познаваемого объекта, особенно когда речь идет о познании многоуровневых, сложноэволюционирующих, нестабильных систем с участием человека.

Т. обр., классическим пониманием истины называют образцовую, устойчивую концепцию, ведущую свое начало от Аристотеля и выдержавшую испытание временем. Основу классической концепции истины составляет принцип соответствия. Согласно этому принципу, истина определяется как соответствие знания об объекте самому объекту (адекватность). В этом смысле классическая концепция истины является положительным ответом на вопрос о познаваемости мира, поскольку истина есть соответствие мыслей действительности (или: соответствие понятия-представления предмету, или: соответствие суждения факту. Эти определения близки по смыслу, но не совпадают между собой). В полном смысле слова классическим является сам принцип соответствия (корреспонденции).

Среди приверженцев классической концепции истины мы находим и материалистов, и идеалистов, и теологов, и метафизиков, и диалектиков.

Характерной чертой такого понимания истины является наличие в ней объективной и субъективной сторон. Само мышление больше не является частью бытия: разделение на субъект и объект. Ум есть тут не бытие, а представление о бытии, направленность на бытие [интенциональность]. «Истина объективна» – это значит, что истинное содержание человеческих представлений не зависит ни от человека, ни от человечества. Однако в соответствии со здравым смыслом и по исходному определению объективная истина внеклассова и надысторична. Одно из определений объективной истины таково: истина – это адекватное отражение объекта познающим субъектом, воспроизводящее познаваемый объект так, как он существует сам по себе, вне сознания.

Адекватность («верность») применительно к мысленным образам может быть определена в лог. терминах изоморфизма и гомоморфизма. Термин «адекватное» («верное») отражение применительно к мысленным образам может быть конкретизирован через понятия изоморфизма и гомоморфизма. Так верное отображение как мысленный образ, возникающий в результате познания объекта, есть: 1) отображение, причинно обусловленное отображаемым; 2) отображение, кот. находится в отношении изоморфизма или гомоморфизма по отн. к отображаемому; 3) отображение, в котором компоненты, находящиеся в отношении изоморфизма или гомоморфизма к компонентам отображаемого, связаны с последним отношением сходства.

Совр. трактовка истины включает в себя следующие моменты.1) понятие «действительность» трактуется прежде всего как объективная реальность, существующая до и независимо от нашего знания, как состоящая не только из явлений, но и из сущностей, скрывающихся за ними, в них проявляющихся. 2) в «действительность» входит также и субъектная действительность, духовная реальность. 3) познание, его результат – истина, а также сам объект понимаются как неразрывно связанные с предметно-чувственной деятельностью человека, с практикой; объект задается через практику; истина, т. е. достоверное знание сущности и ее проявлений, воспроизводима на практике. 4) признается, что истина не только статичное, но также и динамичное образование; истина есть процесс.

Его модификацией является следующее: истина есть соответствие субъектных представлений объекту (реальности). Поскольку представления субъекта как индивида могут носить конкретно-чувственный или мысленно-абстрактный характер, постольку можно дать такое определение: истина есть соответствие конкретно-чувственных и понятийных представлений объекту. Такое определение понятия «истина» предполагает, между прочим, вполне однозначный и положительный ответ на вопрос, а относится ли «истина» также к чув. познанию действительности? Нередко встречается мнение, будто истина соотносима только с понятиями и с понятийным мышлением. Но истина как соответствие объекту есть общая характеристика любого гносеологического образа, она относится и к чувственному познанию. Но поскольку противоположность объективного и субъективного, соответствующего объекту и не соответствующего ему, развертывается в мышлении в противоположность истины и заблуждения, постольку «заблуждение» (в отличие от «ложного») обычно употребляется применительно к мысли. Действительно, чтобы «заблуждаться», надо «искать», чтобы искать, надо иметь известную свободу выбора, а она появляется вместе с отн. самостоятельностью мышления. В ощущениях и восприятиях свободы выбора нет, поскольку они есть результат непосредственного взаимодействия органов чувств с вещами.

[pagebreak]

К слабой стороне классической трактовки истины следует отнести и тот факт, что она практически не применима в гуманитарных науках, также как и к оценке самих философских доктрин.

3. Каталептическое понимание истины

Как то, что одобрил субъект.

4. Христианское понимание истины

Господь говорит: «Фома сказал Ему: Господи! не знаем, куда идешь; и как можем знать путь? Иисус сказал ему: Я есмь путь и истина и жизнь; никто не приходит к Отцу, как только через Меня.». (Иоанн, гл. 14, 5-6).

5. Когерентное понимание истины

Широко известна когерентная концепция истины (Томас Гоббс, 1588–1679), которая связывает истинность знания с ее согласованностью и непротиворечивостью. Когерентная концепция истины вместо понятия истины как соответствия предлагает истину как непротиворечивость и самосогласованность, которые выступают решающими признаками истинности. Когерентная концепция истины имеет ряд вариантов и применяется некоторыми философами и методологами науки, когда речь преимущественно идет об истинности формализуемых систем, где принципиально значимы непротиворечивость и внутренняя самосогласованность различных утверждений. По большому счету когерентная концепция не противостоит классической, а дополняет ее в том отношении, что помогает связать интуитивно ясную идею о соответствии мыслей реальности с методологически работающим требованием непротиворечивости. Когерентная концепция не столь фундаментальна, как классическая, поскольку не всякая непротиворечивая система утверждений обязательно истинна, хотя противоречивость дает основание отвергнуть претензии тех или иных концепций на истинность. Несколько упрощая ситуацию, можно сказать, что непротиворечивость – необходимое, но недостаточное условие для истинности той или иной системы.

6. Конвенциональное понимание истины

исходит из неминуемости ее выразительного аспекта. Всякое выражение предполагает специально созданные для этого формы, которые сами по себе могут быть более или менее удачными.

Анри Пуанкаре и П. Дюгем, определяя свое понимание истины, опирались на историю науки и собственную практику научных исследований. Как определить, какая из научных теорий является истинной? Какая геометрия, Евклида, Лобачевского или Римана, соответствует действительному пространству? Исследуя этот вопрос, А. Пуанкаре делает вывод о том, что аксиомы, лежащие в основании теорий, не могут рассматриваться как истинные или ложные. Они являются конвенциями – соглашениями ученых. Почему ученые приходят к этим конвенциям и договариваются использовать те или иные наборы аксиом? Критериями выбора является удобство использования (аксиомы должны быть удобны для описания тех или иных фактов), простота аксиоматической системы. Выбор между научными теориями определяется целесообразностью применения их для решения той или иной задачи. Таким образом, теории не могут быть оценены как истинные или ложные, как соответствующие или не соответствующие действительности. Вместе с тем А. Пуанкаре полагал, что отдельные гипотезы должны проходить проверку в опыте, и тем самым оставлял возможность для действия принципа соответствия.

Конвенции должны быть непротиворечивы и выбираются с учетом того, чтобы отражать отношения между объектами природы: «Эти предписания налагаются на нашу науку, которая без них была бы невозможна, они не налагаются на природу. Однако, произвольны ли эти предписания? Нет; иначе они были бы бесплодны. Опыт предоставляет нам свободный выбор, но при этом он руководит нами, помогая выбрать путь, наиболее удобный».

7. Прагматическое понимание истины

В философии широко известна и прагматическая концепция истины, которую некоторые авторы называют также инструментальной. Прагматическая концепция связывает истинность утверждений с их практической полезностью. Источником прагматической трактовки истины выступает зависимость убеждений, которые оказывают влияние на наши оценки, от практики, эффективности человеческой деятельности.

Прагматическая концепция истины, как и когерентная, не обязательно противостоит классической концепции, поскольку классическая концепция не отрицает значения практической эффективности истины, хотя возможны и такие трактовки прагматической концепции, которые несовместимы с классической концепцией истины. В строгом смысле слова и когерентная и прагматическая концепции отражают не столько сущность истины, сколько требования, которые предъявляются к тем или иным теоретическим системам, претендующим на истинность.

Прагматическое понимание истины связано с именами Ч. Пирса (1839–1914), У. Джеймса (1842–1910), Джона Дьюи (1859–1952). Отрицая созерцательный образ жизни, идеологи прагматизма смыслом жизни человека считали дело (греч. pragma, род. п. от pragmatos – дело, действие). Истинным считалось то знание, которое ведет к успешному действию, к достижению поставленной цели (У. Джемс). Полагая, что сомнение вредит действию, Ч. Пирс считал, что успешное действие может обеспечить только вера (belief). На место объективного знания Ч. Пирс поставил социально признанное верование. Отсюда истина понималась как верование, способное стимулировать успешное действие. В абсолютном смысле истиной он называл общезначимое принудительное верование, к которому по каждому изучаемому вопросу пришло бы беспредельное сообщество исследователей, если бы процесс исследования продолжался бесконечно.

Прагматизм стремится ответить на запросы конкретной жизненной стихии, пользуясь научно проясненными и основанными на экспериментальном опыте мышлением и языком.

Его основатель Чарлз Сандерс Пирс (1839–1914) формулирует принцип прагматизма следующим образом: "Подумай, какие следствия, которые могли бы иметь возможную практическую значимость, мы приписываем предмету нашего понятия в нашем представлении. Тогда наше понятие об этих следствиях и будет всем нашим понятием о предмете". Эта максима выступает методом прояснения понятий, согласно которому смысловое содержание понятия состоит в его возможных прагматических следствиях. Прояснение и в необходимых случаях исправление понятий осуществляется путем экспериментального разбирательства с реальностью. Подобно этому смысл убеждений следует прояснять исходя из привычек поведения, лежащих в их основе. Однако прагматическая максима не должна пониматься так, будто прояснение смысла следует из описания фактически наступивших последствий действия. Наоборот, это происходит благодаря представлению о практических последствиях, полученных путем умозаключения в ходе мысленного эксперимента. Его результаты должны пройти проверку в процессе коммуникации между действователем и исследователем. Таким образом устанавливается истина как согласие всех членов "бесконечной общины исследователей". "Убеждение, которое призвано к итоговому обретению согласия всех исследователей, представляет собой то, что мы понимаем под истиной, а предмет, репрезентированный в этом убеждении, есть реальный предмет".

Для логики науки важное значение имело открытие пирсом абдукции (объясняющей гипотезы) как 3-го наряду с дедукцией и индукцией способа логического вывода. Абдукция выводит заключение от результата и правила к случаю. Этот метод на деле применяется в ходе построения любой научной гипотезы. В отличие от дедукции вывод здесь носит вероятностный характер (как в индукции), но расширяет поле познания, поскольку порождает в мышлении новую идею, делая тем самым возможными новые научные концепции.

Для развития семиотики большое значение имела пирсовская концепция триадического (трехместного) знакового отношения. Знак (репрезентируемое) находится в отношении к идее, которую он интерпретирует (является интерпретантом), выступая знаком объекта благодаря качеству, которое он связывает со своим объектом. Это триадическое отношение несводимо к двузначному. Т. обр., знак отчасти определяется его интерпретацией, а потому всякое познание сущего есть взаимодействие данного (объекта) и его толкования со стороны интерпретирующего сознания.

В творчестве Уильяма Джеймса (1842–1910) прагматизм, в отличие от пирса, получает субъективистскую окраску. К убеждениям, лежащим в основе всякого познания и действия, неприменим никакой общезначимый критерий истины – они выражают практический интерес действующего субъекта. Их истинность определяется тем, являются ли они практически значимыми, т.е. реально формирующими жизнь, необходимыми и важными для конкретного субъекта. Критерием истины выступает подтверждение на практике, а именно извлечение выгоды, т. е. реальная степень удовлетворенности конкретного индивида его отношениями с действительностью. Так, напр., истинна и "гипотеза о Боге", если она удовлетворяет индивида в его конкретной судьбе. Поскольку интересы и житейские обстоятельства людей различны, одновременно существует множество "истин". А раз житейские обстоятельства постоянно изменяются, то меняться должно и отношение к истине.

Джон Дьюи (1859–1952) предпринимает самую энергичную попытку практически применить прагматизм в сфере педагогики и политики. Занимаемая им в теории познания точка зрения инструментализма выдвигает на первый план идею, что познание отнюдь не пассивно, но уже само по себе является деятельностью. Познание есть инструмент успешной деятельности. Оно служит овладению ситуациями и решению практических проблем. Мышление и познание можно объяснить исходя из того, как они проявляют себя в определенных взаимосвязях поступков. Дьюи предлагает обширные проекты для реформы педагогики, которые апробирует в своей собственной "экспериментальной школе". Ученик должен из объекта обучения стать субъектом научения. Материал для занятий не определен заранее, задачи должны познаваться на опыте и решаться в качестве группового проекта. Воспитание, как и демократическая форма общества, должно быть процессом самореализации.

Как разновидность агностицизма можно рассматривать фаллибилизм – установку, которую разделяли представители прагматизма и постпозитивизма. Принцип фаллибилизма (лат. fallible – подверженный ошибкам, ненадежный) утверждает, что все накопленное человечеством знание представляет собой собрание заблуждений, нельзя ошибиться только в том, что все наше знание ошибочно.

Подробнее Разместил: rat Дата: 20.03.2009 Прочитано: 30138 Комментарии

Учение о личности

1. Что такое личность с философской точки зрения?

Говоря о личности, мы прежде всего имеем в виду отдельного человека, индивида, индивидуальность. Отдельный человек и индивид – что одно и то же – единичный представитель человеческого рода. Индивидуальность – совокупность черт, образующих своеобразие индивида, его отличие от других. Но личность в представлении философов не сводится ни к индивиду, ни к индивидуальности. Если вычленить, сопоставляя философские концепции, некоторое более или менее устойчивое ядро в разных трактовках личности, то обнаружим примерно следующее ее понимание. Личность – это уникальная духовно-телесная целостность, характеризующая отдельного человека, выступающего как субъект жизнедеятельности, обладающий сознанием собственного «Я» (самосознанием), самостоятельный, свободный и ответственный за самоосуществление в перспективе своей жизни. Личность – субъект, «автор» жизни, определяющий ее смысл, цели, идеалы, направляющий себя к их воплощению. Успешное осуществление того, что понимается под смыслом жизни, сопровождаемое положительной самооценкой личности, выражающей удовлетворенность общим течением своей жизни, составляет счастье в его широком философском осмыслении. Отсюда делается практический вывод: жизнь, не имеющая смысла, не может быть счастливой. Человеческая личность возникает и существует в общении с другими личностями. Фундаментальным фактором бытия личности, утверждающим ее достоинство, является субъект-субъектное отношение – общение, диалог, свободная духовная коммуникация, основанные на любви и долге. Кроме того, личность включена в нормативно регламентированные социальные отношения и выступает носителем общественных ролей-функций, предписываемых ее полом, возрастом, этнической принадлежностью, семейным положением, родом занятий, имущественным и властным статусом и т. д. Личность как субъект многообразной активности обладает автономным «Я», препятствующим ею отождествлению с ее ролями. Существенное значение для обеспечения автономии личности имеет ее нравственное самосознание, которое побуждает к исполнению обязанностей сохранения и возвышения достоинства личности в целом. Для И. Канта отдельный человек как личность есть субъект исполнения нравственного долга, принадлежащий миру свободы, а как лицо он детерминирован природными и социальными закономерностями и принадлежит миру необходимости, миру природы.

(Персонализм идет от Фихте, 1762–1814).

2. Учение свт. Луки (Войно-Ясенецкого, 1877–1961)

Свт. Луки (Войно-Ясенецкий) – автор богословско-философского трактата «Дух, душа и тело» (1947).
1. Сознание на ступени духа

...Если что смертно и временно в человеке, – это прежде всего наше сознание: оно начинается рождением, имеет паузы во сне и трансах, и кончается смертью; оно представляет собой небольшой и конечный отрезок времени...

Однако дух обладает фокусом прикосновения к вечности. Вместе с ним и сознание имеет своё соприкосновение к вечности и обладает своего рода всевременностью, если поднимается на ступень духа (Бог, ангелы, люди). Оно может стать ”на точку зрения вечности”. Его духовный взор видит гораздо больше, нежели отрезок своей личной временной жизни, он видит в сущности бесконечность прошлого и бесконечность будущего, бесконечность истории, которая дана в памяти и предвидении, в чувстве прошлого и в стремлении к будущему.

Память и история есть первое преодоление смерти и времени – пусть несовершенное.

2. Бесссмертие личности

Однако просто бессмертия духа (которое имеет место несомненно) для христианина недостаточно. Оно было бы бессмертием источника личности, но ещё не самой личности (иначе, смерть была бы развоплощением).

Единство и тождественность личности как носителя душевной жизни, основаны на единстве личного самосознания, личной памяти о прошлом, а никак не на единстве вечной субстанциальной души ( на это указывал ещё Локк). Личность самотождественна и в том, что несут ей органы чувств (глаза, уши и т.д.), и в самоощущении своей телесности, и в воспоминаниях, и во всех иных видах переживаний: личность есть субъект всех этих переживаний, есть их живое единство. И ничто в личности не может быть охарактеризовано как ”оболочка”, ничто не ”приклеено”, не присоединено извне к личности: она есть подлинно целостный организм, в котором все его основные функции и действия есть некие события в жизни личности.

Это не значит, что личность ”самосуща” в любом человеке, что личность есть действительно основа и корень в нём всех её функций. Начало личности в человеке является ”умалённым”, ограниченным её тварностью, её подчинённостью законам природы. И всё же личность всё, привходящее извне, стремится сделать органически принадлежащим ей, стремится всё ”интроцепировать”, сделать своим – ”оличноствовать”.

Это очень ярко сказывается и в сфере психики – в частности, в наших восприятиях, в которых мы не пассивно ”воспринимаем” внешний мир, а вступаем в них во взаимодействие с внешним миром: даже восприятия не пассивны, а реактивны. Тело наше тоже личностно – оно служит проводником во внешнем выражении личности того, что наполняет её внутри, оно не ”приклеено” к личности, а есть живая часть её, органически в ней живущая.

[pagebreak]

Наличность тела, подчинённого своим законам, отличного по своей природе от души, вовсе не разрушает целостности в личности: тело есть орган личности, а не ”внешняя” оболочка. С особой ясностью эта целостность сказывается в эмоциях, в которых телесное и психическое выражения, будучи взаимно незаменимыми, идут одно параллельно другому. Личность живёт в своём теле, как живёт и в своей душе; нельзя вообще понятие личности сводить только к явлениям сознания или даже самосознания (к чему часто имеется склонность) – она охватывает и весь безграничный мир внесознательной душевной жизни, всё ”подполье” души, но она же включает в себя и жизнь тела.

3. Воскресение как указание на устойчивость личности

Христианское учение о воскресении раскрывает метафизическую значимость, метафизическую устойчивость личности. В Воскресении, конечно, восстаёт личность с рядом изменений (”сеется тело душевное, восстаёт тело духовное”), но это та же личность, какая была на земле до смерти – в её единичности, неповторимости и своеобразии. Всё то в жизни на земле, что связывает себя с вечностью, что получает печать вечности, всё оно восстаёт в воскресшем человеке; смерть тогда поистине является неким сном, злым отнятием тела от души, – и когда приходит воскресение, тот же человек оживает, чтобы в новой жизни, в преображённом своём естестве завершить и укрепить то, что начато было до смерти.

Христианство персоналистично именно в учении о воскресении. Идея воскресения, т. е. восстановления телесности в человеке, раскрывает нам загадке тела в человеке. Христианское учение о том, что Христос, по своём воскресении, вознёсся в теле, что Он, истинный Бог, ныне пребывает на Небе в прославленном Своём Теле, утверждает с исключительной силой принцип телесности как неотъемлемой, онтологически неустранимой из естества человека функции личности. Не новое тело создаётся при ”восстановлении”, а воскресает прежнее.

Самое понятие воскресения, чтобы иметь реальный смысл, предполагает, что с разрушением тела не всё исчезает в телесности человека: как бы ни мыслить эту ”печать” телесности (например, в виде соматического логоса – по Максиму Исповеднику), но важно то, что в воскресении восстаёт ”то самое” тело, какое было в человеке – не в смысле материального состава (ибо и при жизни человека материальный состав не остаётся одним и тем же), а в смысле той единичной и неповторимой связи данной души и данного тела, какая имеет место и в жизни. Как лицо человека, будучи особенно чувствительным отражением психических движений, становится в процессе жизни интимнейше связанным с душевными процессами и меняется с изменением их, – так и при воскресении тела человек будет чувствовать своё возникшее тело как именно ”своё”, вновь обретенное.

4. Как понимать личность?

Бесплодны попытки вывести начало личности из её ”элементов” (так называемые ”колониальные” теории личности). Она не есть надстройка над низшими нервно-психическими процессами, она невыводима из ”содержания” её переживаний и не может быть от них отделена.

Не могут быть приняты и те построения, которые выводят личность (в её психологическом аспекте) из её социального опыта. Значение его в формировании личности, её эмпирического сознания, действительно, очень велико, – но всё действие социального опыта предполагает живое и целостное единство личности. Если бы до социального опыта ли в его начальных стадиях ”личность” отсутствовала – нечему было бы стать ею в психическом мире человека. Так, у животных при наличности психической жизни, там, где наличествует огромный чисто социальный опыт, конечно не возникает личности. Она есть непроизводное начало в человеке, ни из чего внеличного невыводимое и, наоборот, в своём развитии как раз и определяющее все особенности психической и телесной жизни человека. Единство личности не возникает, а, наоборот, само является исходной основой всякого изменения в душе, основой её психического развития.

5. Различение двух “Я”

Мы найдём правильный выход лишь при чётком различении в личности двух “Я”: “Я”-глубинного и “Я”-эмпирического. Эмпирическое-Я несомненно “возникает”, оно формируется в потоке психической жизни, но самое возникновение его возможно потому, что в основе личности уже есть глубинное-Я, которое не возникает, а, наоборот, предваряет все изменения, все процессы в душе.

Это различение глубинного и эмпирического “Я” не означает их отделения одного от другого, не есть их раздвижение: эмпирическое-я есть функция глубинного-я. В подлинном смысле слова единство личности восходит лишь к глубинному-я, которым оно держится и определяется.

В эмпирической же душевной жизни возможно раздробление ”я”, возникновение нескольких ”Я”. Однако и в эмпирической душевной жизни невозможны “ichlose Zustande” [без-яшные состояния], как выражают это немцы, невозможны какие-то “циклы” психических содержаний, не имеющих своего “Я”. Возникновение нескольких “Я” есть лишь крайний случай в жизни души – ему предшествует совершенно нормальное многообразие замкнутых (но не до конца) психических циклов, в развитии и фиксации которых как раз социальной жизни принадлежит огромная роль.

Но вся эмпирическая жизнь сопряжена с ”я” (эмпирическим), и эта неустранимость такого центра, к которому сопринадлежат разные переживания души, может быть объяснена тем, что самое эмпирическое-я есть действие глубинного-я в плане эмпирической душевной жизни, есть функция глубинного-я. До возникновения центра в эмпирическом душевном материале реальным центром его является глубинное-я, – и оно-то поистине созидает эмпирическое-я.

Самосознание вообще не возникает, оно ни из чего не могло бы возникнуть, его надо признать изначальным и непосредственным фактом душевной жизни; самовосприятие дано нам непосредственно. Но самосознание, каким мы в себе его находим, всегда опосредуется чувственным психическим материалом, и как раз через это опосредование чувственный материал группируется вокруг глубинного-я. Так ”возникает” централизация эмпирической психики, – и это непосредственное сознание ”я” (пока ещё глубинного) через посредство эмоционального и особенно волевого опыта (дающего чувство ”авторства”), ведёт переживанию нами эмпирического-я. Это сознание укоренено таким образом в самосознании глубинного-я и никак от него оторваться не может; если происходит централизация психических материалов в разных точках эмпирической психики, категория ”я” всё равно неизбежно оформляет их: так возникает раздвоение ”я” или даже появление многих ”я”.

6. Эмпирическое-Я

Начало личности, непроизводное, невыводимое из ”состава” человека, но само создающее единство личности в её жизни, оставаясь единым, как бы раздваивается при возникновении эмпирического-я [по типу ”фигура-–фон”, на что указывает современная гештальт-психология – о.Ил.]. Глубинное-я, – единственное истинное ”я”, – как бы прикрыто потоком эмпирического самосознания. Это различение во внутреннем мире человека эмпирической психики и его глубины с давних пор характеризуется различением ”духа” и ”души”.

Во внутреннем мире человека иерархически основное и первое место принадлежит духу, но единство личности ведёт к тому, что в человеке всё духовно, что дух, глубинная внутренняя жизнь освещает и одухотворяет всю эмпирию человека (т.е. и душевную и телесную жизнь). Эта всецелая духовность человека не отвергает самостоятельной закономерности в жизни души и тела; душа и тело вообще ”опосредствуют” духовную жизнь, которую от них нельзя оторвать, вообще нельзя представлять себе в виде отдельных ”слоёв”. Хотя мы и говорим о духовной ”глубине человека”, но это фигуральное выражение имеет скромное назначение сделать более понятным анализ души и не означает ◊слоёв” в душе.

... Человек входит в мир, подчинен его законам, зависит от всей окружающей его живой и неживой природы, вообще есть ◊часть” мира, – а в то же время эта “часть” мира как-то оказывается больше всего мира в целом, – ибо она, познавая мир, овладевает им, хозяйничает в нём, меняет лик природы, раскрывает её скрытые в недрах мира силы. Эта мощь человека, возвышающая его над природой, даже не раз давала повод к учению о двойном составе человека – о тварной и нетварной природе в нём.

Познание человека во многом иное, чем познание природы в самых высших сферах её, так как кроме внешнего изучения человека, аналогичного познанию мира вообще, человек доступен самому себе и изнутри – в том беспредельном внутреннем мире, который обнимает сферу сознания, полусознания и, наконец, бессознательную сферу. Это поистине беспредельный мир, ибо душа ◊дна не имеет”. В каждой душе дремлют целые миры, которые могут остаться в этом состоянии ◊дремоты”, не раскрывшись (даже для самого себя). Важно и то обстоятельство, что наличность социального общения, столь богатая у людей благодаря речи, делает возможным дальнейшее обогащение внутреннего мира какого-либо человека всем тем, что живёт во внутреннем мире другого человека.

[pagebreak]

7. Центр личности

В изучении “глубины” души много сделала немецкая школа психоанализа (Фрейд и др.). Но он напрасно, без серьёзных оснований, окрасил в тона детерминизма те внутренние процессы, которые происходят за порогом сознания, но ему наука о душе действительно очень многим обязана в уяснении тех внутренних процессов, которые происходят в психическом ◊подполье”. Его последователи по изучению Tiefenpsychologie (и Адлер, и Юнг) напрасно думают, что они дошли до “дна” души.

На дне души, ниже того уровня, который приоткрыли их работы, есть жизнь, которую мы можем познавать по её последующим проявлениям – и тут мы совершенно вправе использовать многосмысленное библейское понятие сердца как средоточия духовной жизни. Психологи зондировали только душевные процессы, – в том числе и там, где они касались духовной жизни. Но и в этих областях они рассматривали её в её психических отражениях, не давая себе отчёта в иноприродности душевных и духовных состояний в человеке.

Исследование духовной жизни, так далеко подвинутое у отцов аскетов христианского Востока и запада, всё же остаётся в начальной стадии; вся диалектика духовной жизни, сплетающаяся почти неисследимо с потоком психической жизни, остаётся во многом закрытой, и в многочисленных записях выдающихся духовных людей мы лишь приближаемся к жизни духа внутри нас.

И здесь приходится признать, что “позади” сердца (как центра и эмоциональной и духовной жизни) мы должны поместить тот таинственный центр личности, который порой зовут глубинным-Я или как-либо иначе. Там и находится подлинный субъект всего, что происходит в личности, – это есть настоящий субъект, личность в её основе; тут имеют место акты свободы, принимаются решения, творится судьба человека. Это закрытая сфера нашей личности, – и её мощь, её возможности, её крылья – всё это остаётся часто нераскрытым, неразвернувшимся, – порой люди только чувствуют в себе эту глубину, и их эмпирическое-я так неадекватно этой таинственной глубине души...
8. Духовная раздвоенность

Всё в человеке духовно, но эта всецелая духовность не означает, однако, того, что над всем владычествует дух. Дух может быть в плену у чувственности, может и освобождаться от этого плена. История души – по крайней мере там, где эта история выражается в победе духа – проходит определённые ступени в освобождении духа от плена чувственности.

Эта победа духа, образуя содержание “духовного развития”, заключается, однако, не в одном освобождении от плена чувственности, но – в преодолении изначального раздвоения (испорченности) в самом духе. Это изначальное раздвоение, связанное с тем, что называется первородным грехом, побеждается лишь соединением духа с Абсолютом. Вне благодатной помощи Свыше, ◊своими” средствами оно не может быть преодолено, ибо самое то раздвоение (грех) в том и заключается, что личность, не будучи Абсолютной, не будучи самосущей, стремится стать самосущей, т.е. “своими” силами жить своей жизнью, утверждая коренящуюся в ней вечную смерть.

Это зловредное, безумное и строптивое адское устремление, – сильное, как некий инстинкт, – и составляет предмет искоренения в кровопролитной борьбе личности за свободу во Христе Иисусе.

Являясь отображением Абсолютного Духа, в нём укореняясь и утверждаясь, личность человека приобретает благодаря этому жизнь и всю свою исключительную ценность. Она, эта личность, единственная и неповторимая в очах Божиих, – дороже всего остального мира. И христианство раскрывает нам её абсолютную ценность.

3. Личность = дух?

1. Проблема

Одни утверждали [элейская школа], что разум и бытие тождественны, и тогда здесь никакого противоречия нет: субъект познает сам себя и тем самым познает весь объективный мир. А, напр., Кант утверждал, что разум и объект совершенно чужды друг другу, и, следовательно, вещь в себе абсолютно непознаваема, но разум познает сам себя, и поэтому все в порядке. Всегда разум оставался наедине с собой, с одной лишь разницей – или вещь в себе непознаваема, или она познаваема как феномен самого же разума.

Тем не менее проблема субъекта и объекта не исчезала, потому что сами философы понимали, что человек, познавая сам себя, тем самым разбивает сам себя на субъект и объект, и в этом плане уже у Фихте появляется разделение я на делимое я (познаваемое) и абсолютное я (непознаваемое). Итак, проблема остается. Поэтому тот призыв, который выдвинули философы жизни (прежде всего Ницше и Бергсон), призыв искать некоторое начало, объединяющее сознание и мир, субъект и объект, – не давал покоя философам не только на Западе, но и в России. Вспомним хотя бы Ник. Лосского, основателя интуитивизма (в том же ключе философии жизни). Но решающими оказались мысли Гуссерля о том, что при познании достаточно познавать феномен, что феномен сам в себе содержит все знание о предмете, что наш разум конституирует из себя весь предмет, все знание о предмете. Эти рассуждения оказались ключевыми для экзистенциалистов. Как указывал Хайдеггер, это гениальное открытие, показывающее отличие феномена от явления. Раньше все философы рассматривали явления и утверждали, что в явлении или открывается сущность предмета или, наоборот, ничто не открывается. Но всегда явление противопоставлялось сущности, и это было моментом противопоставления субъекта и объекта. Гуссерль же показал отличие явления от феномена. Феномен несет в себе все содержание о предмете: и явление, и сущность. Феномен самодостаточен. Тем самым, исследуя методом трансцендентальной редукции феномены нашего сознания, можно познать все бытие. Не только сущее, сущее – это объект, то, что противопоставляется субъекту познания, все предметы нашего мира. Я – субъект. А всё вместе, слитое в некоторое непознаваемое целое, это есть бытие. Через феномен, по Хайдеггеру, выражается не некоторая научная истина, а «просвечивает экзистенция».
2. Личности – нет в объективном мире

Личность никогда не есть объект, и реальность духа не есть реальность объекта. В так называемом объективном мире нет такой природы, такой вещи, такой объективной реальности, которую мы могли бы назвать личностью. И потому-то так легко отрицать реальность личности.

Лишь субъект экзистенциальна. Объект есть продукт субъекта, т. е. объективации. Субъект же есть творение Божье, и потому ему дано первородное существование. Субъект есть продукт мысли лишь в своей противоположности объекту, который мыслится коррелятивно, а не в своем внутреннем существовании.

Но дух является ближайшим органом личности.

4. Крайний персонализм

Крайним выражением христианского персонализма является учение современного греческого богослова Христоса Яннараса (CrhstoV[5] GiannaraV, род. 1935). В книге «Вера Церкви»[6] (глава «Язык Церкви») он пишет:

«… если мы примем человеческое тело за некую самодостаточную целостность, а душу – за другую целостность и при этом только ее признаем носительницей личностного начала, нашего “Я”, субъективного самосознания, в то время как телу отведем роль инертной оболочки или же орудия души, оказывающего на нее лишь косвенное влияние, – в этом случае современная биология без особого труда разобьет наши построения, а язык ее окажется несовместимым с языком Церкви. –– Однако подобный «платонизирующий» подход не имеет никаких корней ни в библейской, ни в патристической традиции. На вопрос о том, что представляют собой тело и душа человека согласно церковным воззрениям, мы ответили бы так: как тело, так и душа являются энергиями, присущими человеческой природе. Другими словами, они суть способы ипостазирования личности, ее самотождественности, ее самосознания. То, что есть каждый конкретный человек, – это его истинное существование, или ипостась, его внутреннее «я», благодаря которому он представляет собой некий экзистенциальный факт, не тождественный ни телу, ни душе. Они всего лишь высвечивают истинное «я» человека и являются энергиями, проявлениями, способами выражения личностной ипостаси. … человеческое “я”, его ипостась не идентифицируется ни с телом, ни с душой, но действует, обнаруживает и выражает себя в телесных и психических функциях. Вот почему никакая физическая ущербность, никакая психическая неполноценность или повреждение рассудка не в состоянии лишить человека его внутреннего «я», сделать человека не-человеком, уничтожить его как экзистенциальный факт.

… так называемое «тело» не является чем-то раз и навсегда данным и неизменным, но представляет собой динамичный процесс, гармонию функций, осуществляющуюся как непрестанное движение (так мы безоговорочно можем принять выводы современной биологии со всеми ее будущими дополнениями и уточнениями в том, что касается описания биохимических реакций и прочих механизмов, лежащих в основе телесных функций). Равным образом то, что мы называем «душой», также представляет собой динамический функциональный процесс, в котором находит свое выявление и выражение живая человеческая экзистенция. Психические функции носят различные наименования: рассудок, воображение, логическое мышление, творческая способность, любовное стремление и т. д., а также сознание, подсознание и область бессознательного. Здесь мы тоже без всяких затруднений принимаем выводы и язык психологии и психоанализа, а также их возможные дополнения в будущем, если будет соблюдено одно условие: наука не должна выходить за рамки своей компетенции, памятуя о собственной относительности и описательности. ––– … индивидуальность человека – как телеснобиологическая, так и психологическая – не пребывает в статическом состоянии, но осуществляется динамическим путем. Интенсивность этого динамического осуществления идет по нарастающей, достигает апогея, и затем постепенно снижается, вплоть до конечного «исчерпания» психосоматических энергий, приводящего к смерти. Напротив, то, что человек есть по самой своей сути – его ипостась, – не подвержено процессам созревания, старения и умирания.

Человек как личностная экзистенция “пред лицем” Бога – то есть “образ Божий” в человеке – не может быть локализован в какой-то определенной временной точке или промежутке времени. Несмысленный младенец, зрелый муж, умерший в расцвете физических и душевных сил, дряхлый старик или же «умалишенный» – все они в равной степени личности пред Богом. Происходит это потому, что человеческая ипостась, его «Я», его самосознание основаны не на психосоматических свойствах, но на отношении человека с Богом; на том, что Бог любит каждого из людей единственной любовью, «называющей несуществующее как существующее» (Рим. 4, 17), конституирующей и поддерживающей инаковость личности. Человек есть личность и образ Божий в той мере, в какой он способен отозваться на обращенный к нему Божественный призыв, полный любви. Посредством психосоматических функций любой из нас может свободно распоряжаться этой способностью, отвечая согласием или же отказом на призыв Бога и тем самым приводя свое существование либо к жизни, которая есть связь с Богом, либо к смерти, то есть к разрыву с Богом.

Божественный призыв, ипостазирующий личность, не зависит от действенности психосоматических функций, а также от тех или иных научных интерпретаций, касающихся их происхождения и развития. Человек есть благодаря призыву Бога, обращенного к нему лично; поэтому церковную истину не могут поколебать ни теория биологической эволюции, ни физиологическое сходство вида homo sapiens и обезьяны. В конце концов коренное отличие человека от обезьяны заключается не в большем совершенстве психосоматических функций, но в его способности отвечать на призыв, обращенный к нему Богом. В библейском образе сотворения человека и его последующего одушевления Божественным дыханием речь идет не о биологическом происхождении людей, но о происхождении их сознания и самосознания, их личностной свободы. Совпадает ли этот акт с появлением человека как биологического вида, или же личностный “образ Божий” был запечатлен на одном из звеньев эволюционной цепи – не так уж важно для библейской и церковной антропологии: истинность ее от этого не умаляется.

§5. Что же тогда такое “природа”?
1. Природа как “дремлющий дух”

Немецкий философ Фридрих Шеллинг (1775-1854) рассматривал материю в неразрывном единстве с духом, называя ее «дремлющим духом». Эту сторону природы русский поэт и мыслитель Тютчев выразил в своих знаменитых строчках:

Не то, что мните вы, природа:
Не слепок, не бездушный лик.
В ней есть душа, в ней есть свобода,
В ней есть любовь, в ней есть язык.

А Георг Гегель, другой ее представитель, мыслил материю на аристотелевский манер – как такое сущее, которое мы можем мыслить, если абстрагируемся от всякой формы «какого-нибудь нечто». Материя есть нечто совершенно абстрактное», то, что предполагает форму и, в свою очередь, предполагается ею.
*2. Драматизм отношений

Но в основном отношения между духом и материей развивались особенно драматически.

В. С. Соловьев писал: «Главное свойство вещественного бытия есть двойная непроницаемость:

1) непроницаемость во времени, в силу которой всякий последующий момент бытия не сохраняет в себе предыдущего, а исключает или вытесняет его собою из существования, так что все новое в среде вещества происходит на счет прежнего или в ущерб ему, и

2) непроницаемость в пространстве, в силу которой две части вещества (два тела) не могут занимать зараз одного и того же места, т. е. одной и той же части пространства, а необходимо вытесняют друг друга.

Таким образом то, что лежит в основе нашего мира, есть бытие в состоянии распада, бытие, раздробленное на исключающие друг друга части и моменты»[7].

Дух же, по В. С. Соловьеву, лишен этой двойной непроницаемости. Одно из высших проявлений духа – любовь; она всепроникаюша. «Если корень ложного существования состоит в непроницаемости, т. е. во взаимном исключении существ друг другом, то истинная жизнь есть то, чтобы жить в другом, как в себе, или находить в другом положительное и безусловное восполнение своего существа... Истинное соединение предполагает истинную раздельность соединяемых т. е. такую, в силу которой они не исключают, а взаимно полагают друг друга» (там же. С. 544). Одной из целей человеческого духа должно стать, по В. С. Соловьеву, установление истинного любовного отношения человека не только к его социальной, но и к его природной и всемирной среде. С этих позиций он считал возможным достичь и одухотворения материи.

Другая сторона понятия материи – философско-онтологическая. С этой стороны материя есть субстанция. Вопрос о характере субстанции – главный в определении сущности основных направлений философии.
*3. Связь духа с неживой природой

Как же связан дух с (неживой) природой в онтологическом аспекте? Если кратко, то: 1) актуально, 2) потенциально и 3) диспозиционно.

[pagebreak]

1) Актуальная связь духа с природой обусловлена субстратной, вещественной и квантово-полевой основой индивидуального сознания. Мыслящий» дух имеет материально-вещественный субстрат, являющийся результатом развития природы и антропосоциогенеза, и выступает как модус материи, т. е. одно из ее свойств. Его основа – монологические и биохимические процессы, происходящие в правом я левом полушариях головного мозга. Современная наука подошла к такому рубежу, когда начинает выявляться связь психических явлений к только с условными и безусловными рефлексами и с биохимическими, биофизическими процессами в нервных клетках, но и с квантово-полевыми структурами головного мозга. Один из исследователей этого уровня человеческой психики известный психолог В. Н. Пушкин делает вывод о том, что на этом уровне психическое оказывается своеобразной формой материи; иначе говоря, существует такая реальность, которая, будучи материальной, одновременно обладает свойствами психического. Биофизик А. П. Дубров отмечает: «исходя из имеющихся к настоящему времени твердо установленных фактов, следует признать, что есть виды (или формы) материи, зависящие от сознания, мысли. Энергоинформационный дуализм представляет собой не просто философское умозрительное понятие, а становится объективной реальностью... Мысль материальна, но это материя особого рода – психическая материя, и задача современной науки состоит в ее глубоком познании как единицы психики человека, его сознания»[8]. Неразрывная связь сознания человека с мозгом, в особенности, с квантово-полевыми образованиями, и установление через них энергетической и информационной связи психики человека с биосферой и космосом означает обнаружение более глубоких, чем ранее, связей между психикой человека и природой. Эта связь свидетельствует о наличии лишь относительной, а не абсолютной (как то было в гносеологическом аспекте) противоположности материи и сознания.

Актуальная связь природы и сознания (духа) обнаруживается и в тех гипотезах ученых, в которых содержатся предположения о существовании сознания в космосе в других звездных системах. Если природа смогла породить сознание в нашей солнечной системе (а это тоже гипотеза, как и, видимо, конкурирующая с ней гипотеза занесения на Землю зародышей жизни), то почему бы не признать и возможность существования сознания, подобного человеческому, в других звездных в настоящее время?

С точки зрения материализма, принимающего данные наук природе, материя неуничтожима не только в количественном, но ц качественном отношении, поскольку она обладает способностью по порождению любых форм отражения, включая сознание. «У нас есть уверенность в том, что материя во всех своих превращениях остается вечно одной и той же, что ни один из ее атрибутов никогда не может быть утрачен и что поэтому с той же самой железной необходимостью с какой она когда-нибудь истребит на Земле свой высший цвет – мыслящий дух, она должна будет его снова породить где-нибудь в другом месте и в другое время»[9].

В данном рассуждении констатируется не только актуальная связь природы и сознания, но и отмечается их потенциальная связь: природа – неорганическая и органическая – содержит в себе в виде возможности такую высшую («высшую», конечно, из известных нам на сегодня) форму психического, каковой является сознание. Уже в неорганической пророде имеются непосредственно-контактная и дистантная формы отражения, на основе которых в органической природе формируются более высокие формы – раздражимость и психика, в наиболее развернутом виде представленная у высших животных. Все эти формы отражения по отношению к сознанию выступают как разные формы возможности сознания, т. е. как особого рода формы его (потенциального) существования.

Диспозиционная связь духа с природой состоит в следующем. Помимо предметного мира существует мир ценностей. Сами по себе в предметном, природном мире они не существуют. В этом отношении (и только в этом) природа лишена ценностей. Но природные явления, как и социальные, могут становиться ценностями в их отношении к человеку, к его интересам, потребностям, целям. Во взаимодействии с человеком природа раскрывает то, что таится в ней как предрасположенность, как диспозиционность. Ценности в данном плане аналогичны «вторичным качествам» – цветности, звуку и т. п., которые в отличие от собственно предметных качеств являются не результатом внутренних взаимодействий предметов, а результатом их внешних взаимодействий. Ценности проявляют себя, т. е. свою сущность, лишь в социуме, при взаимодействии с чувствующим, переживающим, мыслящим человеком. Только здесь в них обнаруживается «человеческий смысл» и «человеческая ценность». По отношению к субъекту как источнику оценивающей или познавательной деятельности такие ценности есть объект, объективная реальность, а природа предстает как одухотворенная.

Признание аксиологической стороны природы, заключенной в ней диспозииионно и раскрываемой при взаимодействии с мыслящим и чувствуюшим человеком, расширяет философское представление о бытии. Бытие, таким образом, имеет: актуальную, потенциальную и диспозиционную формы своего существования. Эти формы взаимосвязаны между собой (диспозиционная форма, например, включает в себя возможности, хотя потенциальная форма гораздо шире ценностей). Все эти формы бытия можно выразить теперь понятием «реальность» (или «абсолютная реальность»), иначе говоря, понятие «бытие», или «материя» трансформируется, конкретизируясь, в понятие «реальность».

Из изложенных соображений вытекает несколько следствий. Признание потенциального и актуального бытия сознания в масштабе всей природы приводит к выводу: сознание вечно. Сознание вечно, как и материя.

Поскольку кроме материи ничего более нет, а материя включает в себя (актуально и потенциально) сознание, дух, постольку «материя духовна», «материя одухотворена». В последнем положении нет никакого пантеизма, как нет и идеализма. Если говорить об актуальном их соотношении, то материализм – в признании, что существование природных систем не предполагает с необходимостью наличия сознания; духовное же, напротив, не существует вне природы, вне материи. Признание первичности природы и вторичности духа (как сознания) нисколько не противоречит признанию вечности сознания наряду с вечностью материи и положению о всеобщем характере разделении бытия на две его формы: природную и Духовную. Первое утверждение справедливо во всех случаях, когда ставится вопрос: что первично – природа или дух? Тем самым указывается, что вводится ограничение временного характера на соотношение Материи и сознания, показывается недостаточная обоснованность идеалистических утверждений относительно порождения природы духом. Второе утверждение имеет силу при включении в представление о бытии Момента бесконечности, что само по себе (признание бесконечности, вечности природы) несовместимо с идеалистическим взглядом на мир.

Подробнее Разместил: rat Дата: 20.03.2009 Прочитано: 27338 Комментарии

Какие виды познания выделяют философы?

Современная философия постепенно преодолевает традицию отождествления познания с наукой. Сегодня в качестве относительно самостоятельных способов познания наряду с наукой рассматриваются и другие формы духовной деятельности. В соответствии с этим помимо науки выделяются такие виды знания как обыденное, художественно-образное, мифологическое, религиозное, философское. Итого:

1) Обыденное познание ("здравый смысл")

2) Деловое познание

3) Научное познание

4) Философское познание

5) Мифологическое познание

6) Художественно-образное познание

7) Религиозно-духовное познание

Обыденное знание ориентировано на мир повседневного опыта и практическую пользу. В качестве квинтэссенции обыденного знания, как правило, рассматривается здравый смысл, представляющий собой совокупность нормативных суждений и оценок, следование которым обеспечивает согласование личных стремлений человека с теми социальными условиями, в которых он живет. Суждения здравого смысла обычно воспринимаются как истины, поскольку представляется, что они имеют одинаковую ценность для всех людей. Поскольку суждения здравого смысла кажутся незыблемыми и очевидными, некоторые философы рассматривают их как основу философствования. Так, например, Р. Декарт считал возможным строить философские и научные рассуждения, опираясь на здравый смысл.

Вместе с тем многие философы подчеркивали несовместимость философского и обыденного знания. Г. Гегель обратил внимание на то, что на обыденном уровне философствованием часто называется высказывание истин здравого смысла. Однако философия исходит из других оснований, неочевидных для обыденного сознания с его устремленностью к практической пользе. Обыденный рассудок сам по себе не готов к философствованию, поэтому обыденное знание, как правило, несовместимо с философским.

Изучение специфики мифологического, художественно-образного, религиозного знания проводится, как правило, на основе их сопоставления с философией и наукой. Мощный импульс к исследованию мифологического знания задан структурализмом. Благодаря усилиям структуралистов миф не рассматривается сегодня как результат примитивного мышления. Он обладает специфической логикой и рациональностью, которая обнаруживается, в частности, с помощью структурно-функционального анализа.

Между всеми видами познания имеются относительные различия по предмету, методам и формам, задачам и целям, которые и позволяют выделять их в самостоятельные виды, но имеются и глубокие связи между ними. – Законы их весьма различны. Красивая женщина может, напр., знать, что она нравится. Или геолог может знать, что тут возможны полезные ископаемые. Или автомобилист может знать, что ситуация оценена правильно и т. п. Знание объективизируется при помощи языка. В языке также выражаются особенности всех этих видов знания.

Подробнее Разместил: rat Дата: 20.03.2009 Прочитано: 25055 Комментарии

Спор о первичном источнике знания

Есть 4 ответа (соответствующие разным видам интуиции):

1. Обзор учений

Родоначальники новой философии в XVII веке, – Декарт во Франции и Бэкон в Англии – основной задачей ставили выработку правильной методологии наук. Этот вопрос очень быстро приобрел характер вопроса об источнике или происхождении знания (или о "факторах" знания) и лишь, начиная с Канта, снова переведен на свое основное методологическое значение.

Науки, служившие образцом для методологических исследований, были естествознание и математика. В практике научного знания развитие естествознания было тесно связано с развитием математики; в лице Галилея (начало ХVII века) и еще ранее в лице великих предтеч новой науки Ник. Кузанского ( XV век) и Леонардо да-Винчи (конец XV и начало XVI века). Новое естествознание возникло как математическое естествознание, т. е. как разложение опытных данных на количественные элементы, построение математических законов явлений и опытная их проверка. Т. обр., в практике науки опытное наблюдение и отвлеченно-лог. анализ нашли свое плодотворное сочетание, и методология естествознания нашла себе точное выражение в трудах естествоиспытателя Галилея. В философии, однако, методологические проблемы привели на целых 2 столетия к спору между двумя школами, из которых одна, развивавшаяся преимущественно на континенте (Франция, Голландия, Германия), брала за образец чистую математику и считала истинным лишь знание, подобное математике, т. е. основанное на логическом анализе (рационализм), а другая, развивавшаяся в Англии, брела за образец опытное естествознание и считала опытное наблюдение единственной основой или источником знания.

1. Сенсуализм

Наши знания мы получаем через органы внешних чувств: глаза, уши, обоняние, осязание. Здесь есть доля правды. Эта точка зрения называется сенсуализм /sensus – ощущение/. Но есть минусы. В Древней Греции люди замечали, что иногда органы внешних чувств обманывают. Есть дальтоники, которые путают цвета. Если в воду опустить палку, глаза говорят, что палка преломляется. На расстоянии все меньше. В старости слух притупляется. Раз они нас хотя иногда подводят, значит, мы им не можем верить вообще, хотя на практике мы все верим. Осн. формула сенсуализма: «Нет ничего в интеллекте, что сначала бы не прошло через чувства». 100‑процентным скептиком быть нельзя.

Большинство людей придерживается сенсуализма. И абсолютно все в практической жизни сенсуалисты. Точка зрения рационалистов более сложная. Но тут проблема в том, как работает разум. Напр., горожане на природе. У них масса эмоций, а разум молчит. Элементом истинного познания является понятие. Но как появляются понятия? Путем отброса второстепенных признаков. Но этим никто на практике не занимается. [Я: экспирионизм: источник знания – это опыт общественный и личный.]

2. Эмпиризм

Эмпиризм, имея свои корни еще в англ. средневековой мысли (У. Оккам в XII в., францисканский монах Роджер Бэкон в XIV в.), первое систематическое свое обоснование получает у Франциска Бекона, в начале XVII в. (англ. мыслитель и государственный деятель эпохи Елизаветы и Якова I, современник Шекспира). Бэкон неудовлетворен всем существовавшим в его время знанием. Цель знания – не бесплодная отвлеченная игра ума, а практическая польза для жизни, овладение силами природы. Но это овладение возможно только путем "служения" природе, т. е. внимательного изучения ее явлений. Единственными "дверями" знания служит опытное наблюдение. Мы должны очистить нашу мысль от всех предвзятых убеждений (которые Бэкон называет "идолами"); стать "чистым зеркалом" природы и записывать суждения как бы "под диктовку голоса природы". Бэкон устанавливает правила собирания, наблюдения и классификации явлений природы (знаменитая теория научной индукции или эксперимента) и требует, чтобы мы восходили от фактов к обобщениям медленным и последовательным путем все более расширяющихся обобщений.

Систематическую теорию эмпиризма дает Локк. Локк восстает против учения Декарта и его последователей о "врожденных" идеях и истинах. Таких врожденных идей и истин нет, что доказывается разногласием мнений, различием верований разных народов, возможностью заблуждений и пр. Наш разум при рождении есть "белый лист бумаги", "чистая доска" (tabula rasa), на которой опыт впервые пишет свои письмена. Все наши идеи, в том числе высшие понятия, суть обобщения из опыта. У нас есть опыт "внешний" – чувственные ощущения, и "внутренний" – психологическое самонаблюдение. Тот и другой опыт дает – нам "простые идеи", из комбинаций которых образуются все сложные идеи. Однако, в оценке познавательного значения опыта, Локк уклоняется от чистого эмпиризма. Он признает, во-первых, значение некоторых идей, которые опытом проверить нельзя (напр., идеи субстанции), хотя и считает их "смутными". Затем он доказывает, что единственное точное знание есть знание чисто-логических отношений между идеями (сходство, различие и математические отношения), отношений, которые мы усматриваем путем непосредственного созерцания общей природы идеи. Знание же, достигаемое путем опытного наблюдения единичных явлений – знание реальных отношений сосуществования и последовательности – имеют строгое основание только для единичного случая, в качестве же обобщений, или общих суждений, выражающих законы природы, оно есть не такое знание, а имеет лишь вероятное значение; поэтому Локк не особенно высоко ценит опытное естествознание.

Дальнейшая история эмпиризма в лице систем Беркли и Юма есть история все более строгого и прямолинейного проведения требований эмпиризма и вместе с тем уяснения, что удовлетворение этих требований ведет к отрицанию многого, а у Юма – всего самого существенного в нашем знании, т. е. сведения эмпиризма к скептицизму.

[pagebreak]

Главные представители эмпиризма – Фрэнсис Бэкон, Локк, Беркли. Юм.

3. Рационализм

РАЦИОНАЛИЗМ (лат. rationalis – разумный, ratio – разум). Философское направление, основывающееся на вере в то, что разум [здесь: мыслительная способность вообще] является единственным источником знания и критерием его истинности. Р. признает разум основой не только познания, но и поведения людей. Согласно рационалистической теории познания всеобщность и необходимость – логические признаки достоверного знания – не могут быть выведены из опыта и его обобщений; они могут быть почерпнуты только из самого ума, либо из понятий, присущих уму от рождения (теория врожденных идей Декарта), либо из понятий, существующих только в виде задатков, предрасположений ума.

Философы начали говорить, что истинным источником наших знаний является разум. Что такое разум? Это то, что позволяет нам слушать, говорить, писать, читать. Рационалисты-гносеологи говорят, что основное: понятие. Философ всегда рационалист. Понятие – это и есть элемент истинного знания. Вся сила рационализма состоит в критике сенсуализма. Откуда у человека берутся понятия?

Некоторые говорят: сравнивая предметы, общие признаки берутся, компонуются, и делается вывод. Стол кухонный, письменный, журнальный – выбираются общие признаки понятия "стол". Но этим никто не занимается. Проблема остается нерешенной – происхождение общих понятий. Рационализм – философское течение в познании, согласно которому всеобщность и необходимость – логические признаки достоверного знания – не могут быть выведены из опыта и его обобщений; они могут быть почерпнуты только из самого ума, либо из понятий, присущих уму от рождения (теория врожденных идей Декарта), либо из понятий, существующих только в виде задатков, предрасположений ума. Опыт оказывает известное стимулирующее действие на их появление, но характер безусловной всеобщности и безусловной необходимости им сообщают предшествующие опыту и от него будто бы не зависящие усмотрения ума или априорные формы. В этом смысле рационализм противоположен эмпиризму. Рационализм возник как попытка объяснить лог. особенности истин математики и мат. естествознания. Его представители в 17 в.– Декарт, Спиноза, Лейбниц, в 18 в. – Кант, Фихте, Шеллинг, Гегель.

Рационализм имеет многосторонние проявления в различных областях знания. В психологии он на первый план выдвигает интеллектуальные психические функции, сводя, напр., волю к разуму (Спиноза); в этике – рац. мотивы и принципы нрав. деятельности [Сократ]; в эстетике – рациональный (интеллектуальный) характер творчества. Во всех этих случаях Р. означает веру в разум, в очевидность разумного усмотрения, в силу доказательности. В этом смысле Р. противостоит иррационализму. Согласно Декарту, человек в своих поступках всегда подчинен своему разуму – Декарт развивал сократовско-платоновскую линию. На ограниченность рационализма указывает теорема Геделя о неполноте???

Аргументы в пользу рационализма – если принять точку зрения сенсуалистов, то получается, что нет разницы между человеком и зверем, у зверей даже более развиты эти чувства. Человек обладает речью и разумом. Значит, разум есть источник познания. Но как разум может давать знание? Глаза видят, а разум не видит. Как разум работает, никто и не знает. Некоторые корифеи рационалистов доходили до парадоксальных утверждений: Платон – «разум непосредственно касается умозрительных предметов (идей) и снимает с них копии /иконы/». Например, понятие стол. Есть такая идея. Эта теория есть основа для всех рационалистов. Есть другая более правильная: Аристотель – "идеи есть, но они находятся в самих предметах. Рассудок сравнивает предметы, берутся общие признаки, компонуются, и делается вывод". Но этим никто не занимается на практике. (ПРЕДСТАВЛЕНИЕ – это есть совокупность всех признаков. Понятие – только существенные признаки.)

Все рационалисты утверждают, что элементом истинного познания является понятие, нужно его только точно определить. В этом и заключается вся умственная работа. Материал для понятия, с т. зр. рационалистов, это истинные понятия, внутренне присущие разуму, как почки присущи ветке и выходят из неё. На Втором Вселенском Соборе понятие о Троице развили из малочисленных точных сведений Священного Писания. Человек должен собственный ум внедрять в понятия и определять. Но как понятия попали в разум? Платон: душа до соединения с телом находилась в духовном мире, где и находятся идеи. Душа насмотрелась идей и запомнила их. Это мифическое объяснение, но всё-таки объяснение. А эти понятия /идеи/ потом возобновляются. Знание есть воспоминание. Так появилась теория врожденных идей /Кант, Гегель, Декарт/. Когда человек усваивает абсолютные понятия, он обоживается, то есть становится с Богом одно. Так думают хр. гностики. Само усвоение становится самоцелью.

* * *

Главные представители рационализма – Декарт, Спиноза, Лейбниц.

Декарт открывает общий критерий истины: все ясные и отчетливые идеи истинны, и из них вытекают необходимые связи между ними; ложные суждения суть результат произвольных сочетаний идей, – сочетаний, которые возможны лишь при смутности идей. Но все чувственные образы, все данные восприятия смутны, они часто ошибочны и, во всяком случае, противоположное им мыслимо, следовательно, они недостоверны. –Образцом же достоверного знания служит, напротив, математика, которая строго лог. путем переходит от самоочевидных истин (аксиом) к выводам из них; всякое знание достоверно постольку, поскольку оно в этом смысле уподобляется математике. Высшей основой знания служат истины самоочевидные, которые суть логическое усмотрение связи, ясных простейших идей. Сами идеи эти, так как они не заимствуются из опыта, очевидно, врождены нашему разуму; такова, напр., идея Бога, основные идеи логики и высшие рациональные понятия научного знания вообще.

[pagebreak]

Убеждение рационализма, что чисто-логический анализ, вне всякого участия опытного наблюдения, может дать законченное объяснение всех отношений бытия, в логическом смысле опирается на убеждение, что все реальные связи и отношения разложимы на логические отношения. Под реальными связями и отношениями разумеются такие, как, напр., отношение между причиной и действием, или закономерность сосуществования двух явлений и т. п.; лог. отношения в конечном счете сводятся к отношениям основания и следствия, в силу которого из А логически необходимо вытекает В. У преемника Декарта Спинозы это убеждение высказано в утверждении, что "порядок и связь вещей таковы же, как порядок и связь идей", и в том, что он употребляет, как равнозначные понятия causa (причина) и ratio (основание). У Спинозы "все вещи вытекают из природы Бога (который мыслится, как высшее основание бытия) так, как из природы треугольника вытекает равенство его углов двум прямым". Т. обр., в мире нет творчества, развития, временной смены, все на свете становится логически необходимым и лог. вытекает из первопричины. Следуя программе, намеченной Декартом, Спиноза пишет свою фил. систему "геометрическим порядком", т. е. как учебник геометрии, в форме аксиом, определений и теорем; и – что важнее – все бытие становится в его изображении какой-то воплощенной логикой.

Последний великий рационалист Лейбниц смягчает рационализм тем, что различает 2 рода истин: истины "вечные", истины разума (т. е. чисто логические), вроде математических, и "истины факта", основанные на констатировании фактов и невыводимые логически; первые истины опираются на лог. закон тождества, последние на формулированный Лейбницем "закон достаточного основания" (по метафизике Лейбница – на телеологической причинности). Но в принципе и Лейбниц сохраняет указанное рационалистическое убеждение, ибо он утверждает, что "истина факта логически недоказуема (т. е. невыводима из "вечных истин") только для несовершенного человеческого ума, для совершенного же ума Бога все истины имеют чисто лог. основание".

Со времени реформы методологии знания, произведенной Кантом, рационализм в этой классической форме перестает существовать. Однако и в послекантовской философии рационализм возрождается в своеобразной форме в абсолютном идеализме Гегеля, а также в современной школе логического идеализма (“марбургской школе”). В этой новейшей форме его обычно зовут "панлогизмом": в известном смысле он еще более радикален, чем старый рационализм, ибо опирается на убеждение о сводимости всего бытия к "идеям" и идеальным отношениям. У Гегеля весь мир развивается, как логическая система идей, путем образования противоречий и разрешения их в высших понятиях, причем "разум", "идея", "понятие" становятся живой силой, проявлением кототрой служит все мировое бытие.

4. Мистицизм

Источник истинных познаний – это некое внутреннее чувство. Про него нечего сказать, но оно есть. Мистический способ познания (от греч. mustikoV – тайна). Мистики говорят: "Я имею знание о Боге". Они чувствуют: "Бог снизошел на меня". Чувствование играет колоссальную роль в жизни. От настроения зависит успех или неудача. Они говорят, что есть специальные чувства, которые связывают нас с Богом, но объяснить не могут. Мистики говорят: Бог через чувствование нисходит на душу. Так сказали бы и христиане. Аскетика – это есть физ. упражнения, поклоны, они помогают человеку привести душу в возвышенное состояние.

2. Критика эмпиризма и рационализма

1. Суть разногласия

Главный пункт разногласия в том, что эмпиризм выводит всеобщий и необходимый характер знаний не из самого ума, а из опыта. Некоторые эмпирики (напр., Гоббс, Юм) под влиянием рационализма пришли к выводу, что опыт не способен сообщать знанию необходимое и всеобщее значение. Ограниченность эмпиризма состоит в метафизическом преувеличении роли чувственного познания, опыта и в недооценке роли научных абстракций и теорий в познании, в отрицании активной роли и относительной самостоятельности мышления.

История эмпиризма сама дает достаточно материала для его критики. Начавшись с утверждения, что опыт есть единственный источник знания, эмпиризм в лице Юма доходит до скептицизма, т. е. до вывода, что опыт в строгом смысле не дает никакого знания, а лишь сырой материал для знания в лице единичных впечатлений. Это развитие эмпиризма, поскольку оно не случайно, а необходимо, уже заключает в себе опровержение эмпиризма: если, исходя из эмпиризма, приходится отрицать все знание, то в этом повинно, очевидно, не само знание, а эмпиризм, который есть плохая или недостаточная теория знания. История эмпиризма после Юма, в XIX веке, не противоречит этому выводу. Если Дж.-Ст. Милль попытался написать "Систему логики" в духе эмпиризма, то он достиг этого отчасти благодаря недоговоренности своих мыслей – он ближе к Локку, чем к Юму, – отчасти же включив в свой эмпиризм значительную дозу скептицизма. Позднейшие формы эмпиризма – "эмпириокритицизм" Авенариуса, и преимущественно американская теория "прагматизма" (учения Джемса и других, согласно, которому критерием истины служит практическая полезность или плодотворность соответствующих понятий) насквозь проникнуты скептицизмом. Они отрицают объективную ценность общего знания, и считают, что все в знании, кроме единичных фактов, имеет чисто относительное и служебное значение более или менее экономного, простого и удобного сокращенного описания фактов.

Кант, в своей теории знания, показал ложность и двусмыслие эмпирического утверждения, что опыт есть единственный источник знания. Все наше знание – говорит Кант – начинается с опыта, но не черпается из опыта, т. е. не основано на опыте. Под опытным знанием в узком смысле надо разуметь только то знание, значение которого всецело зависит от единичного наблюдения; но это знание ограничено констатированием единичного факта. Во всем остальном знании соучаствуют понятия и суждения, логически не зависимые ни от какого опыта, хотя психологически и пользующиеся опытом, как психологическим орудием пробуждения мыслей. Этим указанием устранен спор о врожденных понятиях. Психологически совершенно верно, что никаких врожденных идей и суждений у нас нет, и что все мы узнаем, учась с помощью опыта. Но есть элементы знания, которые, не будучи врожденными, "априорны", т.е. логически независимы от опыта.

2. Всякое знание выходит за пределы опыта

Анализ знания показывает, что в каждом суждении, начиная с того, которое как-будто есть простое констатирование факта, содержится, кроме чисто опытного материала, еще подчинение или переработка его в понятиях или логических отношениях, совершенно независимых от него, т.е. есть логическое истолкование опыта в смысле понятий. Даже такое суждение, как: "вот это – красное" (казалось бы, чисто опытное констатирование) содержит усмотрение тождества данного предмета со всеми иными красными предметами, его отличие по цвету от иных предметов и вместе принадлежность по качеству к системе цветов (в отличие, напр., от звуков и пр.) – все ряд мыслей, не данных в непосредственном ощущении. В сущности, всякое знание, будучи подчинением единичного материала форме понятия, уже тем самым выходит за пределы опыта.

Несостоятельность эмпиризма еще не доказывает рационализма. Правда, всякое знание есть подчинение материала знания логической системе понятий, но эта логическая система всего лишь в некоторых областях знания исчерпывает и констатирует самый предмет знания (в области чисто идеальной – а математике и логике, где с логической точки зрения опыт не играет никакой роли.) Во всяком же реальном знании система понятий и логических отношений есть лишь форма, в которой выражается содержание сверхлогическое, т.е. неисчерпываемое до конца в логических отношениях. Так, временные отношения, в том числе причинная связь, никогда без остатка не сводимы на логическое отношение основания и следствия, потому что все логические отношения вневременны, т.е. имеют силу раз навсегда, независимо от временной смены явлений.

[pagebreak]

Спор между эмпиризмом и рационализмом сводится логически, в конечном счете, к чисто онтологическому вопросу. Эмпиризм хочет понять истинное бытие только как совокупность единичных явлений и событий, протекающих во времени. Рационализм хочет мыслить бытие как лог. систему идей, т. е. как вневременное бытие общих содержаний. В действительности ни та, ни другая система не может охватить бытие в целом и быть осуществлена непротиворечиво как универсальная система. Временное, т. е. протекающее во времени бытие единичных явлений не может быть самодовлеющим, так как само время есть единство и немыслимо иначе, как непрерывным. Кроме того, время мыслимо только в составе сверхвременного единства, иначе его не могло бы и быть (ибо прошлого уже нет, будущего еще нет, а настоящее есть лишь идеальная грань между прошлым и будущим). Временное бытие мыслимо лишь в связи с вневременным единством, и потому наши понятия и логические отношения имеют объективное онтологическое значение.

С др. стороны, отвлеченно-вневременное бытие образует лишь абстрактную сторону целостно-конкретного бытия – сторону, которая, правда, мыслима отдельно от ее временного заполнения, и в этом качестве образует содержание наук об идеальном (логики и математики), но которая логически предполагает конкретное сверхвременное единство сознания и бытия. Никоим образом время, временное бытие и живая смена явлений не может быть выведена из чисто логического или сведена к нему. Абсолютное бытие не есть ни единичное, чисто иррациональное явление жизни, ни голая идея, а есть неразрывное единство жизни и идеи.

3. Еще раз о критериях истины

Рационалистическая традиция главными признаками истины считала всеобщность и необходимость знания. Истинное знание относится не к отдельным предметам, а к классам предметов. Свойства предметов, зафиксированные в истинном знании, проявляются с необходимостью при определенных условиях. Справедливо утверждая, что всякое рассуждение начинается с определенных предпосылок аксиоматического характера, рационалисты в качестве критерия истинности этих предпосылок рассматривали очевидность. Истинным признавалось то, в чем невозможно усомниться, что кажется истинным с очевидностью. Очевидное постигается, по мнению рационалистов, путем интеллектуальной интуиции. Эта позиция встречается, в частности, у Р. Декарта. Развитие рационалистической тенденции выразилось в поиске внутренних критериев истинности знания (логическая непротиворечивость, самосогласованность знания).

Сенсуалистическая традиция в качестве критерия истины называет ощущения. При этом, в отличие от материалистического, идеалистический сенсуализм на основании соответствия знания (понятия) ощущениям не делает вывода о соответствии знания действительности. В эмпирической традиции роль критерия истины выполняет опыт. Само понятие опыта не сводится к ощущениям. В опыт помимо ощущений могут включаться все внутренние переживания и состояния сознания, а также внешний опыт, например прагматический опыт субъекта или научное наблюдение и эксперимент.

Т. н. диалектический материализм ставит на место основного критерия практику (такая дама). Именно она выступает в роли общего звена между субъектом и объектом и связывает их в систему. Так диамат “преодолевает” противопоставление субъекта и объекта познания.

Подробнее Разместил: rat Дата: 20.03.2009 Прочитано: 23741 Комментарии

Учение о двух модусах бытия

1. Природный (сущностный) и ипостасный (идейный) модусы бытия

1. Два модуса

Природный (сущностный) и ипостасный (идейный) модусы бытия являются своего рода “женским” и “мужским” началом бытия.

Такое вычленение 2-х модусов бытия мы отчетливо впервые видим уже у Аристотеля. Аристотель называет их: форма и материя.

Эти 2 модуса сосуществуют неавтономно, составляя диалектическое единство. Нет природы без ипостаси, как не бывает ипостаси вне природы. Т. обр., можно говорить о природно-ипостасном дуализме.
2. Ипостасный модус как бытие

Ипостасный модус и являет нам бытие в узком смысле слова.

3. Уяснение терминологии

Natura – природа, “вещество”.

Hyipostasis (ipostasis) – термин ипостась впервые употребил стоический философ Посидоний (135-51 до н. э.). Затем “гипостасис” широко использовался у неоплатоников в учении об эманации (истечении): Единое излучает последовательно 3 “ипостаси”: бытия Единого (Бога), мировой Ум, Мировую Душу, являющиеся причинами единичных вещей и существ.

4. Воля как агент ипостаси

В живых существах ипостасный модус является “образом действия” природного начала и имеет в нем своего агента – волю. Относительно воли он является своеобразным “оператором действия” (без каких-либо посредников).

5. Понятие о личности

В высокоразвитых (духовных) живых существах ипостасный модус принимает вид личности (личностного начала). Человеческая природа объединяется личностью.

2. Исторические представления о бытии

1. Индийская школа

различает понятие абсолютного бытия – Брахмана – и малое бытие чистого индивидуального сознания – Атман.

В индусской религиозной философии, которая существенно духовна и акосмична, Manos есть дух и мысль. Atman есть духовная глубина человека, и она тождественна с Branman. Индусская мысль стоит по ту сторону западных категорий бытия и небытия, и в этом было ее своеобразное величие. Бытие происходит из небытия. Творчество мира понимается как жертва Бога. Мир есть трансформация первопричины. Индусская мысль духовнее греческой, в ней дух спиритуализирован. Этой мысли родствен Плотин. Это духовный монизм. В "атмане", в абсолютной самости "я" теряет себя. В индусской духовности нет личного духа, личность есть общее, а не индивидуальное. Христианство вносит существенно новые черты в понимание духа.

2. Неоплатонизм (III в.)

Неоплатонизм для объяснения и определения бытия прибег к идее сверхбытия – Единого. Бытие происходит от Единого, как свет от лампы. Единое неопределимо и непознаваемо (немыслимо), оно и сверхбытие, и не-бытие. Но оно не ничто, оно – Благо.

[pagebreak]

3. Псевдо-Дионисий Ареопагит (ок. 500)

«Бог есть причина всего сущего, но Он непричастен сущему». У Дионисия Ареопагита Бог – выше сущего, Бог не есть сущее, Он творит и бытие из небытия, будучи выше и того и другого – Сверхсущий.

Творя бытие, Бог дает законы бытию, делая его сущим. Бог выше не только бытия, но и разума. Поэтому Бог бессловесен, ибо существует вне слов и мышления. И может открыться только лишь совершенным для познания и единения с Собой. Но и совершенному человеку Бог открывается не целиком, ибо он созерцает не Бога, а лишь место, где Он пребывает. Бог выше всего, выше любой возможности его познания.

Как причина всего сущего, Бог запределен (трансцендентен) сущему, ибо не может сущее быть источником самого себя. Сущее имеет образ и форму, или качество, количество, поэтому Бог, естественно. превосходит его: у Бога нет ни формы, ни образа, ни качества, ни количества, ни объема, ни чего-либо другого, что является атрибутами телесных существ. Поэтому и Бог не есть что-либо телесное и чувственно-воспринимаемое.

Но даже умопостигаемые характеристики не присущи Богу. Он не есть ни душа, ни ум, ни разум, ни мышление, ни равенство, ни неравенство. Он не покоится, не движется, Он не есть ни вечность, ни время, Он не есть ни знание, ни истина. Дионисий пишет, что Бог не есть ни единое, ни единство, ни благость, ни дух, поясняя, что это следует понимать не так, как мы это обычно представляем. Понятно, что Бог есть Дух, об этом сказано в Писании и, что Бог есть Благость, пишет Дионисий, но часто человек воспринимает дух и благость как нечто тварное. В таком виде Бога, конечно же, нельзя представлять. Бог превосходит всякое утверждение и всякое отрицание.

4. Эссеизм Фомы Аквинского (1225–1274)

Фома Аквинский указывает на чистое бытие, которому нет необходимости для того, чтобы быть приписанным какой-либо сущности. Такое чистое бытие не свойственно конечным вещам, им обладает один Бог, точнее, не обладает, а Он сам есть не что иное как Бытие. Согласно Фоме, Бог есть акт бытия, благодаря которому все вещи получают существование, т. е. становятся вещами, о которых можно сказать, что они есть.

В Боге нет никакого нечто, которому может быть приписано наличное существование или сущность, утверждает Фома, – его собственное бытие и есть то, что Бог есть. Такое бытие лежит вне всякого возможного представления. Мы можем установить, что Бог есть, но мы не можем знать, что он есть, поскольку в нем нет никакого "что"; а так как весь наш опыт касается вещей, которые имеют существование [= такое что], мы не можем представить себе бытия как такового, не приписанного ничему. «Поэтому мы можем доказать истину высказывания “Бог есть”, но в этом единственном случае мы не можем знать смысла глагола “есть”»[1]. Чистое бытие абсолютно непостижимо.

Фома говорит о том, что в Боге нет вообще никакой сущности, никакой формы, что в том случае, когда говорят слово “Бог”, обозначают то же самое, что и в случае, когда произносят “есть”. Бог совершенно прост, «поскольку Бог ... есть просто бытие» (ST, I, 3, 7 c).

5. Самосознание как связь бытия и сущего (Рене Декарт, 1596–1650)

Декартовский тезис гласит “я мыслю” (cogito) и может рассматриваться как перводостоверность и одновременно сохраняет и Я, которое само по себе не имеет никакого содержания, кроме заинтересованности в своем единственном достоянии, – в существовании.

Но этот интерес (как и у Керкегора) есть интерес-связь, интерес-начало. Существование человека не самодостаточно: хотя это действительность, но действительность-минимум, которая желает стать максимумом, то есть стать собой в полном смысле слова. Отсюда разворачивает свое действие страсть к самоосуществлению через наполнение существования сущностью. (Назовем это для краткости экстравертивной динамикой существования. Вместе с циркулярной динамикой мыслящей экзистенции – о чем см. выше – она образует довольно полную картину центробежно-центростремительного воспроизведения экзистенцией абсолюта. Если принять такое толкование, то перед нами вполне неоплатонический образ.) Эта экстравертивная динамика cogito была хорошо прочувствована Лейбницем и развернута в его теории совершенства, но есть она (хотя не в столь очевидной форме) и у Спинозы: этот онтологический мотив вряд ли вычеркнешь из рационализма 17 века.

Странно, что Керкегор не оценил следующий шаг cogito, который вполне согласуется с “высокой страстью”: это – онтологический аргумент, который, при всей его ансельмовской традиционности, не является, переходом от некоторой “мысли о” к объекту, но – переходом от бытия (как минимальной части) к Бытию (как максимальному целому). Конечно, Декарт в этом моменте существенно отличается от Керкегора, поскольку он доказывает бытие Бога, чего сам Кьеркегор делать не стал бы. Но в этом отношении отличается Декарт и от Спинозы, поскольку Бог, открытый для cogito, это не “Бог философов”, которому не нужны молитвы, а “Бог живой”. Он открывается не мысли, а самосознанию (которое по сути – скорее “метанойя”, чем мысль), и при этом не объективируется, не познается содержательно. То, что далее открывается cogito, не берется им, а дается ему: формально через метод, а содержательно – через доверие к Богу, которое восстановлено благодаря исчезновению призрака “злого демона” и может теперь отнестись к опыту, как к порождению неложного источника.

[pagebreak]

Отсюда и этическая компонента, которую нельзя изымать из cogito. Фактически в cogito задается измерение интерсубъективности (как это сейчас называют). Ведь несамодостаточность Я не только указывает на единое бесконечное Я, но и на неопределенное множество конечных Я: другие Я задаются не эмпирическим (совершенно невозможным в этом отношении) способом, а способом вполне “трансцендентальным”. Но и это не все: из логики cogito следует, что субстанция мыслящая открывается только изнутри, а значит чужая мысль в принципе невоспринимаема извне; но и солипсизм невозможен, поскольку cogito открывает объективно-истинное бытие. И если этому бытию принадлежат многие Я, то они также защищены от внешней интервенции чужого духа (от вторжения злого демона), как и наше собственное cogito. Истина на этом уровне сохраняет отчетливость, но теряет прозрачность. Следовательно, единственно истинное отношение между “непрозрачными” Я – отношение признания их автономии, онтологического равенства и “неразгадываемости” извне. Конечно, это не что иное, как этика, так же как – этика и та ответственность, которая следует из личного характера cogito.

6. Длительность бытия (Кьеркегор, 1813–1855)

Кьеркегор “упаковывает” вместе 2 не такие уж родственные категории: действительность и длительность. Для него конкретная субъективность это временное (темпоральное) измерение, в котором, правда, удивительным образом присутствует момент вечности. Это не физическое и, пожалуй, даже не психологическое время: это время показывают странные “часы без стрелок”, которые обнаруживаются вместе с самообнаружением inter-esse. Они не столько отмечают пройденное, сколько разворачивают еще несостоявшееся будущее.

Аналог такой длительности мы можем найти и у Декарта. Воспроизводя в своих трактатах и письмах cogito, он не только подчеркивает синхронную положенность его моментов, но иногда и акцентирует своеобразный вид длительности, который позволяет последовательно усвоить эти моменты. Усвоение открытого самосознанию бытия есть артикулированный путь, который находится вне психологического времени, но все же порождает особое когитальное время, которое является неотчуждаемым свойством самосознания. Платоновское выражение: “подвижный образ вечности” был бы подходящим обозначением когитального времени, если бы не мешающие космологические коннотации.

Существует теоретическая опасность, которую, как представляется, смутно осознавал Декарт и очень хорошо осознал Кьеркегор. Если существование не может быть результатом логического опосредования и открывается непосредственно (как бы мы ни понимали эту непосредственность), то не естественно ли будет признать, что нам изначально дано обладание бытием и надо только не портить эту данность абстракциями. Отсюда – путь к превращению “интеллектуальной интуиции” в позитивный факт. Отсюда же – мнимое право индивидуума “быть самим собой”, что внешне так похоже на призывы Кьеркегора к подлинному существованию. Но эта позиция диаметрально противоположна кьеркегоровской. Его истинная субъективность это не эмпирическая данность. Такую субъективность еще надо создать, причем не столько приобретением, сколько жертвенным отказом от псевдо-позитивного. Кьеркегор настолько остро чувствует опасность самообожествления субъективности, что, по сути, отказывается от прямого авторского слова, выбирая позицию и поэтику псевдонима. Естественно, что близкую себе позицию он находит в сократовской диалектике, с ее установкой на взаимное опосредование мыслей и личности мыслителя.

Декартовскому cogito не угрожало превращение в антропоморфного идола: гуманизм был в его время в прошлом, а позитивизм – в будущем. Но и в cogito предусмотрены некоторые контрольные механизмы: там, где есть собственно Я с его безусловной аутентичностью, там нет объективированного содержания; там же, где появляется позитивная содержательность, возникает дистанция между Я и идеальным объектом (9).

Таким образом, Декарт и Кьеркегор оказываются – с предложенной точки зрения – союзниками, а не оппонентами. Более того, проделанное Кьеркегором испытание cogito на прочность подтвердило его жизнеспособность.

7. Отрицание сущности в феноменализме Гуссерля (1859–1938)

В постгегелевской (немарксистской) философии большое распространение получил также феноменализм, который трактовал явление как лишь феномен, т. е. данную нам в опыте реальность, за которой никакая сущность не скрывается и в которой она никак не проявляется. Задача познания – сопоставление, сравнение и описание феноменов. Философы, стоящие на позиции феноменализма, отвергают сущность как фикцию, как псевдопонятие.

Вещи для феноменолога – это часть содержания самого сознания, на которую направлены (интенциональные) акты самого сознания: это то, что мыслится, воспринимается. Но данная часть сознания отлична и от самого психического акта восприятия, мышления, она не субъективна, а объективна. Идеальное, всеобщее содержание сознания (“эйдетическое”, по Гуссерлю) представляет собой особый род объективного бытия – бытия феноменов, сущностей. Они бестелесны и существуют транс-персонально.

Августовский день никогда не предстанет перед нами таким, каким его изобразил Музиль, иронизируя над наукой. Глядя прямо перед собой, мы никогда не видели и никогда не сможем увидеть ничего похожего на изотермы. А что мы видим? Ну, например, летний день, каким его рисует наше лирическое настроение. Эта картинка, как сказал бы Гуссерль, – один из “феноменов” нашего жизненного мира. Она сохранится даже в том случае, если я точно буду знать, какие метеорологические явления ей соответствуют. Все, что дано сознанию, есть “феномен”, и исследование сознания, по Гуссерлю, означает строго интроспективное наблюдение над внутренним порядком феноменов сознания. Такое исследование ничего не истолковывает и не объясняет, а просто пытается описать, что представляют собой эти феномены “сами по себе” и на что они указывают [но указание разве не есть уже и объяснение?]. Такое пристальное внимание к процессам, происходящим в сознании, сразу упраздняет дуализм “сущности” и “явления”, или, если выразиться точнее: мы открываем для себя, что само разграничение того и другого есть просто одна из операций, осуществляемых этим же сознанием. Сознание каким-то особым образом сознает, что именно в реальности от него ускользает. А поскольку феноменом является все, что проникает в сознание, то и само это “незримое” есть один из феноменов сознания. Сущность есть не то, что скрывается “за” явлением, а само явление – в той мере, в какой я о нем думаю или в той мере, в какой я думаю, что оно от меня ускользает. Кантовская “вещь в себе”, это неудачное понятие, которое обозначает то, что вообще никогда не являет себя (нашему восприятию), на самом деле тоже – поскольку мы ее можем помыслить – есть явление.

[pagebreak]

Гуссерль был далек от намерения оживлять не естественные для человека, выдуманные солипсистами сомнения в реальности внешнего мира. Напротив, он хотел показать, что весь внешний мир уже изначально присутствует в нас; что мы – не пустой сосуд, в который внешний мир просто вливается, нет, мы всегда “направлены” на что-то (интенциональны). Сознание – это всегда “сознание о” чем-то. Сознание находится не “внутри” того, сознанием о чем оно является, а, наоборот, “вовне” – но это можно заметить только тогда, когда сознание, наконец, начинают поднимать на подобающую ему высоту. Именно этим и занимается феноменология.

8. Феноменология Хайдеггера (1889–1976)

1. По Хайдеггеру, в основе всякого философствования должно лежать непредвзятое внимание, которое мы обычно «из-за спешки проглядываем». Настоящее философствование требует умения принять такую установку, настроиться на такое внимание – какими бы «предметами» или ситуациями ты ни занимался. Речь идет о методе, но о методе парадоксальном. Он заключается в том, чтобы исключить все остальные методы, методы теоретического подхода, и воспринять ситуацию такой, какой она “дана”, – еще прежде, чем Я сделает ее темой исследования или рефлексии. Уже даже в выражении “дана” содержится слишком много теоретического. Ведь, попав в определенную ситуацию, я не говорю себе: эта ситуация мне “дана”; нет, я нахожусь в ситуации, и если я целиком и полностью нахожусь в ней, то уже не существует никакого “Я”, которое противопоставляло бы себя этой ситуации.

Если присутствует сознание своего “Я” – это уже преломление изначальной ситуации. Восприятие и переживание не начинаются с “ Я ”; оно появляется лишь тогда, когда переживание уже дало трещину. Я теряю непосредственный контакт с ситуацией; тогда-то и возникает трещина.

Или, если прибегнуть к другому образу: я смотрю на предметы через оконное стекло; себя самого я увижу только в том случае, если стекло не совсем прозрачно и потому имеет свойство отражения. Требуется внимание, которое непосредственно включает в себя вовлеченность в ситуацию. Речь идет о чем-то среднем между экспрессивным способом выражения пережитой ситуации, с одной стороны, и дистанцирующем, овеществляющем, абстрагирующем говорении о ней – с другой. Речь идет о том, что жизнь должна быть прозрачна для себя самой в каждое ее мгновение.

2. А почему она должна быть прозрачна? Во-первых, чтобы мы осознали, что мы теряем, когда принимаем теоретическую установку. Во-вторых, чтобы мы обратились к бытию, напали на след нашего “бытия в ситуации”. Когда мы создаем монументальные мировоззренческие полотна – то оставляем как раз бытие “за скобками”.

«Слишком близкое... пока мы живем, мы не видим его, мы в него перетекаем. Поэтому то, что там случилось, чем, собственно, мы там были, никогда не совпадет с тем, что мы способны пережить. Это не то, чем является человек, и уж тем более не то, что он думает». Духовной мощью воображения можно рассеять «тьму прожитого мгновения».

9. Синкретизм Хайдеггера (1889–1976)

Синкретизм Хайдеггера призывает вернуться к представлению о нерасчлененном-бытии в качестве высшего. Он отверг метафизику как учение, противопоставлявшее чувственное и сверхчувственное. Сверхчувственное и чувственно-наличное соединяются в языке, сущность которого в том, что он несет весть о мире. Хайдеггеровская концепция языка гласит, что язык – “дом бытия”. Человек живет при данном языке, и не он говорит с помощью языка, а язык как онтологическая сущность высказывается посредством человека. Через него с нами (и нами) говорит бытие, поскольку язык образовался из событий, определивших бытие. Слово не может точно передать (обозначить) мысль. Оно может только намекать на мысль, так как отягощено всем предыдущим бытием. Но оно намекает на подлинное бытие. Язык накладывает ограничения на становление индивидуальности, которая старается пробиться сквозь язык, порой ломая и уродуя его.

Подробнее Разместил: rat Дата: 20.03.2009 Прочитано: 20642 Комментарии

Причина и следствие. Цепи причинения

1. Причинная обусловленность явлений

Основанием философского детерминизма является учение о причинной обусловленности всех явлений. Причинная связь или причинное отношение является отношением между 2-мя явлениями, событиями, одно из которых выступает в качестве причины, а другое в качестве следствия.

В самом общем виде отношение причины можно определить как такую генетическую связь между явлениями, при которой одно явление, называемое причиной, при наличии определенных условий с необходимостью порождает, вызывает к жизни другое явление, называемое следствием.

В данном случае одностороннее воздействие, кстати, широко распространенное в природном и социальном мире, получается при отвлечении от обратного воздействия и от взаимосвязей, частью которых такое воздействие является. Если же несколько расширить рамки рассмотрения воздействий, то обнаружится, что причина есть взаимодействие. Возможны 2 типа взаимодействий:

1) ведущее к изменениям состояний и свойств в уже существовавших объектах; пример – воздействие вирусов на органы и ткани организма, имеющие следствием заболевание человека и биохимические изменения самих вирусов;

2) порождающие новые объекты, которых не было до начада действования причины; пример – взаимодействие электрона и позитрона, порождающие 2 фотона.

Причина при таком ракурсе, т. е. в плане взаимосвязей, определяется как взаимодействие тел или элементов, вызывающее соответствующие изменения во взаимодействующих телах, элементах, сторонах или порождающее новое явление. Причина есть взаимодействие, следствие – результат взаимодействия.

Приведенное же первоначально определение (как одностороннее действие одного тела на другое) сохраняет свою силу при 1-м типе взаимодействия, выступая лишь одной из его сторон: (так, на практике врач отвлекается от обратного воздействия организма на вирус, а исследователь вируса сосредотачивает внимание только на биохимических или каких-либо иных изменениях в своем объекте).

2. Критерии причинно-следственных связей

Каковы же критерии, способные распознать причинно-следственную связь и отличить ее от других, близких к ней типов детерминации (например, от функциональных зависимостей)?

1. Отношение порождения

Первым и основополагающим признаком причинного отношения является наличие между 2-мя явлениями отношения производства или порождения. Причина не просто предшествует следствию во времени, а порождает, вызывает его к жизни, генетически обусловливает его возникновение и существование. Это свидетельствует о том, что причинная связь является субстанциальной связью. Субстанциальный характер причинной связи одним из первых подчеркивал Гегель, определяя причинность как «шествие субстанции».

В процессах причинения происходит перенос вещества, энергии и информации. Если мы исключаем возможность существования между 2-мя явлениями отношения порождения, то тем самым мы исключаем и наличие между ними отношения причинения. Как отмечают исследователи этих отношений, перенос вещества, энергии или информации в процессах причинения связан с преобразованием формы движения и структурных моментов в соответствии со специфическим содержанием объектов, являющихся причиной и следствием; благодаря преломлению причинного воздействия через специфическую природу материальной системы (или систем) следствие оказывается несводимым по своему качеству к действующей причине.

2. ВременнАя асимметрия

Отношение генетического порождения обусловливает существование и другого признака причинного отношения: причинное отношение характеризуется однонаправленностью или временной асимметрией. Это означает, что формирование причины всегда предшествует возникновению следствия, но не наоборот. Процесс причинения имеет определенную направленность во времени от того, что есть, к тому, что возникает, появляется. Процесс причинения необратим, и на этой необратимости процессов причинения некоторые авторы основывают и необратимость самого времени. Если мы рассматриваем отношение между двумя явлениями и обнаруживаем, что одно из них предшествует другомy во времени, то это другое ни при каких условиях не может рассматриваться как следствие. – В то же время сам факт регулярного предшествования одного события другому во времени (пример: весна – лето, ночь – день) не дает еще основания считать первое событие причиной, а второе – следствием. Последовательность во времени является необходимым, но недостаточным условием для существования причинного отношения. Только если 2 следующих одно за другим события связаны отношением порождения, они находятся в причинной связи.

В некоторых случаях может создаваться представление об одновременности существования причины и следствия. Например, при какой-либо болезни причина (вирус) “сосуществует” с патологическим состоянием. Такое представление ошибочно; причина остается порождающим фактором (по крайней мере, самого начала развертывания бедствия); следствие же «заходит» в зону продолжающегося причинного действия и может завершаться одновременно с окончанием действия причины.

3. Необходимость (однозначность)

Третьим признаком причинного отношения является его необходимость, однозначность. Если причина возникает в строго определенных фиксированных внешних и внутренних условиях, то она с необходимостью порождает определенное следствие, и это имеет место независимо от локализации этого причинного отношения в пространстве и времени. Отношение причины и следствия имеет закономерный характер, а само представление о необходимом характере связи между причиной и следствием включается в закон причинности.

Формулировка закона причинности: равные причины всегда порождают равные следствия.

Необходимость связи следствия с породившей его причиной не следует смешивать с вопросом о самом характере следствия: оно может быть необходимым или случайным. Случайными те или иные явления считаются не потому, что они не вытекают с необходимостью из свои причин, а потому, что они порождаются случайными событиями. Сама связь следствия с порождающей его причиной не может быть случайной Сферой существования случайности является не взаимосвязь причины и следствия, а взаимосвязь элементов, составляющих причину, взаимодействия тел и элементов, их образующих.

4. Смежность причинно-следственного отношения

Четвертым признаком причинно-следственного отношения является его пространственная и временная непрерывность, или смежность. Любое причинное отношение при внимательном его рассмотрении фактически выступает как определенная цепь причинно связанных событий. Если интегральная причина и следствие разделены пространственным промежутком, то эта причинная цепь разворачивается в пространстве. Если причина и следствие сосуществуют в одной точке пространства, то они разделены временным интервалом, и причинная цепь реализуется во времени. Фактически имеет место и то, и другое.

[pagebreak]

Пространственная непрерывность означает, что когда 2 явления, выступающие по отношению друг к другу как причина и следствие, разделены пространственным интервалом, то этот интервал должен быть заполнен непрерывной цепью необходимо связанных причинных событий. Разрывов в этой цепочке причинно связанных событий не должно быть. Именно по этой цепи событий и происходит перенос вещества, энергии и информации от причины к следствию. Разрыв в цепи нарушал бы субстанциальный характер связи между причиной и следствием.

Временная непрерывность имеет место тогда, когда два события, выступающие по отношению друг к другу как причина и следствие, имеют место в одной точке пространства, но разделены конечным временным интервалом. Требование временной непрерывности означает, что между этими событиями существует множество других причинно связанных событий, смежных во времени. Поскольку причинная связь всегда реализуется и разворачивается во времени, постольку всегда имеет место и временная смежность.

В мире не существует явлений и событий, которые бы не имели причины своего возникновения и существования. Существование беспричинных событий противоречило бы и принципу единства мира: существование “беспричинного” события означало бы фактически его независимость от всего остального материального мира; оно должно было бы рассматриваться как самостоятельная субстанция; тем самым нарушался бы субстанциальный аспект постоянства мира. Поскольку процесс причинения выступает необходимым звеном любого процесса развития, существование беспричинных событий вело бы к отрицанию всеобщего характера развития. С естественнонаучной точки зрения существование беспричинных событий входит в противоречие с законом сохранения материи и энергии, ибо оно демонстрировало бы возникновение чего-либо из ничего.

Тем самым что надо понимать, когда говорят о «творении мира из ничего»?... За признанием всеобщности причинности в силу его субстанциального характера стоит старая философская максима: «Ничто не может возникнуть из ничего или превратиться в ничто».

3. Принцип причинности

Утверждение о всеобщем характере причинной обусловленности явлений обычно называется принципом причинности, который гласит: «Всякое изменение в состоянии чего бы то ни было может быть вызвано только воздействием или процессом».

Хотя принцип причинности и не исчерпывает концепции детерминизма, он составляет его основу. (Те же функциональные зависимости, как, к примеру, день и ночь, радиус круга и его площадь, имеют своим основанием определенную причину). Причинно-следственная связь является фундаментальной не только в том смысле, что на ней основываются в конечном счете другие, непричинные типы детерминации. Это связь оказывается простейшей и вместе с тем базисной в том еще отношении, что из нее исходят, на ней формируются более сложные виды самих каузальных отношений – так называемые цепи причинения.

4. Объективный закон. Типы законов

Принцип закономерности утверждает регулярный, упорядоченный характер отношений детерминации. Закон – это детерминация (обусловленность), которая носит регулярный характер.

Закономерный характер действительности означает подчиненность всех явлений в своем возникновении и существовании объективным законам. Одни явления детерминируют другие в соответствии с законами.

Раскрытие содержания понятия закона тесно связано с раскрытием диалектики сущности и явления. Закон определяется прежде всего как связь (или отношение), что указывает на связь понятия закона с понятием детерминации. Но не всякая связь или отношение является законом: закон не просто связь, но связь существенная. Закон есть отношение сущностей или между сущностями.

Из определения закона как существенного отношения следует вывод о том, что все основные атрибуты сущности распространяются и на закон. Поскольку закон является существенной связью, постольку она одновременно должна быть и связью всеобщей. Связь, являющаяся законом, присуща не отдельным предметам, а всем предметам и явлениям определенного рода. Закономерное отношение выступает как отношение определенного целого, которое характеризует его как всеобщее.

Характерный признак закона – повторяемость. Тот факт, что закон есть связь всеобщая, присущая неограниченно большому классу явлений, указывает и на то, что она в этом классе явлений постоянно повторяется в пространственно-временном отношении. Например, закономерное отношение, которое существует между такими объективными свойствами газа, как давление, объем и температура, и которое в приближенной форме выражается в виде функциональной зависимости Бойля – Мариотта, будет всегда повторяться при наличии соответствующих условий, независимо от пространственного положения или времени. Характерным признаком закона, вытекающим из его определения как существенной связи, является и его необходимость.

Понятие «закон природы» тесно связано с понятием «условие». Необходимость действия любого закона природы всегда проявляется при наличии определенных условий. Так, для того чтобы с необходимостью реализовалась зависимость между напряжением, сопротивлением и силой тока в проводнике, выражаемая в законе Ома, требуется, во-первых, наличие проводника с текущим по нему током (что само по себе тривиально), во-вторых, наличие определенной физической обстановки, в которой этот проводник находится, в частности, наличие определенных давления и температуры. При t, близкой к абсолютному нулю, и при сверхвысоких давлениях эта зависимость реализовываться не будет. Это вовсе не значит, что закон Ома имеет необязательный, не необходимый характер. Пример показывает, что действие с необходимостью любого закона природы всегда зависит от условий его реализации. Изменение соответствующих условий приводит или к смене законов, или к изменению формы их действия.

Знание закона может выступать основой целенаправленной практической деятельности людей. Именно во взаимозависимости условий и закона состоит возможность использования людьми объективных законов природы и общества в своих целях. Эта связь закона и условий его действия находит свое непосредственное отражение и в логической (или языковой) форме утверждений о законах природы: положения, в которых формулируются законы, имеют вид условных предложений.

Закон природы – это связь, которая характеризуется основными признаками существенного отношения:

1) всеобщностью,

2) необходимостью,

3) повторяемостью,

4) устойчивостью.

В приведенном определении признак существенности закона не ставится в один ряд с признаками необходимости и всеобщности. Признак существенности, в конечном счете, обусловливает и наличие всех других признаков закономерной связи, субординирует их. Соотносить понятия “необходимость”, “всеобщность”, “повторяемость” с понятием закона можно не непосредственно, а только через категорию сущности.

Подробнее Разместил: rat Дата: 20.03.2009 Прочитано: 19376 Комментарии

Что такое сознание?

1. Данность сознания

1. Наличное сознание как несомненный факт

Есть безусловно достоверное, никакому сомнению и спору не подлежащее знание, – именно знание того, что дается или происходит в различных душевных состояниях, поскольку они берутся в своей простой наличности, как психические факты. Испытывая, напр., ощущение тепла, мы знаем, что нам тепло, т. е. что данное ощущение действительно существует (как ощущение этого качества); дальнейшие выводы из этого факта могут быть сомнительны и ошибочны, но знание о самом психическом факте как данном безусловно, достоверно и ничем опровергнуто быть не может. Какой-нибудь спор в этом отношении возможен лишь по явному недоразумению, вроде спора между Тургеневым и его слугою:

– "Мне холодно, затопи печку!"

– "Помилуйте, Иван Сергеевич, какое холодно – совсем тепло: ведь с утра топлено",

– "Ну, послушай! Положим, я глуп, положим, я набитый дурак, но не до такой же степени я глуп, чтобы не знать, холодно мне или тепло".

Первоначальная достоверность есть только достоверность наличного сознания, в котором даны только мысли, не содержащие в себе заранее никакого ручательства в особом действительном, вне данной мысли, существовании мыслимого и мыслящего. Все имеет непосредственную достоверность, или самоочевидность, как психически данное, или как факт сознания.

2. Самодостоверность сознания

В самодостоверности сознания еще никто не сомневался: мы ничего не можем представить себе без сознания. Русский философ Вл. Соловьев писал: «Безусловная самодостоверность наличного сознания есть коренная истина философии, … яснейшее ее изложение находим у родоначальника средневековой философии, блаженного Августина, и ею же через 12 веков начинает новую философию Декарт»[1].

«… сознание факта, что вы видите этот камин, не заключает еще само по себе никакого свидетельства и никакого ручательства насчет собственного бытия этого предмета: он может оказаться оптическим фокусом, или галлюцинацией». «Во всяком случае, остается здесь бесспорным существование для данного сознания в данный момент того представления, которое обозначается словом “камин” и которое имеет известные, определенные признаки зрительного очертания, положения и т. д., одинаковые при сновидении, при галлюцинации, при оптическом фокусе и при нормальном восприятии, ибо камин всегда есть камин, а не шахматная доска и не самовар, вижу ли я его во сне или наяву, в зеркале или прямо перед собою».

2. Можно ли говорить о сознании?

1. Попытка физиологического объяснения сознания

Идея о том, что понятие “сознания” мы используем только от недостатка естественно-научных сведений, возникла в XVIII в. Одним из первых ее стал разрабатывать французский врач и философ-материалист Ж. Ламетри[2]. Борясь с религиозным спиритуализмом (учением о независимом от тела существованием души), он доказывал, что познать душевные явления можно только на основе медицинских наблюдений, это дело не священников, а врачей. Ведь человек, в сущности, есть машина, все движения которой (включая и душевные) можно свести к механике и химии.

Позднее другие философствующие медики – сначала П.-Ж. Кабанис во Франции в нач. XIX в., затем К. Фогт в Германии в середине того же столетия доказывали, что мозг есть орган сознания, а сознание является его функцией. К. Фогт, бывший особенно популярным в 40-е годы, даже утверждал, что «мысль выделяется мозгом так же, как желчь – печенью». За это, правда, он и его соратники по борьбе со спиритуализмом получили прозвище «вульгарных материалистов». Но какие бы обидные клички ни придумывали им противники, приверженцы «врачебно-материалистического» понимания сознания лишь укреплялись в своей вере свести однажды сознание к физиологии и увеличивались в числе. Среди них мы найдем и видных русских ученых – И. М. Сеченова, И. П. Павлова.

Ошибка этих ученых, однако, состояла не в оскорбительном для человеческого достоинства сравнении возвышенных душевных движений с «низменными» выделениями внутренних органов. Ведь не оскорбляет же это достоинство открытие, что генетически люди на 98% такие же, как шимпанзе! Она – в самой их методологической установке, именуемой редукционизмом, т. е. в ошибочном сведении сложного к простому, качественных различий к количественным. Ошибочно мнение, что мозг человека есть орган мышления или сознания, хотя без него сознание существовать не может. Ведь если бы нам удалось методами биоинженерии искусственно создать мозг (в Голливудской фантастике это уже давно стало заурядным сюжетом), то он бы мог вполне биологически полноценно функционировать. Там протекали бы биохимические реакции, клетки бы жили, обменивались веществами и электрическими импульсами, но сознания «внутри» этого мозга не было бы. Ведь носителем сознания выступает не мозг, а человек.

[pagebreak]

2. Загадки сознания

Как возникает сознание? Присуще ли оно только человеку? Если да, то как оно возникает у каждого человеческого индивида и как оно возникло впервые у человеческого рода, у первых людей, чтобы передаться от них потом всем людям? А если нет, то, может быть, сознанием – пусть в меньшей мере – наделены также и другие живые существа и даже неодушевленные предметы? Или же существует высшее сознание – Мировой дух, который творит сознательные души, являет себя в них?

Другой аспект проблемы сознания открывается вопросом: где существует сознание? Имеет ли оно пространственные характеристики, уместно ли вообще связывать сознание с протяженностью? Если мы примем, что неуместно, то тогда нам предстоит искать ответы на вопросы о том, как непротяженное сознание связано с пространственно-локализованным человеком и как возможно влияние на непротяженное сознание протяженных предметов.

3. Сознание как духовное бытие

Можно также сказать, что проблема сознания – это проблема духовного бытия. Существует ли особая духовная реальность, и если существует, то как она соотносится с реальностью материальной, телесной, с материальным бытием? Это так называемый основной вопрос философии, вопрос о том, что первично, на который философы разных направлений давали разные ответы. Материалисты доказывали, что основная и действительная реальность – это материальное бытие; идеалисты объективные отдавали приоритет духовному бытию, считали материальное производным и зависимым от него, дуалисты же говорили о независимости друг от друга, о «параллельном» существовании материального и духовного, а субъективные идеалисты и вовсе объявили этот вопрос псевдопроблемой.

3. Философское и психологическое понимание сознания

1. Философский подход к душевным явлениям

Многие столетия понимание сознания было делом исключительно философии. Психология как самостоятельная наука обособляется лишь во 2-й пол. XIX в. Задачей психологии является изучение всей совокупности душевных явлений, и то, что в философии объемлется одной категорией сознания, в психологии разделяется на мышление, память, волю, воображение, восприятие и т. д.

Психология, таким образом, гораздо более дифференцированно и конкретно подходит к душевной жизни, чем это делает философия, стараясь изучить все ее проявления. Далее, психология рассматривает сознание наряду с другими разновидностями психического, как один из видов психической деятельности. Сознание как осознаваемое психическое соотносится с бессознательным (неосознаваемым, до-сознательным, предсознательным) психическим. Для психолога сознание есть лишь часть психики, и он старается понять, как происходит осознавание, какова связь, отношения между осознаваемым и бессознательным. Поэтому можно сказать, что психологическое понимание сознания не только более конкретное, но и более узкое, нежели философское.

Главное отличие философского подхода к сознанию заключается, однако, в том, что это подход мировоззренческий. Отвлекаясь от конкретных характеристик психических процессов, философия старается определить онтологический статус психического, духовного вообще, понять, как они существуют, есть ли они бытие, и если да, то что это за бытие. Иначе говоря, вопрос: «Что есть сознание? Какова его сущность?» – это вопрос не психологический. Философия, обозначая все духовное, идеальное (включая и бессознательное психическое) категорией «сознание», выясняет отношения его с телесным, материальным, будь то материя, природа или человеческий мозг. Такие задачи не могут быть решены в рамках психологии, как, впрочем, и какой-либо иной специальной науки или их совокупности. Не может быть решена в психологии и другая проблема – происхождения сознания. Психология шаг за шагом описывает этапы формирования сознания у индивида, подсказывает, как лучше сформировать те или иные психические навыки, умственные действия, но отступает перед вопросом о том, откуда берется сознание у ребенка, как произошло духовное вообще. Здесь она уступает место философии и опирается затем на то или иное философское учение о сознании как на свое теоретико-методологическое основание.

2. Сознание (Бакунин)

Сознание есть отношение духа к другому, к сознаваемому предмету. Но отношение к другому предполагает различие от другого; сознающее я различает себя от внешнего, предметного ему мира; но различение себя от другого предполагает различение себя от себя, и сознание предполагает самосознание . Чистое, сознающее себя я сознает предметный ему мир; оно знает о себе и сознает вместе и другое – и это другое есть для него истина. Если мое знание о предмете не будет соответствовать ему, если субъект (сознающее я) не будет соответствовать объекту (сознаваемому предмету), то мое знание будет ложно; и потому не предмет должен соображаться с моим я, но обратно – последнее, как неистинное, должно соображаться с первым, как с истинным.

3. Чувственная достоверность сознания (Бакунин)

Первая степень сознания есть чувственная достоверность (sinnliche Gewissheit), непосредственное сознание чувственных единичных предметов: этого стола, этого дома, этого дерева и т. д. Для чувственной достоверности истина заключается в многоразличии чувственных предметов, пребывающих во внешности. Я, этот единичный субъект, вижу этот стол, и он есть для меня несомненная истина. Эта безграничная вера в истину чувственного единичного бытия составляет неотъемлемую принадлежность сознания.

Но для того, чтоб поверить истину чего бы то ни было, должно иметь всеобщую мерку истины, и, верно, никто не станет противоречить нам, если мы скажем, что истина должна быть: 1) всеобщею (что истинно только для меня, а не для всех, то не имеет права на название истины); 2) неизменяемою и непреходящею . Все же не соответствующее этим 3 условиям истины есть ложь и призрак.

Теперь обратимся к чувственной достоверности. Она имеет предметом бесконечное многоразличие чувственных единичностей; но мы видели, что непосредственное созерцание, как ограниченное пространством и временем, не в состоянии охватить всего бесконечного многоразличия чувственного мира.

Но самое важное – то, что оно не может выговорить своего единичного предмета и не в состоянии удержать его. Какое бы выражение оно ни употребило для определения предстоящего ему единичного предмета, выражение этого выговорит только всеобщее, принадлежащее не единственно только ему, но множеству других подобных предметов, а потому и не выразит его индивидуальной особенности. Слово как непосредственное выражение единого, всеобщего, а не единичного духа, выговаривает только существенное и переносит все непосредственно единичное в область всеобщего. Оно есть всеобщее достояние, всеобщая среда, в которой все единичные, друг от друга различные индивиды понимают друг друга, и перестало бы ею быть, если б вместо всеобщих определений, доступных всем единичным индивидам и принадлежащих равно всем единичным предметам, оно стало бы выговаривать единичные созерцания единичных индивидов или единичные определения, исключительно принадлежащие единичным предметам. Тогда б языков было бы столько же, сколько единичных индивидов или созерцаний: вавилонское столпотворение, в котором понимать друг друга было бы невозможно и в котором разрушилось бы великое царство разумного, всеобщего духа, составляющего существо человека и различающего его от бессловесного животного.

Слово разумно именно потому, что оно выговаривает только всеобщее, все же невыговариваемое – неразумно, ничтожно, а потому и не более как призрак, и попытка выговорить созерцаемый мною единичный предмет всегда будет тщетною. Например, как выговорю я дерево, стоящее теперь и здесь передо мною? Это – дуб; но кроме его, множество других дерев носит то же самое название. Высокий, ветвистый и т.д.; но все эти определения суть всеобщие выражения, равно применяемые и к другим предметам. Так что чувственному созерцанию остается только одно средство – указание своего предмета: этот стол, это дерево. Но и это средство недостаточно для удержания предмета. То, что было здесь, теперь уже не здесь, а там , а наконец уже и не там, но совеем исчезло и заменилось другим. Мало того, одно сознающее я говорит: здесь дерево, и в то же самое время другое я утверждает, что здесь дом; и оба равно правы, потому что оба указывают, основываясь на своем непосредственном созерцании. Наконец, одно и то же я в различные моменты времени утверждает различные, друг другу противоречащие истины: здесь дерево, теперь ночь, а потом: здесь дом , теперь утро; так что одна истина отрицается и уничтожается другой и заместо мнимых единичных предметов чувственная достоверность должна ограничиться указанием всеобщего здесь, которое один раз дом, а другой раз дерево, и всеобщего теперь, которое может быть и днем, и ночью и т.д.

Но чувственной достоверности остается еще одно средство для удержания своего единичного предмета; а именно: созерцающее Я, отвлекая от созерцания других и от своих собственных прошедших или будущих созерцаний, утверждает, например, что теперь ночь и здесь дом, и не хочет знать о том, что утверждают другие Я, не заботится о том, что оно само говорило прежде или скажет впоследствии, и не сравнивает даже своего настоящего теперь с своим настоящим здесь. Для того чтоб удостовериться в этой истине, мы должны вступить в созерцание этого единичного я, ограничившегося этим единичным теперь и этим единичным здесь. Пусть оно укажет нам. Оно указывает нам единичное теперь; это теперь; но оно уже исчезло во время самого указания, и оно уже не сущее, но прошедшее, заменившееся другим теперь, которое точно так же исчезает и дает место другому. Но что прошло, того уже нет, а нам указывается сущее теперь, и мы возвращаемся к первому теперь, но уже не как к единичному, но как к всеобщему , заключающему в себе бесконечное множество единичных теперь. Таким образом, указание есть диалектическая опытность (Erfahrung) самой чувственной достоверности, узнающей в ней, что указываемое ею теперь не есть то единичное и непосредственное, которое оно мнило (meinte), но всеобщее, простое, в себе рефлектированное "теперь", заключающее в себе множество других теперь, или Время вообще.

То же самое движение повторяется и в указании единичного здесь. Это здесь имеет свой верх, свой низ, свою правую и левую стороны, которые, в свою очередь, имеют свой верх, низ и т.д., так что указываемое здесь есть не как единичное и непосредственное, но как пространство вообще, как простая и всеобщая среда, заключающая в себе множество других здесь.

[pagebreak]

4. Сведение понятия духа к сознанию

Специфическим за последние десятилетия стало фактическое сведение понятия духа к сознанию. В «Философской энциклопедии» читаем: «Дух – совокупность и средоточие всех функций сознания, возникающих как отражение действительности, но сконцентрированных в единой индивидуальности, как орудие сознательной ориентации в действительности для воздействия на нее и в конце концов для ее переделывания» (Лосев А. «Дух».//»Философская энциклопедия». Т. 2. М.,1962. С. 82). «Дух», сказано в «Философском энциклопедическом словаре» 1989 г., – это «философское понятие, означающее нематериальное начало» « в марксистской философии понятие дух употребляется обычно как синоним сознания».

В чем же состоит абсолютная противоположность материи и сознания?

Во-первых, в гносеологических (чувственных и понятийных) образах Я самих материальных предметов, нет ни грана вещественности от этих объектов, хотя имеется или может быть получена необходимая для познания информация о них; гносеологические образы отвлечены не только от нейродинамических кодов, лежащих в их основе и заключенных в структурах головного мозга, но и от отражаемых в них материальных объектов; они самостоятельны; это–особый мир субъективная реальность.

Во-вторых, на основе репродуктивных образов в сознании формируются конструкты, подлежащее опредмечиванию; благодаря творческой природе сознания создаются идеальные образы, не имеющие прямых прототипов в материальной действительности (способные однако, обрести впоследствии материальный статус).

В-третьих, имеется в виду также зависимость индивидуального сознания от материального бытия, понимается его реальная конечность смертность, в этом отношении его враждебность материальному бытию непримиримость с конечностью конкретно-сущего.

4. Различение душевной жизни и сознания

Оправдание различения душевной жизни и сознания заключается в следующем. Душевная жизнь в принятом нами смысле есть как исходная точка, так и постоянный, неустранимый субстрат всех явлений сознания. У новорожденного ребенка или у низших животных такое сознание исчерпывается одной лишь "душевной жизнью". С другой стороны, эта же душевная жизнь есть общий фон, всеобъемлющая стихия, лишь на почве которой и в неразрывном единстве с которой возможны высшие формы сознания. Они суть не что иное как усложненные виды душевной жизни, ибо они суть тоже "переживания". Душевная жизнь есть зародыш и субстрат всякого сознания вообще, правда, как чистая потенция. В чистом виде такая потенция проявляется лишь в низшей форме "душевной жизни вообще", в высших же своих обнаружениях всецело опирается на иную силу, как бы питающаяся хотя и не чуждыми ей, но всё же и не ею самою созданными соками.

Впоследствии мы разделим сознание на 3 области:

– предметного сознания;

– экзистенции (сознания как переживания) и

– самосознания.

5. Различение сознания и знания

Тейхмюллер (1832–1888) ввел различение понятий сознания и знания. Его последователь Алексей Козлов писал: «Все наше сознание мы можем разделить на 2 области: первоначальное или простое сознание и производное или сложное сознание». Несколько позже это различение развивается Козловым еще дальше. Первоначальное сознание «само по себе есть нечто невыразимое и несказанное... оно предшествует всякому знанию... оно бессознательно, а всякое знание состоит из отношений». «Выражение “знать непосредственно” – ошибочно и неточно: знать всегда можно только посредственно».

Отсюда вытекает следующее определение опыта у Козлова: «я разумею под опытом первоначальную, неясно сознаваемую деятельность ума, соединяющего элементы простого, непосредственного сознания». Козлов, как видим, тщательно различает то, что дано нам в “первоначальном сознании”, от всего, что привносит сюда деятельность ума, преображающего данные сознания в знание, которое всегда вторично, всегда “посредственно”. Исключительной ясности все эти анализы достигают в статье Козлова «Сознание Бога и знание о Боге». В “первоначальном сознании” мы находим, по Козлову, с одной стороны, непосредственное сознание Бога. Это сознание Бога остается само по себе, как и все в первоначальном сознании, “несказанным”, – и этого сознания Бога как непосредственной данности, ничто не может удалить из состава души. Но от “сознания Бога” надо строго различать всякие понятия о Боге, развитие и разнообразие которых образует все то, что мы находим в религиозных верованиях человечества.

Вследствие того, что всякое знание “посредственно”, падает, с одной стороны, наивный реализм, а с другой стороны, утверждается символизм всякого познания (о внешнем мире). Иными словами, познание вовсе не лишается связи с подлинным бытием; “исследование законов явлений нисколько не низводит содержание отдельных наук к чему-то фантастическому и бесполезному, – пишет Козлов, – потому что явления, изучаемые нами, все-таки не чужды реальности... в явлениях мы не имеем дела с действительными существами или вещами, как они суть сами по себе, не имеем дела прямо даже с деятельностями этих существ, но все-таки соприкасаемся с законообразным их отражением в нашем сознании”. “Мир материальный, – пишет Козлов в другом месте, – состоит только из образов, существующих в нашем сознании, но нельзя отрицать некоторого соответствия этого кажущегося мира образов с тем, что происходит в действительном мире субстанций, так что в явлениях первого своеобразно отражаются реальные события и порядок деятельности, принадлежащий существам второго”.

Поскольку “первоначальное сознание” заключает в себе “непосредственно данное”, оно, по терминологии Козлова, – абсолютно, тогда как всякое знание относительно: “оно состоит из мыслимых нами отношений между пунктами первоначального сознания, в котором еще вовсе нет знания”. Эта гносеологическая позиция разделяется в основном всеми русскими защитниками лейбницианства. В этом отношении Козлов, следовавший здесь Тейхмюллеру, имел несомненное влияние на нескольких мыслителей.

6. Сознание и бытие

Из тезиса Н. Лосского об органической сочетанности субъекта и объекта в акте познания (т. е. из тезиса о “гносеологической координации”) Франк делает вывод, что оба члена знания, субъект и предмет, должны мыслиться и существуют на фоне некоего объемлющего их единства. Тем самым, сознание не противостоит бытию, но включено в бытие. Сознанию противостоит лишь “предметный мир” – область “объективируемого”, в то время как само подлинное бытие (или “сущее” по терминологии Вл. Соловьева) не знает раздвоения на субъект и объект.

[pagebreak]

Однако из этого не следует, что отвлеченное знание предметного мира – субъективно и что лишь в постижении Всеединства мы имеем дело с интуитивным познанием. По Франку, предметное знание не менее объективно, чем “металогическое”, только оно (предметное, отвлеченное знание) направлено на поверхность вещей, на застывшее, мертвое бытие, а не на сокровенную глубину. Однако эта застывшая поверхность бытия существует объективно, а не как продукт познавательной конструкции! Так Франку удалось реалистически применить основной замысел интуитивизма.

7. Что же такое сознание?

1. Интегральная функция сознания.

1. В самом широком и общем смысле слово сознание употребляется в допущении, что всякое душевное явление есть "явление сознания". При невнимательном отношении к делу легко кажется, что сознание в этом смысле равносильно знанию переживаемого, тому, что часто называется "внутренним восприятием". Ясно, однако, что, поскольку этому приходится учиться, – иметь или "сознавать" душевное переживание и знать его – суть различные состояния.

Ибо сознание шире знания тем, что оно охватывает и безотчетные, неуясненные состояния самопроникнутости или "бытия-для-себя".

Следует отметить также, что познавательные содержания характеризуют лишь особую группу душевных явлений, которым присуща черта направленности, и притом только одну сторону этих явлений, именно саму цель или мишень, на которую мы направлены, тогда как само состояние направленности сознается при этом уже лишь в обычном, широком смысле, т. е. как всякое иное наше переживание. Именно потому, что в такой форме смутного познавательного содержания нам предстоит всегда лишь что-нибудь отдельное, – будь то предмет внешнего мира или какое-либо явление душевной жизни, – всё остальное содержание душевной жизни (включая и само переживание направленности) в этот момент "сознается" нами уже в иной форме. Оно не есть ни ясное, ни смутное содержание или предмет познания; оно не предстоит или противостоит нам, оно просто есть в нас или, вернее, есть мы сами.

Общая сознаваемость всей душевной жизни есть именно, за указанным исключением, намеченная нами непосредственная прозрачность, живое "бытие-для-себя", принципиально отличное, как это явственно показывает внимательное наблюдение, от того характера сознания, который присущ для нас “предметным содержанием”.

2. Сознавать = “отдавать себе отчет”

Когда мы говорим о ком-либо, что он "не сознает" чего-либо, например угрожающей ему опасности, важности или трудности предстоящей ему задачи, когда мы требуем, чтобы человек “отнесся сознательно” к нашим словам и т. п., под словом сознавать мы разумеем “отдавать себе отчет”, т. е. проще говоря, знать что-либо, отчетливо различать содержания предмета.

Различие между познающим и непознающим – как бы между бодрствующим и дремлющим сознанием – неизмеримо значительнее, чем различие между знающим и незнающим. Это различие между апперцепцией и перцепцией (Лейбниц) заставляет весьма часто называть сознанием вообще только бодрствующее, внимательное, обращенное на предмет сознание; но тогда оно есть предметное сознание. То самое, что в простом переживании было только нашим внутренним состоянием, становится здесь самостоятельным, вне нас сущим предметом, на которое направлено наше сознание. Всякий может вспомнить, например, переход от полудремоты, предшествующей пробуждению, к самому пробуждению, когда смутные, невыразимо слитые с нашим самочувствием грезы или кошмары вдруг преобразуются в различные и знакомые предметы вне нас; а более тонкое самонаблюдение обнаруживает то же самое и в каждое мгновение нашего бодрствования.

3. Сознание как сосредоточенность

Третье значение – самосознание, сосредоточенность. Дифференциация сопровождается интеграцией. Душевная жизнь, перестав быть сплошным бесформенным целым, как бы выпустив из себя щупальца, направленные вовне, вместе с тем сосредоточивается, уплотняется изнутри. По меньшей мере всякое практическое предметное сознание сопровождается этим характерным образованием ядра душевной жизни, "умышленности"; это отношение есть связь между предметом и нашим средоточием.

Быть сознательным – значит в этом смысле преобразовать безразличное единство душевной жизни в резко выраженную двойственность между центром некого пучка душевных лучей и сферой, освещаемой ими. Самосознание есть особый специфический вид сознания. Оно есть именно ядро душевной жизни, место, в котором общее душевное сознание как бы сгущается и тем самым просветляется – центральная часть пламени душевной жизни. Оно есть место, откуда ведется управление душевной жизни, где как бы хранится направляющая энергия сознания. Влечения и стремления присущи и душевной жизни; но хотения и желания всегда исходят из нашего я и в качестве сознательных волевых явлений явственно отделяются от слепых тяготений душевной жизни.

По большому счету это, конечно, есть только видимость действительно-свободной-сознательности, поскольку "сознательность" наших волевых действий часто лишь почетная фикция: у грешного смертного сознание по большей части находится в плену у слепой душевной жизни. – Но и фикция есть не ничто, а своеобразная реальность, и плененный вождь остается почетным, высшим лицом. Эта видимость сознательности в душевной жизни есть всё же форма, – хотя и неглубокая, только внешняя, – в которой обнаруживается подчиненность душевной жизни нашему я.

Подробнее Разместил: rat Дата: 20.03.2009 Прочитано: 18633 Комментарии

Бессознательное

1. Градации бессознательного

Современная светская психология (Вл. Леви, «Искусство быть собой») утверждает, что в целом человеке есть 4 слоя:

– внесознательный;

– бессознательный;

– подсознательный;

– сознательный.
1. Внесознательно …

работает селезенка, печень, костный мозг, белые кровяные тельца и прочее внутреннее хозяйство организма, в том числе и большинство клеток самого мозга...

2. Бессознательно …

человек ворочается во сне, вскрикивает от боли, хватается за ушибленное место, подражает, стремится не быть одиноким, продолжить род, стремится получить свою меру наслаждения и страдания...

3. Подсознательно …

тревожится за будущее, когда к тому еще как будто нет оснований, испытывает запрещенные влечения, стремится выставить себя в лучшем свете даже когда это совсем не нужно, в то же время знает свою истинную цену, замечает массу вещей, кое-что подозревает, строит и несбыточные, и вполне реальные планы, часто завидует, иногда решает задачи и сочиняет...

4. Сознательно …

хранит деньги в сберегательной кассе, летает самолетами Аэрофлота, говорит комплименты, при холодной погоде тепло одевается, принимает лекарства, бросает курить, опять-таки подражает, сочиняет, подозревает...

2. Сравнение с айсбергом

1. Машинальность

Примерно так можно обозначить ступени от уровня абсолютной неосознаваемости до полной осознанности. Даже неискушенный читатель видит, сколь нечетки границы: “верх” неосознаваемого и “низ” сознания все время переходят друг в друга, и порой просто невозможно сказать, как действует и мыслит человек – подсознательно или сознательно.

* * *

В периоды экзаменационных сессий на переходах метро «Университет» можно увидеть студентов, читающих на ходу. Взгляд почти неотрывно устремлен в книгу, в то же время молодой человек идет довольно уверенно, ни с кем не сталкиваясь, вовремя сторонится, ни одного лишнего движения. Вот, не отрываясь от книги, сходит с эскалатора... Очевидно, он все-таки видит окружающее уголками глаз...

Таким полуосознанным или полуподсознательным действиям нет числа. Бросок вратаря на мяч может быть и рассчитанным, и вполне безотчетным: его “бросает”, и только в следующее мгновение он успевает осознать, что это произошло. Шофер на машине ориентирован и сознателен, но в момент неожиданной опасности срабатывает, как автомат...

Молодой человек стоит в очереди за билетами в кино. Решения встать в очередь было принято абсолютно сознательно. Решение пойти с возлюбенной в кино имело подсознательный мотив расположить ее к себе, показав, что он парень как парень и заботится о ее развлечениях. Но почему же он влюблен именно в нее и, главное, почему вообще влюблен? Это уже область бессознательного... Потом, когда влюбленность пройдет, он сможет вникнуть и в это.

Слой, безотчетного присутствует в психике всегда, в любой момент, даже когда кажется, будто сама работа подсознания стала доступной сознанию (как это было, например, при творческих озарениях у математика Пуанкаре). Нет, в момент настоящего знать о содержании своего подсознания нельзя. Но о нем можно судить потом, косвенно, и его работу можно предвидеть.

2. Сознание – верхушка айсберга

Можно сказать и так: сознание – это “верхушка айсберга” подсознания. Главный тут постулат: нет ничего подсознательного, что не могло бы рано или поздно осознаться, и нет ничего сознательного, что не могло бы уйти в подсознание.

3. Человек – свернутая вселенная

Невесть сколько чувств, догадок, идей живут, дремлют и гаснут в нас, так и оставаясь «свернутыми», не доходя до «верха». Время «жизни» в сознании того или иного представления, чувства, мысли и т. п. установить нелегко; в подсознании же это время неопределенно: и эхо прошлого, и эскизы будущего движутся в нем как бы разрыхленно, взвешенно, без жесткой взаимной связи, и поэтому никогда нельзя быть вполне уверенным, что там есть и чего нет...

[pagebreak]

3. Взгляды на бессознательное

Немало ученых и философов отвергают понятие бессознательного или, по крайней мере, относятся к нему очень сдержанно и скептично. Такова позиция ряда представителей постпозитивистской философии науки, аналитической философии, экзистенциализма, феноменологии, диалектического материализма.

Из числа советских психологов категорически отрицал бессознательное Гальперин[5]. В самом деле, как возможно достоверное знание о том, что по самому своему определению не может быть доступно никакому явному наблюдению? В истории философии и психологии существует достаточно длительная традиция, восходящая к Декарту, которой свойственно игнорирование бессознательного, так как духовное в ней связывается только с сознанием, сводимым к мышлению.

Что же касается сторонников бессознательного, то их позиция по вопросу о соотношении сознания и бессознательного зависит от того, как понимается само бессознательное. А здесь история философской и научной мысли отличается большим разнообразием.

1. Анамнесис

Предысторией бессознательного можно считать учение Платона об анамнесисе – припоминании душой созерцавшихся ею до вселения в тело всеобщих истин. Бессознательное, таким образом, трактовалось гносеологически – как неактуализированное знание, а связь сознания с бессознательным – как воспоминание.

2. Перцепции и апперцепции

По качеству добываемые знания разнятся. Гносеологическая линия понимания бессознательного была продолжена в Новое время Лейбницем, различавшим «малые перцепции» (досознательные восприятия, Марина Цветаева бегала в детстве к памятникпушкину) и апперцепцию, самосознание.

Одни человеческие представления (их большинство) характеризуются смутностью – это перцепции. Но бывают и ясные представления – это апперцепции.

Положим, я сижу на берегу большой реки. Я вижу вдали что-то похожее на туман; потом впечатление проясняется, и я отчетливо воспринимаю какой-то дымок. Может быть, это – поднявшееся над рекой облако; может быть, это – дым отдаленной фабричной трубы или идущего вдоль берега паровоза. Но вот дымок, казавшийся сначала неподвижным, начинает приближаться, следуя извилинам реки; а вместе с тем мое ухо ясно начинает различать усиливающееся по мере приближения шлепанье по воде. И вдруг мне окончательно становится ясным несомненный смысл всего воспринимаемого, смысл, разом превращающий весь хаос моих восприятий в единую, целостную картину. Это – пароход идет вниз по течению! Все, что раньше мне представлялось или казалось, – облако, дым фабрики или паровоза – отбрасывается мною как только мое, мнимое, психологическое. Я нашел нечто сверхпсихологическое, что больше всех моих ощущений, переживаний, мыслей, общее искомое моих мыслей, которое ими предполагается и которое поэтому называется «с-мыслом». В отличие от всего того мнимого, кажущегося, что я отбросил, это мысленное содержание, сознаваемое мною как смысл, утверждается мною как общеобязательное. Раз для меня ясно, что я вижу и слышу пароход, идущий против течения, я требую, чтобы и все признавали то же самое. То же самое мысленное содержание должно выразить «с-мысл» переживаний и восприятий других людей, которые тут же рядом со мною смотрят вдаль в том же направлении и слушают. (Евгений Трубецкой).

3. Досознательное

Трактовку бессознательного как неосознанной неактуализированной психической деятельности продолжили в XIX в. немецкие психологи Гербарт[6], Фехнер[7] и Вундт[8]. Они понимали его как досознательное психическое, которое потенциально способно войти в сферу сознания, ибо отличается от него лишь количественно, а не качественно.

4. Субстанциальное бессознательное

Еще одно направление философского понимания бессознательного имело своей общей чертой ту или иную форму субстанциализации его, т. е. наделения самостоятельным бытием, независимым от душевной жизни человека.

1) Примером может служить философия Шеллинга, который считал природу «дремлющим духом», а сознание духом бодрствующим, просыпающимся полностью в человечестве. Высшую форму духовности он видел в искусстве, где происходит наиболее адекватное слияние с бессознательной «поэзией природы».

2) Субстанциализация бессознательного в философии XIX в. была связана с иррационализмом (Шопенгауэр, Э. фон Гартман, Ницше). Так, Шопенгауэр считал сутью всего сущего бессознательную мировую «волю к жизни», которая объективируется в виде природы и человека. А Э. фон Гартман субстанциальное духовное начало прямо именовал «бессознательным», а сознание считал лишь одним из его проявлений и орудий.

5. Бессознательное как скрытое мотивационное поле

Еще одно направление в осмыслении бессознательного было связано с изучением психопатологических и гипнотических явлений. В основе их, считали представители данного направления (французские психиатры XIX–XX вв. Бернгейм, Льебо, Жане, Шарко), лежат динамические процессы чисто психологического характера, которые протекают вне сознания, не контролируются им и которые отличны от феноменов сознания. Специфика данного подхода к бессознательному заключается также в смещении его проблематики в мотивационную сферу, поиск бессознательных детерминант поведения.

6. Психоанализ – Зигмунд Фрейд (1856–1939)

Создателем наиболее распространенной и влиятельной концепции бессознательного в XX в. был 3. Фрейд. Он различал собственно бессознательное – то, что вообще никогда не осознается в оригинальном виде (сексуальные и агрессивные влечения, а также вытесненные из сознания мысли, впечатления, импульсы), а также предсознательное – то, что может осознаваться при определенных условиях (нормы морали, ценности, компоненты рационально-волевой сферы). Осознаваться может только то, что совместимо с социокультурной конституцией личности. Сознание же связано с восприятием внешнего мира и управлением моторными актами. К области бессознательного Фрейд относил также так называемое «архаическое наследство» человечества – коллективную «копилку» представлений, типических реакций и механизмов психики.

Психоанализ возник как рабочая гипотеза 3игмунда Фрейда, и долгое время его существование было связано исключительно с Фрейдом и небольшой группой последователей австрийского ученого. Ко второму десятилетию XX в. психоанализ выходит из изоляции и начинает распространяться, приобретая все новых и новых сторонников в различных странах. Он развивается и как теория, проникая в сферы, весьма далекие от области его возникновения – психотерапии. Растет влияние психоанализа на самые разные отрасли общественного сознания; к началу 30-х годов оно становится уже весьма заметным. После Второй мировой войны (кон. 40-х – 50-е годы) для психоанализа наступает эпоха расцвета. Психоаналитические теории доминируют в психиатрии и педагогике (особенно в США), широко применяются в ряде областей гуманитарного знания – в психологии, социологии, этнографии, философии, искусствоведении, драматургии.

Свои соображения в области этнографии Фрейд высказал в работе «Тотем и табу» (1912-1913). Антропологические гипотезы Фрейда вдохновили многих ученых-этнографов, одни из которых стали их развивать и систематизировать (Геза Рохейм), а другие, проведя полевые исследования и убедившись в неточности этих гипотез, создали, отталкиваясь от них, свои собственные концепции. Так, Б. Малиновский пришел к выводу о том, что Эдипов комплекс отнюдь не универсален в том виде, как его описал Фрейд, а Р. Бенедикт и М. Мид продемонстрировали пластичность человеческой природы, считавшейся у Фрейда неизменной, и строгую зависимость особенностей психики от особенностей культуры.

Еще одним феноменом, подступиться к объяснению которого подтолкнула Фрейда логика развития его теории, было лидерство. В работе «Массовая психология и анализ Я» (1921) основатель психоанализа обращает внимание социальных психологов на либидную основу связей между индивидами в группе. Эти идеи Фрейда создали теоретическую предпосылку социально-психологического анализа политических отношений и заложили основы политической психологии как отрасли знания.

Яркой иллюстрацией объяснительных возможностей фрейдизма стал анализ личности Леонардо да Винчи. Австрийский ученый предложил искать разгадку его творчества и личности в обстоятельствах раннего детства. Анализируя дневники и, особенно, воспоминания раннего детства великого гения Возрождения, Фрейд выдвинул несколько гипотез об особенностях его психосексуального развития («Леонардо да Винчи и воспоминание его детства», 1910). Раннее сексуальное любопытство, разбуженное во младенчестве, и тоска по матери, разлученной с ним в тот же период, – таковы, по Фрейду, главные пружины неутомимого исследовательского энтузиазма Леонардо. Данным примером исторического психоанализа Фрейд положил начало целому жанру – жанру патографии. Впоследствии – он еще несколько раз предпринимал патографические исследования, объектами которых стали Ф. М. Достоевский и американский президент Вудро Вильсон. От этих исследований Фрейда до наших дней тянется традиция патографических изысканий в области политологии и искусствоведения.

[pagebreak]

4. Бессознательное как основа душевной жизни

1. Иррациональное

В чём же состоит само бытие душевной жизни? Это есть именно то, что мы называем переживанием или непосредственным бытием, поскольку оно не исчерпывается сознанием. Более того, этот момент непосредственного-бытия есть более существенный и первичный признак душевной жизни, чем момент сознания. В той мере, в какой жить важнее и первей, чем сознавать, в какой действенность предшествует созерцанию, душевная жизнь есть прежде всего реальная сила, и лишь производным образом идеальный носитель сознания. Убеждение в первичности иррационального в человеческой жизни составляет главное завоевание современного понимания человеческой жизни (в психологии и обществоведении), добытое в борьбе против рационализма и спиритуализма прежнего времени.

Митр. Антоний Блюм писал: «Ещё и сегодня мы пребываем в заблуждении, будто всё иррациональное непременно сомнительно. Но иррациональное – не значит "неразумное". Существует, например, множество оттенков человеческой любви: дружба, родственные чувства, любовь, выделяющая из множества людей того единственного, кто нам дороже всех, благодаря кому весь мир вдруг перестраивается для нас. Подобное переживание, столь яркое, сложное и всеобщее, относится к области иррационального, в том смысле, что его нельзя создать рассудочным путём: любовь не есть итог оценки всех "за" и "против". Это непосредственное переживание, встающая перед нами несомненность, слишком глубокая, чтобы мы могли её описать в рассудочных категориях. Мы должны принять опыт любви с предельной полнотой, беречь и открывать красоту вещей и людей [не превращая эти откровения в повод ослепнуть, когда сотворяем идолов]. И тогда, открыв в этом плане измерение, которое превосходит разум, которое можно исследовать, но нельзя [невозможно] выдумать, мы станем много ближе к возможности откровения о Боге».

В качестве чистой жизни, бытия, силы, действенности душевная жизнь есть актуальная, готовая относительно самоутвержденная реальность. В качестве же сознания она есть лишь потенция, возможность, как бы зародышевое состояние или сырой материал для реальности, которую она может приобресть лишь извне, через приобщение себя к актуальности духа.

2. Несознаваемое

Мы имеем ряд явлений, теснейшим образом связанных с нашей душевной жизнью, играющих в ней значительную роль и имеющих все внешние признаки явлений душевных – и в то же самое время, по непосредственному свидетельству самонаблюдения, несознаваемых. Для господствующего понимания душевной жизни, однако, бессознательное душевное явление есть простое contradictio in adjecto, вопрос о котором решается так же просто, как вопрос о деревянном железе и круглом квадрате. Но следует учесть следующее:

1) едва ли не каждый из нас может при известных условиях диктовать или писать нечто, о чем он сам и не подозревает; спиритизм; объяснение этого заключается в том, что за пределами нашего бодрствующего сознания в нас и наяву продолжает действовать не замечаемое нами душевное состояние, аналогичное сну, работа которого, с помощью указанных приёмов может быть легко обнаружена; в основном в этом сне наяву мы являемся проводниками различных энергий [на этом основано монашеское трезвение];

2) в школе Фрейда обнаружилось, что многие душевные и нервные болезни – если не большинство из них – объяснимы тем, что некоторые тягостные и мучительные для нас представления, чувства, желания, которые именно в силу своей тягостности как бы изгнаны из пределов сознания и о которых сами пациенты даже и не подозревают, оказывают как бы подземное давление на сознание и тем нарушают его нормальное функционирование. И лечение основано на том, что часто достаточно одного этого освещения сознанием, чтобы такой подсознательный элемент жизни потерял свою исключительную болезненную остроту и силу;

3) сомнамбулизм, раздвоение и сужение личности при истерии – где ряд элементов душевного состояния остается не сознанным для нормального сознания пациента, т.е. настолько ушедшие из его памяти, как будто они совсем не сознавались им;

4) рассеянному человеку, в особенности человеку, углубленному в созерцание чего-либо или в упорное размышление, задается вопрос; он по-видимому его не слышит, потому что не реагирует на него; через некоторое время он разумно отвечает на него по собственной инициативе, как будто вопрос был только что ему поставлен;

---5) истерическая анестезия оказывается лишь крайним, предельным случаем рассеянности;

5) известно, что многие люди способны, ложась спать, внушить себе проснуться в определенный час – и просыпаются как по образцовому будильнику. В какой форме эта мысль жила в них во всё время сна?

6) готовые вспыхивающие решения у творческих людей – озарения.

На самом же деле сознание очень разнится по ясности и интенсивности. Вся влиятельность и убедительность художественных образов основана на однородности в душевном переживании качественно разнородного.

3. Подсознательное

1. Градации сознания

Чем дальше идет развитие психологического наблюдения, чем более утончается самонаблюдение, тем очевиднее становится глубокая мысль Лейбница о ступенях, или степенях сознания, о непрерывности перехода в нем от минимума к максимуму ясности и интенсивности. Было время, когда казалось, что сознание доступно нам только в форме самосознания или предметного сознания, когда считалось логически противоречивым утверждать, что мы можем иметь что-либо в сознании, чего мы не замечаем или в чем не отдаем себе отчета (вспомним основанные на этом допущении возражения Локка против "врожденных идей"). И отголоски такого мнения можно встретить в психологии вплоть до нашего времени. Уже само намеченное нами выше различение сознания-переживания от мысли и созерцания, от предметного сознания и самосознания есть по существу завоевание психологической интуиции Лейбница и идущего по ее стопам новейшего уточнения самонаблюдения. Но это сознание-переживание всегда ли само однородно по своей силе или ясности как сознания?

Приведенные выше примеры полудремоты или аффекта суть ли низшие, доступные нам формы сознания? Еще более тонкое и обостренное наблюдение показывает, напротив, что сознание-переживание само может иметь различные степени. Психологам удавалось в прямом ли или в ретроспективном наблюдении – подметить состояния сознания, гораздо низшие, чем приведенные выше примеры чистых "переживаний". Что испытываем мы в первые дни и месяцы нашего земного существования? Что мы сознаем в момент первого, едва начинающегося пробуждения от глубокого сна или – еще лучше – обморока? Или что сознаем мы в момент, непосредственно предшествующий потере сознания при наступлении обморока или полной анестезии? Описать это, конечно, почти невозможно за отсутствием соответствующих слов, но дело тут не в описании, а в простом констатировании.

Толстой вспоминает о смутном состоянии неловкости, несвободы и невыразимого протеста, которое заполняло его сознание, когда его пеленали.

А. Герцен-сын описывает состояние своего пробуждения от обморока.

Сомнений здесь быть не может: сознание, взятое даже как непосредственное переживание, за устранением всего предметного сознания и самосознания, по свидетельству опыта допускает еще переходы по силе и может быть прослежено до некоторого своего почти исчезающего минимума. Отрицание возможности степеней сознания у Гартмана (Philosophic des Unbewussten, т. 2, гл. 111,4) основано на смешении сознания с предметным сознанием, в конечном счете – со знанием.

2. Антиномия бессознательного

Но тут мы стоим перед основным возражением: даже минимум сознания – скажут нам – не есть полная бессознательность и потому ничего не говорит о последней; количественные различия в степени или силе сознания принципиально отличаются от качественного различия между присутствием и отсутствием сознания. Явление же отсутствия сознания никогда не может быть опытно констатировано, ибо, чтобы иметь опыт, надо иметь сознание.

Но это возражение несостоятельно уже потому, что доказывает слишком много. Ведь опытно констатировать – это все равно что опытно знать, т. е. иметь отчетливое представление о предмете или, точнее, иметь содержание как предмет очевидного суждения. Как же мы можем в таком случае опытно констатировать состояния сознания, неизмеримо низшие и слабейшие, чем состояние отчетливого познавания, – состояния, в которых у нас нет ни объектов, противостоящих нам, ни суждений о них? Недоумение, очевидно, решается тем, что непосредственный опыт основан на т. н. первичном воспоминании т. е. на сохранении и присутствии предыдущего, низшего состояния сознания в составе последующего, высшего. Но если так, то усматриваемое в опыте состояние сознания никогда не есть простое определенное качество, как бы говорящее только о самом себе, а есть всегда некоторое сложное целое, в составе которого присутствуют и простейшие, менее интенсивные и ясные, чем само целое, элементы. Иначе говоря, в содержании такого самонаблюдения нам дана не одна определенная ступень сознания, а само движение перехода с одной ступени на другую, как живое целостное единство, как некий отрезок динамического целого, по которому мы имеем непосредственное знание о самом целом как таковом.

Для душевной жизни характерно относительная однородность и сродство самих качественных различий. Поэтому в ней не существует тех резких непроходимых разграничений, которые даны в логических различиях между предметными содержаниями, а есть постоянная непрерывность в переходе от одного к другому, качественная близость всего бесконечного ее многообразия.

1) Так "круглый квадрат" как геометрическое содержание есть бессмыслица; но в непосредственных конкретных образах вполне возможен непрерывный переход от образа квадрата к образу круга через постепенное закругление сторон квадрата и стушевывание заостренности его углов (или в обратном направлении), возможно, следовательно, и уловление чего-то промежуточного между тем и другим, пример чего в изобилии дает художественная орнаментика, в особенности при вычурности ее стиля.

2) Точно так же звук как предметное содержание лежит в совсем иной качественно области бытия, чем цвет, и логический переход от одного к другому невозможен. Но известный факт "цветного слуха", который есть нечто большее, чем непонятная ассоциация между разнородными содержаниями, свидетельствует, что в душевной жизни на известном ее слое возможно переживание качественной однородности этих столь разнородных ощущений.

[pagebreak]

3) О том же свидетельствуют странные отождествления в кошмарном сне, когда мы считаем вполне естественным и очевидным, что одно лицо, оставаясь самим собой, есть вместе с тем совсем другое лицо, а иногда и какое-нибудь чудовищное животное или что, задыхаясь в дыму пожара, мы одновременно тонем в море и т. п. И вся влиятельность и убедительность художественных образов основана на этой однородности в душевном переживании качественно разнородного.

Из этого для нашего вопроса следует одно: само противопоставление количественных отличий между светлыми и темными, сильными и слабыми состояниями сознания, с одной стороны, и качественного отличия между сознательными и бессознательными душевными явлениями, с другой стороны, в корне ложно. Как отличие первого рода не тождественно с качественной однородностью, так и отличие второго рода не есть абсолютная, непроходимая качественная разнородность. Сторонники и противники идеи "бессознательного" обыкновенно одинаково не правы, последние – отрицая возможность уловления чего-то, качественно столь отличного от обычного состояния душевной жизни, первые – подчеркивая абсолютность самого этого различия.

3. Подсознательное как ослабленное сознание

1. Поэтому прежде всего вместе со многими современными авторами мы предпочитаем говорить о "подсознательном" вместо "бессознательного", чтобы отметить относительность самого различия, неадекватность его характеристики через чистое или логическое отрицание. Бессознательное – или, как мы отныне будем говорить – подсознательное есть для нас лишь бесконечно мало сознаваемое, предел ослабления сознания-переживания; причем вместе с тем необходимо помнить об общем законе душевной жизни, по которому количественное различие есть вместе с тем и качественное, следовательно, признать, что такое понимание подсознательного ничуть не мешает нам говорить о нем как об особом, своеобразном типе душевных явлений. Мы, конечно, не можем уловить непосредственным опытом подсознательное в его чистой, изолированной от иных состояний форме; но умение пристально, чутко вживаться в пограничные состояния ослабления сознания дает нам возможность конкретно наметить путь к этой области, как бы предвидеть конец клубка, который мы распутали почти до конца, или первый исток реки, до высших верховий которой мы уже дошли, так что в конце доступного горизонта мы почти видим или видим в туманных очертаниях ее первое зарождение. Подсознательное познается тем своеобразным темным знанием, logismoV noqoV, которое предугадывал уже гений Платона.

Большинство защитников понятия "подсознательного" обосновывают его косвенно, ссылкой на факт действий живых существ, необъяснимых иначе как в виде результатов более или менее сложных умственных процессов и вместе с тем не сознаваемых самими деятелями. Эти указания, при всей их практической, жизненной убедительности, как мы видели, не разрушают философских сомнений, ибо оставляют по крайней мере мыслимым объяснение таких фактов чисто физиологическими процессами. «Никто еще никогда не показал, – говорит Спиноза, – пределы того, на что способно наше тело». Отчего не допустить, что наше тело – головной или даже спинной мозг – могут сами "рассуждать", "вычислять" и т. п., т. е. функционируют так, что результаты их деятельности тождественны итогам, в других случаях обусловленным сложными умственными процессами? И если "душа" есть сознание, то, по-видимому, вообще не остается места для другого допущения. Для противодействия этим сомнениям мы пытались, в согласии с нашим общим методом, подойти к явлениям подсознательным с иной, внутренней их стороны. Мы судим о них или утверждаем их наличность не на основании умозаключений от их предполагаемых следствий, а на основании наблюдения их собственного существа. В чем состоит это существо? В подсознательных душевных явлениях, с нашей точки зрения, дано чистое переживание, как таковое, т. е. сама сущность душевной жизни, изолированная от высших форм бытия или от высших своих проявлений.

2. Подсознательное есть очень мало осознаваемое, иногда – предел ослабления сознания-переживания. Подсознательное познается тем своеобразным темным знанием, которое предугадывал уже гений Платона.

Подсознательная жизнь – это есть само переживание, само внутреннее бытие субъекта; и оно вовсе не предполагает сознанности, хотя бы слабой. И ведь важнее всего на свете для нас не данное содержание нашего сознания, и не сама сознательность как таковая, и не единство того и другого, а бытие – какое бы то ни было – самого вот этого неповторимого носителя сознания, того, что мы называем я и что по самому существу для каждого из нас есть в единственном числе как неповторимый и ни с чем не сравнимый центр всего остального. Этот бесформенный и бессодержательный "носитель сознания" (бесконечно дорогое нам я – душа по терминологии Евангелия) есть для нас лишь живая, реальная точка бытия, которая от всего на свете отличается тем, что это есть точка, в которой бытие есть непосредственно-для-себя и именно в силу этого действительно есть безусловно. Оно-то и делает идеальный свет сознания живой, конкретной реальностью. Сознание же есть переживание его как внутреннего "бытия-для-себя", всё равно, сознано ли само это переживание или нет. Когда мы в обыденной речи говорим о нашей "душе", мы имеем в виду именно это – внутреннее бытие субъекта, хотя обычно и неразрывно слитое с тем специфическим началом идеального света, которое мы зовём сознанием, но не тождественное с ним. (А отождествление носителя с этим чистым безличным светом есть примитивная форма пантеизма).

Самые сильные и упорные наши страсти противодействуют освещению себя сознанием, как бы инстинктивно защищаясь от грозящего им при этом ослабления или разрушения; отсюда стыдливость и лучших, и худших, но всегда самых глубоких и сильных побуждений. А потому "вся тварь разумная скучает" – говорит Мефистофель.

Итак, существо душевной жизни лежит в переживании как таковом, в непосредственном внутреннем бытии, а вовсе не в сопутствующем ему сознании. Лишь эта "материя" внутреннего бытия человека есть то, что может быть названо в строгом смысле психическим в нём; оно отлично от присоединяющегося к нему иного высшего начала логоса или духа.

3. Преобладание подсознательных или полусознательных состояний есть показатель “психической слабости”, фактически же это есть собственно слабость духовная, слабость личности как управляющего и сдерживающего волевого центра и тем самым слабость формирующих, целестремительных сил душевной жизни. [Интенсификация при этом легко ведет к разнузданности].

Подробнее Разместил: rat Дата: 20.03.2009 Прочитано: 18554 Комментарии

Индуктивная логика

В естественных науках (но не только в них) широко используются индуктивные рассуждения. Обычно они получаются на основе наблюдения (лат. inductio – наведение): на основе некоторого количества единичных фактов делается заключение о справедливости общего суждения о подобных фактах. Само это новое суждение представляет по отношению к исходным фактам гипотезу. В индуктивном методе наблюдения и гипотеза неотделимы друг от друга.

1. Метод массовости

Пример 1, Путешественник, который, приехав в незнакомую страну и заметив, что у всех встреченных им местных жителей светлые волосы, заключает из этого, что все вообще жители этой страны светловолосы.

Такой мы вывод мы сделали на основе массовости явления.

Однако гарантий тут быть не может. Здесь мы имеем дело с апостериорными (лат. a posteriori – из последующего) суждениями, в отличие от встречавшихся нам ранее априорных лат. (a priori – изначально) суждений.

Априорное знание получается до и независимо от опыта, оно изначально присущее сознанию. А апостериорные суждения, будучи индуктивными, не абсолютно истинны.

Индуктивные рассуждения не удается описать столь же точным и формальным образом, как дедуктивные, и вопрос об их природе и об их роли в человеческом познании до сих пор служит предметом споров. Черные лебеди в Австралии…
§2. Наблюдение причинной последовательности событий

1) В старину люди много раз видели, что дерево загорается, когда в него ударяет молния, и сделали отсюда вывод, что молния является причиной появления огня.

2) Заметив, что в засушливые годы на разных почвах и при разных обстоятельствах культурные растения погибают или дают плохие урожаи, земледельцы пришли к заключению, что причина неурожаев – засуха.

3) Видя, что при переохлаждении люди часто заболевают, врачи (и, надо полагать, не только они) уже очень давно решили, что переохлаждение (“простуда”) является в таких случаях причиной или одной из причин болезни.

4) Люди постоянно наблюдали, что и в реках, и в озерах, и в лужах, и в любых сосудах, независимо от их материала и формы, вода на морозе превращается в лед, между тем как при более теплой погоде этого не происходит, и отсюда был сделан вывод, что причиной замерзания воды является холод.

Однако известно немало случаев, когда сделанные с помощью такого метода выводы оказывались ошибочными. Напр., из распространенности малярии в болотистых местностях был сделан ошибочный вывод, что причиной ее являются болотные испарения; такая точка зрения долго была в медицине общепринятой.

Вопрос. Экскурсоводы раньше говорили, что причиной мощей в Киево-Печерской Лавре являются “особые климатические условия” (песок). Верифицируема ли эта гипотеза? Верна ли она?

3. Метод сопоставления.

Если случай, в котором исследуемое явление наступает, и случай, в котором оно не наступает, сходны во всех обстоятельствах, кроме одного, встречающегося лишь в первом случае, то это обстоятельство, в котором только и разнятся эти 2 случая, есть следствие, или причина, или необходимая часть причины явления.

1) Напр., при испытании эффективности удобрения засевают 2 по возможности одинаковых во всех отношениях поля одинаковыми семенами и выращивают их с одинаковым уходом – за единственным исключением: одно поле (наз. опытным) удобряют испытываемым удобрением, а другое (контрольное) оставляют без него. Вообще, наличие опытной и контрольной групп испытуемых объектов – обязательное условие правильно поставленного эксперимента.

2) Примером применения этого метода могут служить классические опыты Л. Пастора (Louis Pasteur, 1822–1895), которыми была доказана невозможность самозарождения микроорганизмов. В этих опытах у колб с запаянными узкими горлышками, содержащих питательный бульон, после продолжительного кипячения отламывались концы горлышек, но у части колб горлышки предварительно изгибались на огне таким образом, чтобы в колбу не могла проникнуть пыль. Через некоторое время в колбах, доступных для пыли, развились микроорганизмы, между тем как в колбах с изогнутыми горлышками их не было. Отсюда был сделан вывод, что причиной появления микроорганизмов является попадание их в колбу с частицами пыли. (В аналогичных опытах, проводившихся столетием раньше итальянским естествоиспытателем Л. Спалланцани (Lazzaro Spallanzani, 1729–1799) колбы опытной группы оставались запаянными. Эти опыты были подвергнуты критике в связи с предположением, что кипячение может лишить воздух способности содействовать самозарождению микроорганизмов.)

3) Итальянский зоолог Джованни Баттиста Грасси (Giovanni Battista Grassi, 1854–1925) обнаружил переносчика малярии. Изучая распространение в Италии различных видов комара и сопоставляя полученные данные с данными о заболеваемости малярией, он установил, что во всех обследованных им местностях, в которых встречались комары рода Anopheles, встречалась и малярия, а там, где не было этих комаров, малярии также не было. Отсюда он заключил, что именно комары рода Anopheles – переносчики малярии.

4) Другой пример: исследования Конрада Лоренца (Konrad Lorenz, 1903–1986, – величайший биолог и мыслитель XX столетия, основоположник этологии – науки о поведении животных), о которых он рассказал в 1-ой главе книги «Так называемое зло». Он изучал жизнь прибрежных рыб Карибского моря[1] в естественных условиях, спускаясь под воду с аквалангом. Некоторые из них ярко окрашены – Лоренц пишет об их расцветке: «... какие краски и какие невероятные сочетания красок! Можно подумать, что они подобраны нарочно, чтобы быть как можно заметнее на возможно большем расстоянии, как знамя или лучше сказать, плакат!» У других – окраска скромная, не бросающаяся в глаза. Наблюдая жизнь тех и других, Лоренц увидел, что все ярко окрашенные рыбы территориальны, т. е. каждая особь или пара занимает определенную территорию и охраняет ее от вторжения других особей того же вида, а все тускло или пастельно окрашенные живут стаями. Это привело его к заключению, что именно благодаря территориальности в процессе эволюции возникла яркая окраска, назначение которой – служить предостережением для “чужаков”.

4. Умозаключение по аналогии.

Например, увидев, что мой сосед умер, я решаю, что «я тоже умру». А затем: «Все люди смертны».

Для того, чтобы провести аналогию (греч, analogia – соответствие), требуется выполнить анализ, синтез и идеализацию реальных объектов. Обычная схема умозаключения по аналогии такова: объект В обладает признаками a, b, c, d, e; объект С обладает признаками b, v, d, e; следовательно, объект С, вероятно, обладает признаком а.

На ранних этапах развития науки аналогия нередко заменяла систематическое наблюдение и экспериментирование, а выводы по А. базировались, как правило, на сходстве во внешних и второстепенных признаках. На аналогии строилась большая часть натурфилософских концепций, ей обосновывалось сходство государства с человеческим организмом, а в эпоху механицизма – организма с часовым механизмом и пр.

В ходе дальнейшего развития науки А. теряет значение средства объяснения, однако она продолжает играть важную роль при выдвижении гипотез, как средство уяснения проблемы и направления ее решения. Так, X. Гюйгенс на основании А. свойств света и звука пришел к выводу о волновой природе света; Дж. К. Максвелл распространил этот вывод на характеристику электромагнитного поля. Рассматриваемая изолированно, А. не имеет большой доказательной силы не только потому, что вывод ее всего лишь вероятен, но и потому, что степень этой вероятности может быть небольшой в результате случайного сходства или фиксации несущественных; признаков сравниваемых объектов.

В целях повышения вероятности вывода по аналогии выдвигаются следующие требования:

1) аналогия должна основываться на существенных признаках и по возможности на большем числе сходных свойств сравниваемых объектов;

2) связь признака, относительно которого делается вывод, с обнаруженными в объектах общими признаками должна быть возможно более тесной;

3) аналогия не должна вести к заключению о сходстве объектов во всех признаках;

4) вывод по аналогии должен дополняться исследованием различий и доказательством того, что эти различия не могут служить основанием отказа от выводов по аналогии.

Для обнаружения аналогии мы совершаем много дополнительных мысленных операций:

ИДЕАЛИЗАЦИЯ – мыслительный акт, связанный с образованием нек-рых абстрактных объектов, принципиально не осуществимых в опыте и действительности. Идеализированные объекты являются предельными случаями тех или иных реальных объектов и служат средством их научного анализа, основой для построения теории этих реальных объектов; они, т. обр., в конечном счете выступают как отображения объективных предметов, процессов и явлений. Примерами идеализированных объектов могут служить понятия: «точка», «прямая линия», «актуальная бесконечность» – в математике; «абсолютно твердое тело», «идеальный газ», «абсолютно черное тело» – в физике; «идеальный раствор» – в физической химии. Наряду с абстракцией, с к-рой она тесно связана, И. выступает важным средством познания законов действительности.

[pagebreak]

АНАЛИЗ И СИНТЕЗ (греч. analysis – разложение и synthesis – соединение) – процессы мысленного разложения целого на составные части и воссоединения целого из частей. А. и с. играют важную роль в познавательном процессе и осуществляются на всех его ступенях, выступая как лог. приемы мышления, совершающиеся при помощи абстрактным понятий и тесно связанные с рядом мыслительных операций: абстракцией, обобщением и т. д. Логический А. заключается в мысленном расчленении исследуемого объекта на составные части и является методом получения новых знаний. В зависимости от характера исследуемого объекта А. выступает в различных формах. Условием всестороннего познания исследуемого объекта является многогранность его А. Расчленение целого на составные части позволяет выявить строение исследуемого объекта, его структуру; расчленение сложного явления на более простые элементы позволяет отделить существенное от несущественного, сложное свести к простому. Одной из форм А. служит классификация предметов и явлений. А. развивающегося процесса позволяет выделить а нем различные этапы и противоречивые тенденции и т. д. В процессе аналитической деятельности мысль движется от сложного к простому, от случайного к необходимому, от многообразия к тождеству и единству. Цель анализа – познание частей как элементов сложного целого. Анализ приводит к выделению сущности.

5. Метод остатков.

Если из явления вычесть ту его часть, которая, как известно из прежних индукций, есть следствие некоторых определенных предыдущих, то остаток данного явления должен быть следствием остальных предыдущих.

1) Классический пример применения метода остатков – открытие планеты Нептун. Вскоре после того, как англ. астроном У. Гершель (William Herschel, 1738–1822) открыл (в 1781 г.) 7-ю планету солнечной системы – Уран, было замечено, что ее наблюдаемая орбита несколько отклоняется от расчетной, и была выдвинута гипотеза, что причиной этого отклонения является притяжение другой, еще неизвестной планеты, расположенной дальше от Солнца, чем Уран (Эту гипотезу выдвинул в 1783 г. российский астроном Андрей Иванович Лексель (1740-1784)) Исходя из этой гипотезы, в 1846 г. фр. астроном У. Леверье (Urbain Jean Joseph Le Verrier, 1811–1877) вычислил орбиту новой планеты и сообщил нем. астроному-наблюдателю И. Г. Галле (Galle, 1812–1910) координаты точки звездного неба, где ее следовало искать. Получив письмо Леверье, Галле в тот же вечер направил телескоп на указанную точку и обнаружил планету (Нептун).

2) Другой известный пример – опыт фр. физика Жана Фуко (Foucault, 1819–1868), подтвердивший факт суточного вращения Земли. Фуко использовал для этой цели маятник («маятник Фуко»), представляющий собой массивный груз, подвешенный на нити, верхний конец которой укреплен таким образом, что маятник может качаться в любой вертикальной плоскости. Если отклонить этот маятник от вертикали и отпустить, то, поскольку силы, действующие на груз – сила тяжести и сила натяжения нити, – лежат все время в плоскости качания маятника, эта плоскость будет сохранять неизменное положение по отношению к звездам. Но наблюдатель, находящийся на Земле и вращающийся вместе с ней, увидит, что плоскость качания маятника поворачивается относительно поверхности Земли; отсюда следует, что Земля вращается относительно звезд. (Так пассажир, увидев в окно вагона, что находящиеся на перроне предметы пришли в движение, заключает отсюда, что поезд тронулся.)

В 1-м примере «вычитаемой частью» явления была расчетная орбита Урана, остатком – отклонение наблюдаемой орбиты от расчетной. Во 2-м примере это были соотв. неизменность положения плоскости качания (вытекающая из законов механики) и ее видимое вращение. Роль «остальных предыдущих» в 1-м примере играет притяжение Нептуна, во 2-м – вращение Земли вокруг своей оси.

[pagebreak]

6. Метод сопутствующих изменений

Если какая-либо характеристика некоторого явления изменяется определенным образом всякий раз, когда некоторым особенным образом изменяется какая-либо другая характеристика того же самого или другого явления, то изменение второй характеристики есть либо причина, либо следствие изменения первой, либо соединено с ним какой-либо причинной связью.

Этот метод применяется преимущественно в тех случаях, когда речь идет о количественных изменениях.

1) Примером может служить изменение объема тел при нагревании или охлаждении, т. е. при изменении температуры.

2) Другой пример: для подтверждения того факта, что одной из причин остановки тел, движущихся без воздействия сил, является (наряду с трением) сопротивление воздуха, были проведены опыты с качанием маятника под колпаком, из-под которого был частично выкачан воздух. Оказалось, что чем меньше давление воздуха под колпаком, тем медленнее затухают колебания.

О «какой-либо причинной связи» говорится здесь потому, что оба изменения могут оказаться следствиями общей причины или составными частями какого-либо сложного процесса. Напр., когда с наступлением утра становится светлее и одновременно или вскоре становится теплее, ни одно из этих изменений не есть причина другого, но оба они – следствия одной причины. (Подобное добавление следовало бы сделать, впрочем, и к первому правилу. Известно, напр., что некоторые полезные ископаемые часто встречаются вместе с некоторыми определенными горными породами; но вывод, кот. делают из этого геологи, состоит не в том, что наличие данных ископаемых явл. следствием или причиной наличия соответствующих пород, а в том, что эти породы и залежи полезных ископаемых образовались в ходе одного и того же процесса.)

В заключение следует сделать 2 замечания.

7. Важность гипотезы

Для того, чтобы [даже] наблюдать, нужна какая-то руководящая идея. Возможны, конечно, и совершенно случайные наблюдения, а редкие и бросающиеся в глаза явления “сами просят”, чтобы их наблюдали; но для систематических наблюдений необходима какая-то идея о том, что следует наблюдать. Такая идея представляет собой некоторую догадку, гипотезу. Именно с выдвижения гипотезы начинается научное исследование. А когда гипотеза выдвинута, мы знаем, что наблюдать и чем интересоваться: фактами, которые могут подтвердить или опровергнуть нашу гипотезу.

Так обстояло дело и в предыдущих примерах. Опыты Спалланцани и Пастера были поставлены с целью проверки гипотезы о невозможности самозарождения микроорганизмов. У Грасси, когда он начал свои исследования, в результате которых пришел к заключению, что малярию переносят комары рода Anopheles, была уже гипотеза, что малярия переносится комарами каких-то определенных видов. Конрад Лоренц, рассказав в первой главе книги «Так называемое зло» о своих наблюдениях в прибрежных водах Карибского моря и сделанном из них выводе, начинает 2-ю главу с признания, что в предыдущей главе «допустил поэтическую вольность»: на самом деле он предпринял эти наблюдения для проверки ранее возникшей у него гипотезы. Точно так же и любое исследование, приводящее к созданию новой научной теории или открытию каких-либо закономерностей, начинается с выдвижения гипотезы.

Т. обр., исходной точкой научного исследования является не “просто наблюдение” (тупое взирание) и не собирание единичных фактов, а догадка. При этом никакого “логического метода” формирования гипотез не существует: гипотеза рождается благодаря интуиции. И только после того, как гипотеза выдвинута, наступает очередь сбора единичных фактов – таких, которые могут ее подтвердить или опровергнуть. Более точно: из гипотезы дедуктивно выводят следствия, имеющие вид утверждений о единичных фактах (а такие утверждения, как мы видели выше, можно формулировать только с помощью общих понятий, основанных на ранее сформировавшихся теориях), и производят наблюдения (или собирают воспроизводимые факты), которые могут подтвердить или опровергнуть эти следствия. Таков основной метод опытных наук.

8. Проблема проверяемости теорий

Теория – это всегда смелая догадка, предположение. Но она всегда нуждается в проверке, которая должна ее либо верифицировать (лат. verus – истинный, facio – делаю), т. е. установить ее истинность, либо фальсифицировать (от лат. falsus – ложный и facio – делаю), т. е. установить ее ложность[2].

Однако верификация и фальсификация играют при проверке теории неодинаковую роль: окончательная верификация теории, в отличие от фальсификации, принципиально невозможна; теория всегда остается гипотезой.

На чем же тогда может основываться убеждение в истинности теории? Широко распространено мнение, что самой надежной гарантией истинности утверждения об общей закономерности является многочисленность подтверждающих его фактов: если закономерность подтверждается повседневными наблюдениями, подтверждается всем, что мы видим на каждом шагу, то в справедливости ее можно не сомневаться. Но такое мнение ошибочно. Решающее значение для проверки гипотезы имеет не количество наблюдений, а разнообразие условий, при которых они производятся. И много раз случалось, что утверждения об общих закономерностях, подтвержденные огромным количеством повседневных наблюдений и считавшиеся абсолютно достоверными, опровергались наблюдением, сделанным при необычных условиях.

[pagebreak]

Например, древние греки были уверены, что нет закона более непреложного, чем регулярная смена дня и ночи, чередование восхода и захода Солнца. В этом их убеждали ежедневные наблюдения в течение множества поколений. Но в IV веке до н. э. отважный мореплаватель Пифей из Массалии – греческой колонии на месте нынешнего Марселя – рассказал, вернувшись из дальнего плавания, что доплыл до таких мест, где Солнце не заходит и описывает полный круг выше горизонта. Его ославили лжецом, но мы теперь понимаем, что он говорил правду: очевидно, ему удалось пересечь Северный полярный круг.

Другой пример: европейцы в течение многих веков были убеждены, что все лебеди белые, но потом, открыв Австралию, увидели там черных лебедей.

Оба эти примера относятся к “обыденному знанию”. Но и в истории науки случалось, что утверждения, подтвержденные огромным количеством наблюдений и экспериментов и считавшиеся не подлежащими никакому сомнению, опровергались новым, необычным экспериментом (требовавшим, как правило, много труда и изобретательности) . Самый известный пример этого рода – опыт амер. физика А. А. Майкельсона (Albert Abraham Michelson, 1852–1931), обнаружившего в 1881 г., что закон сложения скоростей классической механики не выполняется, если одна из скоростей есть скорость света. (Впоследствии этот опыт послужил одним из главных подтверждений теории относительности Эйнштейна.)

Вообще, получать подтверждения значительно легче, чем опровержения. Подтверждений гипотезы всегда можно найти сколько угодно, особенно если их специально искать. Поэтому исследователь, выдвинувший новую гипотезу и желающий ее проверить, должен не искать для нее подтверждений, а, напротив, стараться ее опровергнуть, фальсифицировать. Он должен рисковать, должен всячески разнообразить условия наблюдений и опытов, и должен быть готов отказаться от своей гипотезы, как бы ни была она ему дорога, если она не выдержит проверки. Но если гипотеза устоит перед настойчивыми попытками ее опровергнуть, это будет веским доводом в пользу признания ее истинной. Только такие подтверждения и должны приниматься во внимание: не те, что встречаются на каждом шагу, а те, кот. получены в результате неудачи серьезных попыток фальсификации.

Особенно убедительные подтверждения получаются в тех случаях, когда из теории выводятся неожиданные следствия, истинность которых затем подтверждается наблюдениями – иначе говоря, когда теория позволяет обнаружить такие факты, наличия которых мы не могли бы предположить, если бы не знали этой теории. Примером может служить предсказание теорией относительности Эйнштейна отклонения светового луча в поле тяготения Солнца – явления, которого никто не мог предположить до возникновения теории относительности[3]. Для проверки этого предсказания нужно было сфотографировать звезды вблизи от Солнца, что возможно только во время полного солнечного затмения. В 1919 г. это сделал англ. астрофизик А. С. Эддингтон (Arthur Stanley Eddington, 1882–1944), и предсказание подтвердилось.

9. От теории к теории

Мнение (Поппера) о возможности окончательного опровержения гипотезы – одним противоречащим ей фактом встречает возражения. К. Лоренц (см. его книгу «Восемь смертных грехов цивилизованного человечества», гл. 8) пишет по этому поводу следующее: «Иногда считают – заблуждение это распространено также и среди специалистов по теории познания, – будто теория может быть окончательно опровергнута одним или несколькими фактами, которые с ней не удается согласовать. Если бы это было так, то все существующие гипотезы были бы опровергнуты, потому что вряд ли найдется среди них хоть одна, согласная со всеми относящимися к ней фактами. Любое наше познание представляет собой лишь приближение – хотя и последовательно улучшаемое приближение – к внесубъективной действительности, которую мы стремимся познать. Гипотеза никогда не опровергается единственным противоречащим ей фактом; опровергается она лишь другой гипотезой, которой подчиняется большее число фактов. Итак, “истина” есть рабочая гипотеза, способная наилучшим образом проложить путь другим гипотезам, которые сумеют объяснить больше.».

Вообще, получать подтверждения значительно легче, чем опровержения. Подтверждений гипотезы всегда можно найти сколько угодно, особенно если их специально искать. Поэтому исследователь, выдвинувший новую гипотезу и желающий ее проверить, должен не искать для нее подтверждений, а, напротив, стараться ее опровергнуть, фальсифицировать. Он должен рисковать, должен всячески разнообразить условия наблюдений и опытов, и должен быть готов отказаться от своей гипотезы, как бы ни была она ему дорога, если она не выдержит проверки. Но если гипотеза устоит перед настойчивыми попытками ее опровергнуть, это будет веским доводом в пользу признания ее истинной. Только такие подтверждения и должны приниматься во внимание: не те, что встречаются на каждом шагу, а те, кот. получены в результате неудачи серьезных попыток фальсификации.

10. Критерии научного знания

1. Проблема демаркации: вопрос о четких критериях разграничения науки и ненауки, псевдонауки – была одной из центральных в философии науки XX в. В начале XX века научность знания (неопозитивисты) определяли в соответствии с критерием верифицируемости (лат. veras – истинный, facio – делаю). Этот принцип гласил: научным является только такое утверждение, которое можно свести к протокольным предложениям. В противном случае утверждение не является научным, оно даже не обладает смыслом.

Однако при исследовании верифицируемости как критерия демаркации обнаружилось, что не только философия не является наукой. Оказалось, что большинство теоретических положений физики нельзя свести к протокольным предложениям. В связи с этим Карл Поппер выступил с критикой принципа верифицируемости. С логической точки зрения общее утверждение, каковым является всякий научный закон, нельзя обосновать частным, т. е. протокольным, предложением. Например, утверждение «все люди – мужчины», является общим, поскольку относится ко всем людям. Если вы встретили на улице человека и он оказался мужчиной, можно утверждать: «Этот человек – мужчина». Частное утверждение вроде бы подтверждает общее, однако это подтверждение может оказаться случайным совпадением. Логически верным является обратное: частное утверждение может опровергнуть общее. Например, предложение «все лебеди белы» является общим. Обнаружив черного лебедя, можно вынести частное утверждение: «Существует черный лебедь». Частное утверждение в данном случае опровергает общее.

Такого рода рассуждения привели К. Поппера к точке зрения, что главным критерием эмпирической науки является фальсифицируемость (от лат. falsus – ложный, facio – делаю). Принцип фальсифицируемости гласит: для эмпирической научной системы должна существовать возможность быть опровергнутой опытом. Хотя окончательной уверенности в истинности теории не может быть никогда, ее можно считать в высокой степени достоверной, если она успешно противостоит серьезным попыткам ее опровергнуть. Но для того, чтобы теория могла им противостоять, она должна иметь такую форму, чтобы попытки опровержения были возможны. Иначе говоря: всякая научная теория должна быть в принципе опровержимой, фальсифицируемой. Фальсифицируемость является, по выражению Поппера, критерием демаркации, отделяющим эмпирические научные теории от мифов, метафизических учений и псевдонаучных теорий, внутренняя структура которых такова, что они не допускают опровержения опытом.

Нефальфицируемые теории сейчас принято называть псевдонаучными. Они, с одной стороны, опираются на опытные данные, но – из этих данных принимают в расчет только те, которые согласуются с их выводами и предсказаниями, а на остальные не обращают внимания.

Пример 1 – Астрология. Она оперирует данными о взаимном расположении небесных светил и ставящая их в связь с характерами и судьбами людей. Астрологи ссылаются на многочисленные случаи, когда их выводы подтверждаются и предсказания сбываются, но молчат о тех еще более многочисленных случаях, когда этого не происходит. Такая односторонность делает выводы и предсказания астрологии принципиально неопровержимыми, но одновременно и недостоверными, а саму астрологию лишает права претендовать на статус науки.

Пример 2 – уринотерапия (и подобное). Она много рассказывает об излечившихся больных, но не регистрируют случаи, когда лечение не помогло или даже повредило больному. Более того, к таким больным «целители» сразу теряют интерес, и они навсегда выпадают из их поля зрения.

Пример 3. Алхимия. ПАРАЦЕЛЬС (1493-1541), врач и естествоиспытатель, один из основателей ятрохимии. Подверг критическому пересмотру идеи др. медицины. Способствовал внедрению хим. препаратов в медицину. Писал и преподавал не на лат., а на нем. языке.

[pagebreak]

Псевдонаучные теории появились раньше, чем научные. (Астрология возникла еще в древнем Двуречье.) Их появлению и развитию благоприятствовало то свойство наивного, не подчинившего еще себя строгой дисциплине чел. разума, о котором с большой проницательностью писал Бэкон: «Разум человека все привлекает для поддержки и согласия с тем, что он однажды принял – то ли потому, что это предмет общей веры, то ли потому, что это ему нравится. Каковы бы ни были сила и число фактов, свидетельствующих о противном, разум или не замечает их, или пренебрегает ими, или отводит или отвергает их, (...) чтобы достоверность тех прежних заключений осталась ненарушенной. И потому правильно ответил тот, который, когда ему показали изображения спасшихся от кораблекрушения посредством принесения обета и при этом добивались ответа, признает ли он теперь могущество богов, спросил в свою очередь: “А где изображения тех, кто погиб, после того как принес обет?”. Таково основание почти всех суеверий – в астрологии, в сновидениях, в предсказаниях и тому подобном».

Еще одна черта отличает псевдонаучные теории от научных: для последних характерно стремление к ясности выражения мысли, в то время как создатели и пропагандисты псевдонаучных теорий предпочитают, как правило, выражаться туманно, что дает им возможность истолковывать любой факт в желательном для них духе. НО:

1) Ненаучность метафизических учений не означает их бесполезности. Эти учения, как и научные теории, порождены стремлением человека понять, как устроен окружающий его мир и какое место в мире занимает он сам, и они не могут быть полностью устранены и заменены научными теориями. Уже сама вера в существование в природе закономерностей, без которой была бы невозможна никакая наука, носит вполне метафизический характер.

Если теория была опровергнута, это не означает, что она не имела значения для науки. Фальсифицированные теории играют важную роль в развитии науки уже потому, что прокладывают путь другим, лучше объясняющим факты. Вообще, ошибки в процессе познания – как научного, так и донаучного, – неизбежны, и моменты обнаружения и исправления ошибки явл. в этом процессе ключевыми. Не будет большим преувеличением сказать, что все наше знание возникает в конечном счете из ошибок и их исправления. (А.С.Пушкина: «И опыт, сын ошибок трудных».)

Кроме того, нередко бывает, что теория опровергается не полностью – напр., выясняется, что ее утверждения справедливы не всегда, как считалось раньше, а только при некоторых условиях. (Так было с классической механикой, законы кот., по современным представлениям, справедливы лишь для макроскопических тел, движущихся со скоростями, малыми по сравнению со скоростью света.)

2) Мифы и метафизические учения могут играть роль зерна, из которого со временем развиваются научные теории. Так, возникшее еще в древности учение об атомах – мельчайших частицах, из которых состоит вся материя – первоначально было чисто умозрительным, но впоследствии стало подлинной научной теорией. И даже псевдонаучные теории могут готовить почву для появления научных. Та же астрология, ныне представляющая собой смешной анахронизм, в свое время способствовала началу систематических наблюдений небесных светил, благодаря которым стало возможным возникновение астрономии. – А еще Парацельс, 1493–1541: будучи алхимиком, он породил химию.

3) Фальсифицируемость, являясь критерием научности теории, не является критерием ее истинности. Научная теория может оказаться ложной. Примером может служить существовавшая в XVII–XVIII вв. флогистонная теория горения, объяснявшая это явление наличием в горючих веществах особой составной части – флогистона, – которую они теряют при горении. Это была настоящая научная теория, но в конце XVIII в. она была опровергнута опытами А. Лавуазье (Lavoisier, 1743–1794) и заменена кислородной теорией горения, принятой и сейчас.

2. Критерий демаркации на основе фальсификации оставляет за рамками науки не только наивные учения вроде астрологии, но и некоторые более современные и более респектабельные теории. Сюда относятся, в частности, психологические теории Зигмунда Фрейда (Sigmund Freud, 1856–1939), А. Адлера (Alfred Adler, 1870–1937) и К. Юнга (Jung, 1875–1961), а также теория развития общества К. Маркса.

Вспоминая о впечатлении, произведенном на него в юности знакомством с теориями Маркса, Фрейда и Адлера, Карл Поппер писал, что эти теории поражали своей способностью объяснить практически все в их областях. Каждая из них была как откровение: «Раз ваши глаза однажды были раскрыты, вы будете видеть подтверждающие примеры всюду: мир полон верификациями теории». В противоположность этому следствия теории относительности Эйнштейна, с которой Поппер познакомился тогда же, были неочевидны и подтверждались лишь с помощью тонких экспериментов. Именно сопоставление теорий Маркса, Фрейда и Адлера с теорией Эйнштейна привело Поппера к открытию критерия демаркации. Согласно этому критерию теории Фрейда и Адлера, несмотря на то, что они выражены в научной форме, не являются научными, поскольку они непроверяемы и неопровержимы. «Нельзя представить себе – говорит Поппер – человеческого поведения, которое могло бы их опровергнуть». Впрочем, он тут же добавляет: «Это не означает, что Фрейд и Адлер не сказали ничего правильного: лично я не сомневаюсь, что многое из того, что они говорили, имеет серьезное значение и может со временем сыграть свою роль в психологической науке, которая будет проверяемой.» И далее Поппер пишет: «Что же касается описания Фрейдом Эго, Суперэго и Ид, то оно по сути своей не более научно, чем истории Гомера об Олимпе. Рассматриваемые теории описывают некоторые факты, но делают это в виде мифа. Они содержат весьма интересные психологические предположения, однако выражают их в непроверяемой форме».

С теорией Маркса дело обстоит несколько иначе. В первоначальном варианте она давала проверяемые предсказания и впоследствии была фальсифицирована рев. событиями в России. Из учения Маркса следовало, что любая социальная революция начинается с изменения материальных условий производства «в недрах старого общества», и только после этого появляются новые производственные отношения и меняется политическая система. Между тем социальная революция в России началась с изменения политической системы, затем были изменены производственные отношения и лишь в последнюю очередь – материальные условия производства. Однако сторонники теории Маркса переформулировали ее таким образом, что она стала непроверяемой и неопровержимой. (Можно заметить, что сторонники теорий, оказавшихся несостоятельными, нередко прибегают к подобным переформулировкам, чтобы спасти их от опровержения. Но при этом теории неизбежно утрачивают научный характер.)

[pagebreak]

11. Модели развития научного знания

1.

Отсутствие преемственности между уже опровергнутыми теориями и новыми, еще ожидающими своего опровержения, превращает историю науки в конкуренцию теорий, в постоянную борьбу за выживание. Вслед за К. Поппером проблему развития научного знания исследуют Т. Кун, И. Лакатос, П.. Фейерабенд. Их концепции ориентируются на историю науки, которая показывает, что наличие опровергающего факта не является достаточным основанием для отказа от принятой научной теории.

Разрабатывая идею о том, что новые теории не связаны с предыдущими, Томас Кун[4] выдвинул понятие парадигмы. Под парадигмой главным образом он понимал научную теорию, которая в определенный исторический период выполняет функцию образца научного исследования; это понятийно-методологические системы коллектива исследователей, устанавливающие рамки принятых методов и определяющие, признавать ли проблемы и их решения. Так, в роли парадигмы в свое время выступали физика Аристотеля, геоцентрическая система Птолемея, физика Ньютона. К современным парадигмам принадлежит, например, теория относительности А. Эйнштейна. Парадигма очерчивает круг проблем, задает направления и способы их исследования, она также определяет специфику фактов, попадающих в поле зрения ученого. Теория становится парадигмой в результате того, что научное сообщество придает ей статус эталона и тем самым направляет деятельность отдельных ученых в заданное русло.

Исследуя историю науки, Т. Кун выделяет 2 этапа развития науки: нормальный и революционный. Стадия нормальной науки представляет собой деятельность ученых в рамках принятой парадигмы. В этом состоянии наука находится большую часть времени своего развития. Поскольку парадигма не подвергается критике научным Сообществом, открытие новых фактов объясняется с точки зрения старой парадигмы. Один противоречащий факт не опровергает теорию и не ведет к ее устранению, как предполагал К. Поппер. Однако накопление таких фактов-аномалий, не объяснимых с точки зрения старой парадигмы, ведет к революции в науке, которая выражается в смене парадигмы. Новая парадигма определяет новый тип научных задач и новые методы решения. Смена парадигм не рассматривается Т. Куном как углубление или расширение знания, как приближение к истине. Каждая новая парадигма предлагает другой взгляд, несоизмеримый с предыдущим. Вместе с тем несоизмеримость парадигм не запрещает post factum установить между ними логические взаимосвязи.

Для теории куна характерно, что старая и новая парадигмы несовместимы; новая парадигма не продолжает развитие старой: между ними должен быть разрыв. Изменяется само понимание того, что вообще считать проблемой; возникают новые понятия, и ученые живут отныне в "другом мире", поскольку изменили свой взгляд на мир.
2.

К логическому завершению идею о несоизмеримости новых и старых теорий привел П. Фейерабенд. Рост знания, согласно Фейерабенду, осуществляется в соответствии с принципом пролиферации (размножения). Научные концепции возникают хаотично, подчиняясь почти биологической установке создавать как можно больше разного. Теории выражают позицию ученых, их создавших. Сравнивать эти концепции невозможно, поскольку каждая из них говорит свое и на своем языке. Рисуя картину абсолютного анархизма в науке, П. Фейерабенд отрицает существование каких-либо общих правил или нормативов научной деятельности.

Из этого вполне логично вытекает утверждение П. Фейерабенда об отсутствии качественного различия между наукой и ненаукой. Все виды знания являются равноправными и подчиняются принципам несоизмеримости и пролиферации. В этой ситуации преимущественное положение науки определяется не спецификой научного знания, а той государственной поддержкой, которой пользуется наука в сравнении с мифологией или другим знанием. Государство выделяет науку среди прочих видов знания, превращая ее тем самым в новую разновидность идеологии. Необходимо отделить науку от государства, так же как была отделена Церковь. Это, по мнению П. Фейерабенда, снимет идеологический прессинг науки и создаст условия для свободного, равноправного размножения знания. Таким образом, поиск четких критериев, отличающих науку от ненауки, начатый неопозитивистами, привел постпозитивистов к отрицанию принципиальной разницы между наукой и другими видами знания.
3.

Исследование развития научного знания, проведенное К. Поппером, Т. Куном, П. Фейерабендом, подготовило распространение аналогии между научным и биологическим развитием. Наиболее ярко и последовательно эта аналогия проводится в эволюционной эпистемологии С. Тулмина. «Наследственность», «мутации» и «естественный отбор» выполняют функцию опорных понятий его эволюционной эпистемологии. Развитие науки представляется как «естественный» отбор концепций на основании их приспособленности к принятым в научном сообществе стандартам рациональности. Изменение самих стандартов рациональности подобно появлению нового биологического вида, которое в конечном счете определяется мутациями. Последнее слово в принятии новых стандартов рациональности остается за научной элитой.

Характеризуя в целом подходы к развитию научного знания, можно выделить следующие позиции: кумулятивизм и антикумулятивизм, экстернализм и интернализм.

Кумулятивистский подход (от лат. cumulatio – увеличение, скопление) к развитию знания абсолютизирует преемственность. Развитие науки с этой точки зрения представляется как процесс постепенного накопления фактов, теорий или истин. К уже известному постепенно добавляется все новое и новое. Кумулятивистская позиция разделялась, например, неопозитивистами. В противовес идее кумулятивности, абсолютизирующей непрерывность развития науки, выступает идея несоизмеримости научных теорий. Являясь абстрактной противоположностью кумулятивности, принцип несоизмеримости научных теорий идеализирует наблюдаемые в истории науки моменты скачкообразного перехода к новым концепциям. Согласно принципу несоизмеримости, новая теория не вытекает логическим образом из старой, хотя впоследствии можно установить логические отношения между ними.

По вопросу о факторах, влияющих на развитие научного знания, уже в 30-х годах XX в. сформировалось 2 альтернативных подхода: экстернализм и интернализм. Первый подход основные движущие силы развития научного знания видит во внешних по отношению к научной теории факторах. Исторический контекст, социально-экономические условия, тип рациональности, стиль мышления, менталитет эпохи и другие подобные структуры выполняют, с точки зрения экстернализма, роль основных причин, определяющих направление и характер развития науки. Позицию экстернализма разделяли Дж. Бернал, Д. Нидман и др. Концепцию Т. Куна, равно как и марксистский подход к исследованию зависимости научного познания от социально-экономических условий, также можно рассматривать как варианты экстернализма. Противоположная позиция – интернализм, не отрицая роли внешних обстоятельств, делает акцент на внутренних факторах развития научного знания. К таковым прежде всего относится внутренняя логика развития науки, определяющая последовательность возникновения проблем. Одним из наиболее ярких представителей интернализма является А. Койре.

Подробнее Разместил: rat Дата: 20.03.2009 Прочитано: 18452 Комментарии

Всего 94 на 10 страницах по 10 на каждой странице

<< 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 >>