|
|
Общее количество: 94 вопросов и ответов в 20 категориях |
|
|
|---|
| 1. Данность сознания
1. Наличное сознание как несомненный факт
Есть безусловно достоверное, никакому сомнению и спору не подлежащее знание, – именно знание того, что дается или происходит в различных душевных состояниях, поскольку они берутся в своей простой наличности, как психические факты. Испытывая, напр., ощущение тепла, мы знаем, что нам тепло, т. е. что данное ощущение действительно существует (как ощущение этого качества); дальнейшие выводы из этого факта могут быть сомнительны и ошибочны, но знание о самом психическом факте как данном безусловно, достоверно и ничем опровергнуто быть не может. Какой-нибудь спор в этом отношении возможен лишь по явному недоразумению, вроде спора между Тургеневым и его слугою:
– "Мне холодно, затопи печку!"
– "Помилуйте, Иван Сергеевич, какое холодно – совсем тепло: ведь с утра топлено",
– "Ну, послушай! Положим, я глуп, положим, я набитый дурак, но не до такой же степени я глуп, чтобы не знать, холодно мне или тепло".
Первоначальная достоверность есть только достоверность наличного сознания, в котором даны только мысли, не содержащие в себе заранее никакого ручательства в особом действительном, вне данной мысли, существовании мыслимого и мыслящего. Все имеет непосредственную достоверность, или самоочевидность, как психически данное, или как факт сознания.
2. Самодостоверность сознания
В самодостоверности сознания еще никто не сомневался: мы ничего не можем представить себе без сознания. Русский философ Вл. Соловьев писал: «Безусловная самодостоверность наличного сознания есть коренная истина философии, … яснейшее ее изложение находим у родоначальника средневековой философии, блаженного Августина, и ею же через 12 веков начинает новую философию Декарт»[1].
«… сознание факта, что вы видите этот камин, не заключает еще само по себе никакого свидетельства и никакого ручательства насчет собственного бытия этого предмета: он может оказаться оптическим фокусом, или галлюцинацией». «Во всяком случае, остается здесь бесспорным существование для данного сознания в данный момент того представления, которое обозначается словом “камин” и которое имеет известные, определенные признаки зрительного очертания, положения и т. д., одинаковые при сновидении, при галлюцинации, при оптическом фокусе и при нормальном восприятии, ибо камин всегда есть камин, а не шахматная доска и не самовар, вижу ли я его во сне или наяву, в зеркале или прямо перед собою».
2. Можно ли говорить о сознании?
1. Попытка физиологического объяснения сознания
Идея о том, что понятие “сознания” мы используем только от недостатка естественно-научных сведений, возникла в XVIII в. Одним из первых ее стал разрабатывать французский врач и философ-материалист Ж. Ламетри[2]. Борясь с религиозным спиритуализмом (учением о независимом от тела существованием души), он доказывал, что познать душевные явления можно только на основе медицинских наблюдений, это дело не священников, а врачей. Ведь человек, в сущности, есть машина, все движения которой (включая и душевные) можно свести к механике и химии.
Позднее другие философствующие медики – сначала П.-Ж. Кабанис во Франции в нач. XIX в., затем К. Фогт в Германии в середине того же столетия доказывали, что мозг есть орган сознания, а сознание является его функцией. К. Фогт, бывший особенно популярным в 40-е годы, даже утверждал, что «мысль выделяется мозгом так же, как желчь – печенью». За это, правда, он и его соратники по борьбе со спиритуализмом получили прозвище «вульгарных материалистов». Но какие бы обидные клички ни придумывали им противники, приверженцы «врачебно-материалистического» понимания сознания лишь укреплялись в своей вере свести однажды сознание к физиологии и увеличивались в числе. Среди них мы найдем и видных русских ученых – И. М. Сеченова, И. П. Павлова.
Ошибка этих ученых, однако, состояла не в оскорбительном для человеческого достоинства сравнении возвышенных душевных движений с «низменными» выделениями внутренних органов. Ведь не оскорбляет же это достоинство открытие, что генетически люди на 98% такие же, как шимпанзе! Она – в самой их методологической установке, именуемой редукционизмом, т. е. в ошибочном сведении сложного к простому, качественных различий к количественным. Ошибочно мнение, что мозг человека есть орган мышления или сознания, хотя без него сознание существовать не может. Ведь если бы нам удалось методами биоинженерии искусственно создать мозг (в Голливудской фантастике это уже давно стало заурядным сюжетом), то он бы мог вполне биологически полноценно функционировать. Там протекали бы биохимические реакции, клетки бы жили, обменивались веществами и электрическими импульсами, но сознания «внутри» этого мозга не было бы. Ведь носителем сознания выступает не мозг, а человек.
[pagebreak]
2. Загадки сознания
Как возникает сознание? Присуще ли оно только человеку? Если да, то как оно возникает у каждого человеческого индивида и как оно возникло впервые у человеческого рода, у первых людей, чтобы передаться от них потом всем людям? А если нет, то, может быть, сознанием – пусть в меньшей мере – наделены также и другие живые существа и даже неодушевленные предметы? Или же существует высшее сознание – Мировой дух, который творит сознательные души, являет себя в них?
Другой аспект проблемы сознания открывается вопросом: где существует сознание? Имеет ли оно пространственные характеристики, уместно ли вообще связывать сознание с протяженностью? Если мы примем, что неуместно, то тогда нам предстоит искать ответы на вопросы о том, как непротяженное сознание связано с пространственно-локализованным человеком и как возможно влияние на непротяженное сознание протяженных предметов.
3. Сознание как духовное бытие
Можно также сказать, что проблема сознания – это проблема духовного бытия. Существует ли особая духовная реальность, и если существует, то как она соотносится с реальностью материальной, телесной, с материальным бытием? Это так называемый основной вопрос философии, вопрос о том, что первично, на который философы разных направлений давали разные ответы. Материалисты доказывали, что основная и действительная реальность – это материальное бытие; идеалисты объективные отдавали приоритет духовному бытию, считали материальное производным и зависимым от него, дуалисты же говорили о независимости друг от друга, о «параллельном» существовании материального и духовного, а субъективные идеалисты и вовсе объявили этот вопрос псевдопроблемой.
3. Философское и психологическое понимание сознания
1. Философский подход к душевным явлениям
Многие столетия понимание сознания было делом исключительно философии. Психология как самостоятельная наука обособляется лишь во 2-й пол. XIX в. Задачей психологии является изучение всей совокупности душевных явлений, и то, что в философии объемлется одной категорией сознания, в психологии разделяется на мышление, память, волю, воображение, восприятие и т. д.
Психология, таким образом, гораздо более дифференцированно и конкретно подходит к душевной жизни, чем это делает философия, стараясь изучить все ее проявления. Далее, психология рассматривает сознание наряду с другими разновидностями психического, как один из видов психической деятельности. Сознание как осознаваемое психическое соотносится с бессознательным (неосознаваемым, до-сознательным, предсознательным) психическим. Для психолога сознание есть лишь часть психики, и он старается понять, как происходит осознавание, какова связь, отношения между осознаваемым и бессознательным. Поэтому можно сказать, что психологическое понимание сознания не только более конкретное, но и более узкое, нежели философское.
Главное отличие философского подхода к сознанию заключается, однако, в том, что это подход мировоззренческий. Отвлекаясь от конкретных характеристик психических процессов, философия старается определить онтологический статус психического, духовного вообще, понять, как они существуют, есть ли они бытие, и если да, то что это за бытие. Иначе говоря, вопрос: «Что есть сознание? Какова его сущность?» – это вопрос не психологический. Философия, обозначая все духовное, идеальное (включая и бессознательное психическое) категорией «сознание», выясняет отношения его с телесным, материальным, будь то материя, природа или человеческий мозг. Такие задачи не могут быть решены в рамках психологии, как, впрочем, и какой-либо иной специальной науки или их совокупности. Не может быть решена в психологии и другая проблема – происхождения сознания. Психология шаг за шагом описывает этапы формирования сознания у индивида, подсказывает, как лучше сформировать те или иные психические навыки, умственные действия, но отступает перед вопросом о том, откуда берется сознание у ребенка, как произошло духовное вообще. Здесь она уступает место философии и опирается затем на то или иное философское учение о сознании как на свое теоретико-методологическое основание.
2. Сознание (Бакунин)
Сознание есть отношение духа к другому, к сознаваемому предмету. Но отношение к другому предполагает различие от другого; сознающее я различает себя от внешнего, предметного ему мира; но различение себя от другого предполагает различение себя от себя, и сознание предполагает самосознание . Чистое, сознающее себя я сознает предметный ему мир; оно знает о себе и сознает вместе и другое – и это другое есть для него истина. Если мое знание о предмете не будет соответствовать ему, если субъект (сознающее я) не будет соответствовать объекту (сознаваемому предмету), то мое знание будет ложно; и потому не предмет должен соображаться с моим я, но обратно – последнее, как неистинное, должно соображаться с первым, как с истинным.
3. Чувственная достоверность сознания (Бакунин)
Первая степень сознания есть чувственная достоверность (sinnliche Gewissheit), непосредственное сознание чувственных единичных предметов: этого стола, этого дома, этого дерева и т. д. Для чувственной достоверности истина заключается в многоразличии чувственных предметов, пребывающих во внешности. Я, этот единичный субъект, вижу этот стол, и он есть для меня несомненная истина. Эта безграничная вера в истину чувственного единичного бытия составляет неотъемлемую принадлежность сознания.
Но для того, чтоб поверить истину чего бы то ни было, должно иметь всеобщую мерку истины, и, верно, никто не станет противоречить нам, если мы скажем, что истина должна быть: 1) всеобщею (что истинно только для меня, а не для всех, то не имеет права на название истины); 2) неизменяемою и непреходящею . Все же не соответствующее этим 3 условиям истины есть ложь и призрак.
Теперь обратимся к чувственной достоверности. Она имеет предметом бесконечное многоразличие чувственных единичностей; но мы видели, что непосредственное созерцание, как ограниченное пространством и временем, не в состоянии охватить всего бесконечного многоразличия чувственного мира.
Но самое важное – то, что оно не может выговорить своего единичного предмета и не в состоянии удержать его. Какое бы выражение оно ни употребило для определения предстоящего ему единичного предмета, выражение этого выговорит только всеобщее, принадлежащее не единственно только ему, но множеству других подобных предметов, а потому и не выразит его индивидуальной особенности. Слово как непосредственное выражение единого, всеобщего, а не единичного духа, выговаривает только существенное и переносит все непосредственно единичное в область всеобщего. Оно есть всеобщее достояние, всеобщая среда, в которой все единичные, друг от друга различные индивиды понимают друг друга, и перестало бы ею быть, если б вместо всеобщих определений, доступных всем единичным индивидам и принадлежащих равно всем единичным предметам, оно стало бы выговаривать единичные созерцания единичных индивидов или единичные определения, исключительно принадлежащие единичным предметам. Тогда б языков было бы столько же, сколько единичных индивидов или созерцаний: вавилонское столпотворение, в котором понимать друг друга было бы невозможно и в котором разрушилось бы великое царство разумного, всеобщего духа, составляющего существо человека и различающего его от бессловесного животного.
Слово разумно именно потому, что оно выговаривает только всеобщее, все же невыговариваемое – неразумно, ничтожно, а потому и не более как призрак, и попытка выговорить созерцаемый мною единичный предмет всегда будет тщетною. Например, как выговорю я дерево, стоящее теперь и здесь передо мною? Это – дуб; но кроме его, множество других дерев носит то же самое название. Высокий, ветвистый и т.д.; но все эти определения суть всеобщие выражения, равно применяемые и к другим предметам. Так что чувственному созерцанию остается только одно средство – указание своего предмета: этот стол, это дерево. Но и это средство недостаточно для удержания предмета. То, что было здесь, теперь уже не здесь, а там , а наконец уже и не там, но совеем исчезло и заменилось другим. Мало того, одно сознающее я говорит: здесь дерево, и в то же самое время другое я утверждает, что здесь дом; и оба равно правы, потому что оба указывают, основываясь на своем непосредственном созерцании. Наконец, одно и то же я в различные моменты времени утверждает различные, друг другу противоречащие истины: здесь дерево, теперь ночь, а потом: здесь дом , теперь утро; так что одна истина отрицается и уничтожается другой и заместо мнимых единичных предметов чувственная достоверность должна ограничиться указанием всеобщего здесь, которое один раз дом, а другой раз дерево, и всеобщего теперь, которое может быть и днем, и ночью и т.д.
Но чувственной достоверности остается еще одно средство для удержания своего единичного предмета; а именно: созерцающее Я, отвлекая от созерцания других и от своих собственных прошедших или будущих созерцаний, утверждает, например, что теперь ночь и здесь дом, и не хочет знать о том, что утверждают другие Я, не заботится о том, что оно само говорило прежде или скажет впоследствии, и не сравнивает даже своего настоящего теперь с своим настоящим здесь. Для того чтоб удостовериться в этой истине, мы должны вступить в созерцание этого единичного я, ограничившегося этим единичным теперь и этим единичным здесь. Пусть оно укажет нам. Оно указывает нам единичное теперь; это теперь; но оно уже исчезло во время самого указания, и оно уже не сущее, но прошедшее, заменившееся другим теперь, которое точно так же исчезает и дает место другому. Но что прошло, того уже нет, а нам указывается сущее теперь, и мы возвращаемся к первому теперь, но уже не как к единичному, но как к всеобщему , заключающему в себе бесконечное множество единичных теперь. Таким образом, указание есть диалектическая опытность (Erfahrung) самой чувственной достоверности, узнающей в ней, что указываемое ею теперь не есть то единичное и непосредственное, которое оно мнило (meinte), но всеобщее, простое, в себе рефлектированное "теперь", заключающее в себе множество других теперь, или Время вообще.
То же самое движение повторяется и в указании единичного здесь. Это здесь имеет свой верх, свой низ, свою правую и левую стороны, которые, в свою очередь, имеют свой верх, низ и т.д., так что указываемое здесь есть не как единичное и непосредственное, но как пространство вообще, как простая и всеобщая среда, заключающая в себе множество других здесь.
[pagebreak]
4. Сведение понятия духа к сознанию
Специфическим за последние десятилетия стало фактическое сведение понятия духа к сознанию. В «Философской энциклопедии» читаем: «Дух – совокупность и средоточие всех функций сознания, возникающих как отражение действительности, но сконцентрированных в единой индивидуальности, как орудие сознательной ориентации в действительности для воздействия на нее и в конце концов для ее переделывания» (Лосев А. «Дух».//»Философская энциклопедия». Т. 2. М.,1962. С. 82). «Дух», сказано в «Философском энциклопедическом словаре» 1989 г., – это «философское понятие, означающее нематериальное начало» « в марксистской философии понятие дух употребляется обычно как синоним сознания».
В чем же состоит абсолютная противоположность материи и сознания?
Во-первых, в гносеологических (чувственных и понятийных) образах Я самих материальных предметов, нет ни грана вещественности от этих объектов, хотя имеется или может быть получена необходимая для познания информация о них; гносеологические образы отвлечены не только от нейродинамических кодов, лежащих в их основе и заключенных в структурах головного мозга, но и от отражаемых в них материальных объектов; они самостоятельны; это–особый мир субъективная реальность.
Во-вторых, на основе репродуктивных образов в сознании формируются конструкты, подлежащее опредмечиванию; благодаря творческой природе сознания создаются идеальные образы, не имеющие прямых прототипов в материальной действительности (способные однако, обрести впоследствии материальный статус).
В-третьих, имеется в виду также зависимость индивидуального сознания от материального бытия, понимается его реальная конечность смертность, в этом отношении его враждебность материальному бытию непримиримость с конечностью конкретно-сущего.
4. Различение душевной жизни и сознания
Оправдание различения душевной жизни и сознания заключается в следующем. Душевная жизнь в принятом нами смысле есть как исходная точка, так и постоянный, неустранимый субстрат всех явлений сознания. У новорожденного ребенка или у низших животных такое сознание исчерпывается одной лишь "душевной жизнью". С другой стороны, эта же душевная жизнь есть общий фон, всеобъемлющая стихия, лишь на почве которой и в неразрывном единстве с которой возможны высшие формы сознания. Они суть не что иное как усложненные виды душевной жизни, ибо они суть тоже "переживания". Душевная жизнь есть зародыш и субстрат всякого сознания вообще, правда, как чистая потенция. В чистом виде такая потенция проявляется лишь в низшей форме "душевной жизни вообще", в высших же своих обнаружениях всецело опирается на иную силу, как бы питающаяся хотя и не чуждыми ей, но всё же и не ею самою созданными соками.
Впоследствии мы разделим сознание на 3 области:
– предметного сознания;
– экзистенции (сознания как переживания) и
– самосознания.
5. Различение сознания и знания
Тейхмюллер (1832–1888) ввел различение понятий сознания и знания. Его последователь Алексей Козлов писал: «Все наше сознание мы можем разделить на 2 области: первоначальное или простое сознание и производное или сложное сознание». Несколько позже это различение развивается Козловым еще дальше. Первоначальное сознание «само по себе есть нечто невыразимое и несказанное... оно предшествует всякому знанию... оно бессознательно, а всякое знание состоит из отношений». «Выражение “знать непосредственно” – ошибочно и неточно: знать всегда можно только посредственно».
Отсюда вытекает следующее определение опыта у Козлова: «я разумею под опытом первоначальную, неясно сознаваемую деятельность ума, соединяющего элементы простого, непосредственного сознания». Козлов, как видим, тщательно различает то, что дано нам в “первоначальном сознании”, от всего, что привносит сюда деятельность ума, преображающего данные сознания в знание, которое всегда вторично, всегда “посредственно”. Исключительной ясности все эти анализы достигают в статье Козлова «Сознание Бога и знание о Боге». В “первоначальном сознании” мы находим, по Козлову, с одной стороны, непосредственное сознание Бога. Это сознание Бога остается само по себе, как и все в первоначальном сознании, “несказанным”, – и этого сознания Бога как непосредственной данности, ничто не может удалить из состава души. Но от “сознания Бога” надо строго различать всякие понятия о Боге, развитие и разнообразие которых образует все то, что мы находим в религиозных верованиях человечества.
Вследствие того, что всякое знание “посредственно”, падает, с одной стороны, наивный реализм, а с другой стороны, утверждается символизм всякого познания (о внешнем мире). Иными словами, познание вовсе не лишается связи с подлинным бытием; “исследование законов явлений нисколько не низводит содержание отдельных наук к чему-то фантастическому и бесполезному, – пишет Козлов, – потому что явления, изучаемые нами, все-таки не чужды реальности... в явлениях мы не имеем дела с действительными существами или вещами, как они суть сами по себе, не имеем дела прямо даже с деятельностями этих существ, но все-таки соприкасаемся с законообразным их отражением в нашем сознании”. “Мир материальный, – пишет Козлов в другом месте, – состоит только из образов, существующих в нашем сознании, но нельзя отрицать некоторого соответствия этого кажущегося мира образов с тем, что происходит в действительном мире субстанций, так что в явлениях первого своеобразно отражаются реальные события и порядок деятельности, принадлежащий существам второго”.
Поскольку “первоначальное сознание” заключает в себе “непосредственно данное”, оно, по терминологии Козлова, – абсолютно, тогда как всякое знание относительно: “оно состоит из мыслимых нами отношений между пунктами первоначального сознания, в котором еще вовсе нет знания”. Эта гносеологическая позиция разделяется в основном всеми русскими защитниками лейбницианства. В этом отношении Козлов, следовавший здесь Тейхмюллеру, имел несомненное влияние на нескольких мыслителей.
6. Сознание и бытие
Из тезиса Н. Лосского об органической сочетанности субъекта и объекта в акте познания (т. е. из тезиса о “гносеологической координации”) Франк делает вывод, что оба члена знания, субъект и предмет, должны мыслиться и существуют на фоне некоего объемлющего их единства. Тем самым, сознание не противостоит бытию, но включено в бытие. Сознанию противостоит лишь “предметный мир” – область “объективируемого”, в то время как само подлинное бытие (или “сущее” по терминологии Вл. Соловьева) не знает раздвоения на субъект и объект.
[pagebreak]
Однако из этого не следует, что отвлеченное знание предметного мира – субъективно и что лишь в постижении Всеединства мы имеем дело с интуитивным познанием. По Франку, предметное знание не менее объективно, чем “металогическое”, только оно (предметное, отвлеченное знание) направлено на поверхность вещей, на застывшее, мертвое бытие, а не на сокровенную глубину. Однако эта застывшая поверхность бытия существует объективно, а не как продукт познавательной конструкции! Так Франку удалось реалистически применить основной замысел интуитивизма.
7. Что же такое сознание?
1. Интегральная функция сознания.
1. В самом широком и общем смысле слово сознание употребляется в допущении, что всякое душевное явление есть "явление сознания". При невнимательном отношении к делу легко кажется, что сознание в этом смысле равносильно знанию переживаемого, тому, что часто называется "внутренним восприятием". Ясно, однако, что, поскольку этому приходится учиться, – иметь или "сознавать" душевное переживание и знать его – суть различные состояния.
Ибо сознание шире знания тем, что оно охватывает и безотчетные, неуясненные состояния самопроникнутости или "бытия-для-себя".
Следует отметить также, что познавательные содержания характеризуют лишь особую группу душевных явлений, которым присуща черта направленности, и притом только одну сторону этих явлений, именно саму цель или мишень, на которую мы направлены, тогда как само состояние направленности сознается при этом уже лишь в обычном, широком смысле, т. е. как всякое иное наше переживание. Именно потому, что в такой форме смутного познавательного содержания нам предстоит всегда лишь что-нибудь отдельное, – будь то предмет внешнего мира или какое-либо явление душевной жизни, – всё остальное содержание душевной жизни (включая и само переживание направленности) в этот момент "сознается" нами уже в иной форме. Оно не есть ни ясное, ни смутное содержание или предмет познания; оно не предстоит или противостоит нам, оно просто есть в нас или, вернее, есть мы сами.
Общая сознаваемость всей душевной жизни есть именно, за указанным исключением, намеченная нами непосредственная прозрачность, живое "бытие-для-себя", принципиально отличное, как это явственно показывает внимательное наблюдение, от того характера сознания, который присущ для нас “предметным содержанием”.
2. Сознавать = “отдавать себе отчет”
Когда мы говорим о ком-либо, что он "не сознает" чего-либо, например угрожающей ему опасности, важности или трудности предстоящей ему задачи, когда мы требуем, чтобы человек “отнесся сознательно” к нашим словам и т. п., под словом сознавать мы разумеем “отдавать себе отчет”, т. е. проще говоря, знать что-либо, отчетливо различать содержания предмета.
Различие между познающим и непознающим – как бы между бодрствующим и дремлющим сознанием – неизмеримо значительнее, чем различие между знающим и незнающим. Это различие между апперцепцией и перцепцией (Лейбниц) заставляет весьма часто называть сознанием вообще только бодрствующее, внимательное, обращенное на предмет сознание; но тогда оно есть предметное сознание. То самое, что в простом переживании было только нашим внутренним состоянием, становится здесь самостоятельным, вне нас сущим предметом, на которое направлено наше сознание. Всякий может вспомнить, например, переход от полудремоты, предшествующей пробуждению, к самому пробуждению, когда смутные, невыразимо слитые с нашим самочувствием грезы или кошмары вдруг преобразуются в различные и знакомые предметы вне нас; а более тонкое самонаблюдение обнаруживает то же самое и в каждое мгновение нашего бодрствования.
3. Сознание как сосредоточенность
Третье значение – самосознание, сосредоточенность. Дифференциация сопровождается интеграцией. Душевная жизнь, перестав быть сплошным бесформенным целым, как бы выпустив из себя щупальца, направленные вовне, вместе с тем сосредоточивается, уплотняется изнутри. По меньшей мере всякое практическое предметное сознание сопровождается этим характерным образованием ядра душевной жизни, "умышленности"; это отношение есть связь между предметом и нашим средоточием.
Быть сознательным – значит в этом смысле преобразовать безразличное единство душевной жизни в резко выраженную двойственность между центром некого пучка душевных лучей и сферой, освещаемой ими. Самосознание есть особый специфический вид сознания. Оно есть именно ядро душевной жизни, место, в котором общее душевное сознание как бы сгущается и тем самым просветляется – центральная часть пламени душевной жизни. Оно есть место, откуда ведется управление душевной жизни, где как бы хранится направляющая энергия сознания. Влечения и стремления присущи и душевной жизни; но хотения и желания всегда исходят из нашего я и в качестве сознательных волевых явлений явственно отделяются от слепых тяготений душевной жизни.
По большому счету это, конечно, есть только видимость действительно-свободной-сознательности, поскольку "сознательность" наших волевых действий часто лишь почетная фикция: у грешного смертного сознание по большей части находится в плену у слепой душевной жизни. – Но и фикция есть не ничто, а своеобразная реальность, и плененный вождь остается почетным, высшим лицом. Эта видимость сознательности в душевной жизни есть всё же форма, – хотя и неглубокая, только внешняя, – в которой обнаруживается подчиненность душевной жизни нашему я. | |
|
|
|---|
Жизнь нашего сознания слагается из 3 областей:
1) из сознания как непосредственного переживания – экзистенции,
2) предметного сознания и
3) самосознания.
Экзистенция дана в чистом виде или целиком заполняет наше сознание только в весьма редких, исключительных состояниях, обычно же образует лишь задний фон или промежуточную среду для других видов сознания.
Предметное сознание и самосознание суть отражения или проявления сферы духовности в области душевной жизни. Входя также, в известном смысле, в состав душевной жизни, предметное сознание и самосознание суть не проявления чистой субстанции душевной жизни как таковой, а усложненные, производные явления, выражающие взаимодействие душевной жизни с духовной областью, лежащей за ее пределами. –– Евангельское око (Лк. 11, 34), которое светло будет.
1. Предметное сознание
1. Предмет и Я
С т. зр. философской это самое понятная часть сознания.
Предметное сознание в качестве познания возможно лишь через связь нашего сознания с возвышающейся над нашим Я идеальной сферой бытия. Отвлеченное знание предметного мира вовсе не субъективно (в отличие от постижения интуитивного): предметное знание не менее объективно, чем “металогическое”, только оно (предметное, отвлеченное знание) направлено на поверхность вещей, на застывшее, мертвое бытие, а не на сокровенную глубину. Однако эта застывшая поверхность бытия существует объективно, а не как продукт познавательной конструкции!
Иван Ильин: «… содержание предмета должно состояться, обнаружиться, выступить в душе субъекта. Познающая душа должна предоставить свои силы и средства предмету; это необходимо для того, чтобы принять в себя его содержание, дать ему осуществиться в себе. Предмет должен как бы прозвучать своим содержанием в познающей душе; высказаться в ней; стрястись в ней; как бы выжечься в ее ткани; подлинно поприсутствовать в ней так, чтобы душа зажила стихией самого предмета и стала одержимою его содержанием. Только тогда человек может сказать, что он испытал предмет, что он приобрел первую основу всякого знания – предметный опыт. Вне предметного опыта невозможно никакое знание. Каждый ученый посвящает свои силы именно тому, чтобы приобрести и накопить подлинный предметный опыт. Каждый ученый превращает свою душу в хранилище испытанных содержаний. … Вне мобилизованного предметного опыта никакого знания никогда не было и не будет».
[pagebreak]
2. Различие между бессознательным и содержанием предметного сознания
В отношении состава душевной жизни необходимо придерживаться разграничения между душевной жизнью и содержанием предметного сознания. При этом следует исходить из традиционного деления душевной жизни на явления (будет дальше):
– интеллектуальные,
– эмоциональные и
– волевые.
3. Внимание
Если обычно, однако, чувственный материал непосредственно окружающей среды оказывает сильнейшее влияние на характер и строение познавательного содержания сознания, то это обусловлено некоторыми внутренними свойствами душевной жизни: с одной стороны, естественной инертностью познания, склонного идти по линии наименьшего сопротивления, и, с другой стороны, тем, что ближайшее окружающее нас предметное бытие имеет для нас особое практическое значение и потому в особой мере привлекает наше внимание. Основной, важнейшей ограничивающей силой человеческого знания является в действительности не внешняя ограниченность чувственно-доступного ему горизонта, а внутренняя ограниченность направления его внимания.
Внимание есть психологическое условие предметного сознания вообще. Из совокупности ежемгновенно протекающих в нас ощущений и образов предметный смысл, т. е. значение показателей некой объективной реальности, приобретают лишь те, на которые произвольно или непроизвольно мы направляем внимание. Поле внимания, сфера, озаренная или осмысленная вниманием, имеет всегда центральную точку как бы центр мишени, на которое устремлено внимание, – и периферические части, озаренные как бы лишь косвенными лучами внимания и потому пребывающие в промежуточном состоянии между чистыми образами и образами осмысленными, "опредмеченными". Вокруг же этого поля внимания простирается область чистых переживаний – ощущений и образов, не освещенных мыслью, а просто бессмысленно живущих в нас, в прихотливых переливах, роящихся в душевной жизни. В силу этого предметное сознание есть всегда результат некоторого отбора, и притом двойного: с одной стороны, из всей совокупности ощущений и образов лишь небольшая, избранная часть становится носителем предметного значения, и, с другой стороны, эта избранная часть истолковывается каждым сознанием различно, – точнее говоря, берется только с определенных сторон, как показатель лишь определенных предметных содержаний из бесконечного числа возможных вообще, связанных с ним предметных содержаний. Живя в деревне, один человек может обращать внимание на природу, другой – на людей и образ их жизни, третий – на строения, четвертый – на небо и пр.; но и природа – например, злаки и травы – для сельского хозяина означает одно, для ребенка – другое, для ученого-ботаника – третье. Так каждый человек из состава разнообразия окружающей его среды подбирает себе свой особый мир.
Чем определяется направление этого отбора? Конечно, тем, что мы в широком смысле слова называем нашими "интересами", – будут ли то первичные оценки-стремления или более развитые, сознательные цели и хотения. Какими бы силами душевной жизни ни производилось деление предметов окружающего мира на "важные" и "неважные", "интересные" и "неинтересные" – для нас фактически это деление совпадает с делением среды на стороны, обращающие на себя наше внимание, и стороны, ускользающие от него. Но так как лишь при направлении внимания предметы впервые вообще открываются нам и начинают конкретно для нас существовать, то мир практически для нас существует только как единство всего "важного", так или иначе "интересного" или "существенного" для нас.
Подобно душевной жизни, предметное сознание человека не ограничено в том смысле, что не имеет твердых, замыкающих его границ. Напротив, то обстоятельство, что мы принципиально можем познавать всю бесконечность реальности, свидетельствует, что именно в потенциальной форме наше предметное сознание безгранично. Подлинным предметом его является всегда, как мы это подробно показали в другом месте, всеединство бытия во всей его бесконечной полноте. Но этот предмет присутствует в сознании лишь как X, как непроясненная бесконечная тьма чего-то вообще или – что то же самое – всего вообще. Мы непосредственно имеем перед собой эту бесконечность, не зная ее содержания. Здесь, однако, для нас существенно лишь двоякое. Во-первых, поскольку из этого неопознанного бесконечного единства выделяется опознанная часть, принципом отбора являются наши интересы, определяющие направление нашего внимания; этим намечается особая часть мира, которая для нас образует центральную, существенную часть. И во-вторых, эта избранная, опознанная часть бытия, сливаясь с единством нашей душевной жизни, формируется в особый производный мирок, с особым центром в лице нашей собственной личности или ее главенствующего интереса, и с особым размещением своих частей.
[pagebreak]
4. Память
Всякое предметное сознание обнаруживает особую сторону, – память.
"Память", как известно, есть общее название для совокупности многих разнообразных явлений и черт душевной жизни и сознания. Вся полнота этого многообразия нас здесь не интересует, да она в общем уже в достаточной мере уяснена психологическим анализом. Но обычно не вполне отчетливо разграничивают две принципиально разных стороны этого многообразия – причисляемые к памяти явления или черты чистой душевной жизни, с одной стороны, и те моменты памяти, в силу которых она есть прежде всего и по существу предметное сознание, –с другой. Так, чистое воспроизведение в смысле простого факта, что раз пережитое как бы потенциально остается в распоряжении душевной жизни и может снова переживаться без всякого внешнего раздражения, а также так называемое первичное воспоминание – то, что к ощущению непосредственно примыкает воспроизведенный его образ, – и т. п. суть черты душевной жизни, выражающие просто невременность или потенциальную сверхвременность душевной жизни, присущий ей характер потенциально всеобъемлющего единства. Этим явлением противостоят такие, как знание прошлого, узнавание воспринятого или воспроизведенно-представляемого, локализация в прошлом, сознательное припоминание и т. п. – явления, которые характеризуют память как некоторое знание и предметное сознание. Лишь эта последняя – по существу самая важная – сторона памяти нас здесь интересует.
В этом смысле память может быть определена как знание пережитого или раз познанного. В лице памяти в этом смысле мы имеем своеобразную черту сознания, феноменологическая особенность которой, если мы не ошибаемся, еще не была оценена в достаточной мере. Нигде субъективно-объективный характер единства предметного сознания не обнаруживается так ярко, как в лице памяти. С одной стороны, память есть знание, которое, как всякое знание, направлено на предметное бытие, – именно на объективную действительность прошлого. С другой стороны, это знание – в отличие от знания в собственном смысле слова – имеет своим предметом и объемлет не всю бесконечную полноту самой объективной действительности, а лишь тот ее отрезок, который уже был познан, усвоен нами, т. е. который вошел в состав "нашей жизни"; и мы имеем право сказать, что память есть самопознание или самосознание, – знание внутреннего содержания того субъективного мирка, который мы в широком смысле слова называем нашей жизнью. Память, коротко говоря, есть способность обозревания предметного мирка как субъективно-объективного единства. Строго говоря, этот предметный мирок существует лишь в силу памяти, есть сам не что иное, как сознаваемая целостность пережитой, включенной в субъективное единство совокупности предметных содержаний. Лишь в силу этого сохранения, потенциального удержания в составе некоего длительного обозримого единства всего, на что хоть раз был направлен луч предметного сознания и что через этот луч как бы соприкоснулось с нашей душевной жизнью, – лишь в силу этого, так сказать, прилипания к сверхвременному единству души предметных содержаний, раз затронутых или освещенных сознанием, возможно образование "предметного мирка" – то го, что мы зовем нашим индивидуальным сознанием в конкретном смысле этого слова. Благодаря этому наша душа в течение всей своей жизни как бы облепляется всеми предметными содержаниями, которые она .сознавала или познавала, и становится живым носителем этого приобретаемого ею предметного облачения – подобно тому как (пользуясь метким образом Платона) мифическое морское божество выходит из воды, облепленное ракушками и водорослями; это облачение сливается в живое единство с его носителем и для многих, слишком многих душ заслоняет собою или искажает естественные прирожденные формы того, что Платон называл обнаженным телом души саму внутреннюю творческую энтелехию душевной жизни.
Механизм этого "прилипания" раз познанных или сознанных содержаний выражается, как известно, в так называемых законах ассоциации". В настоящее время ни для кого не секрет, что в лице этих "законов" мы имеем лишь грубые, приблизительные я чисто внешние определения гораздо более глубоких и центральных сил или соотношений душевной жизни. Не углубляясь здесь в бесконечные споры, выросшие вокруг формулировки этих законов, и оставляя в стороне все детали, уясним себе в общей форме принцип этого механизма, непосредственно вытекающий из нашей характеристики душевной жизни и предметного сознания и – если мы не ошибаемся – вполне согласующийся с наиболее существенными достижениями новейшего углубления вопроса об "ассоциации". Для нас, конечно, не может быть и речи о каком-либо соединении или слеплении между собой двух отдельных, обособленных "представлений" или душевных явлений вообще, ибо ни в душевной жизни, ни в предметном сознании нет вообще таких отдельных, замкнутых в себе содержаний или явлений. Всякая ассоциация, по какому бы пути она ни шла, есть в конечном итоге – как это теперь достаточно уже выяснилось – ассоциация части с целым, непосредственное слияние частного содержания с более широким или глубоким слоем душевного единства, как бы врастание всего вновь притекающего частного материала в это целостное единство. Но здесь именно сказывается характерная двойственность, присущая единству памяти как предметного сознания. Смутное сознание этой двойственности, по-видимому, проникает собою все в большинстве случаев довольно беспомощные и логически неотчетливые споры о принципах ассоциации и не позволяют примириться с единым принципом. Память есть, с одной стороны, единство предметного сознания, которое в качестве знания в конечном счете выражает лишь объективное единство самого предметного бытия и, с другой стороны, субъективное, определенное целестремительными формирующими силами единство душевной жизни. Будучи одновременно и объективным знанием, и субъективным самосознанием, она предполагает всегда два синтеза – объективный и субъективный, включение познанного содержания как в объективное, ему самому присущее единство системы бытия, так и в субъективное единство нашего предметного мирка как системы и обнаружения формирующих сил нашей душевной жизни. Поэтому здесь необходимо выступают 2 конкурирующих между собой принципа объединения – воспоминание по объективному порядку или объективным связям самих предметных содержаний и воспоминание по субъективному порядку их опознавания и сознавания. Так как предметное сознание одной своей стороною – осознанными в нем предметными содержаниями – прикасается к объективному бытию и в этом смысле есть отрезок объективного бытия, другой же своей стороной – как единство и порядок самих процессов сознавания и познавания – принадлежит Душевной жизни, то синтез, осуществляемый в лице памяти, может идти также по двум направлениям, – быть обозрением предметного мирка" либо как части объективного бытия, либо же как единства субъективного порядка его переживания. В этом двуединстве конкретно обнаруживается, что наш "предметный мирок" есть, с одной стороны, отрезок объективной действительности, способный расширяться в сторону всеобъемлющего единства самого объективного бытия, и, с другой стороны, – лишь как бы периферия субъективного единства нашей жизни.
[pagebreak]
… Это промежуточное положение или значение памяти как субъективной формы предметного единства или как сферы, в которой абсолютное всеединство бытия соприкасается с частным потенциальным всеединством нашей духовной жизни и дано нам отраженным в последнем, находит свое выражение также в промежуточном характере той сверхвременности, которая образует существо памяти. Не раз указывалось, что в лице памяти мы имеем непосредственное фактическое свидетельство сверхвременного единства нашего сознания, явно несовместимое ни с каким механистическим или атомистическим пониманием душевной жизни. Как ни справедливо само по себе это указание, оно упускает из виду производный и относительный характер того единства, которое обнаруживается в лице сверхвременности памяти. Память есть лишь производная и ограниченная форма знания; и последним, основным свидетельством сверхвременного единства души должен быть признан – по примеру Платона блж. Августина самый факт возможности для нас знания, т. е. соучастия души в абсолютном единстве и вечности знания. Поскольку же память по существу ограничена пределами нашей жизни, для нее, как таковой, характерна лишь относительная сверхвременность: она есть именно объективная сверхвременность знания в субъективной, лишь потенциальной невременности душевной жизни. При этом не только как это ясно само собой объективное всеобъемлющее единство самого бытия и знания простирается дальше того ограниченного клочка бытия, который обозревается нашей памятью, но и субъективное единство и невременность нашей жизни гораздо шире нашей памяти: так, переживания первых лет нашей жизни входят в состав единства душевной жизни, но не объемлются единством памяти как предметного сознания; и многие вообще содержания нашего душевного бытия лежат за пределами нашей памяти. Сверхвременность памяти есть, таким образом, относительное, производное единство абсолютной сверхвременности знания или предметного сознания с субъективно-потенциальной невременностью душевной жизни. | |
|
|
|---|
| 1. Градации бессознательного
Современная светская психология (Вл. Леви, «Искусство быть собой») утверждает, что в целом человеке есть 4 слоя:
– внесознательный;
– бессознательный;
– подсознательный;
– сознательный.
1. Внесознательно …
работает селезенка, печень, костный мозг, белые кровяные тельца и прочее внутреннее хозяйство организма, в том числе и большинство клеток самого мозга...
2. Бессознательно …
человек ворочается во сне, вскрикивает от боли, хватается за ушибленное место, подражает, стремится не быть одиноким, продолжить род, стремится получить свою меру наслаждения и страдания...
3. Подсознательно …
тревожится за будущее, когда к тому еще как будто нет оснований, испытывает запрещенные влечения, стремится выставить себя в лучшем свете даже когда это совсем не нужно, в то же время знает свою истинную цену, замечает массу вещей, кое-что подозревает, строит и несбыточные, и вполне реальные планы, часто завидует, иногда решает задачи и сочиняет...
4. Сознательно …
хранит деньги в сберегательной кассе, летает самолетами Аэрофлота, говорит комплименты, при холодной погоде тепло одевается, принимает лекарства, бросает курить, опять-таки подражает, сочиняет, подозревает...
2. Сравнение с айсбергом
1. Машинальность
Примерно так можно обозначить ступени от уровня абсолютной неосознаваемости до полной осознанности. Даже неискушенный читатель видит, сколь нечетки границы: “верх” неосознаваемого и “низ” сознания все время переходят друг в друга, и порой просто невозможно сказать, как действует и мыслит человек – подсознательно или сознательно.
* * *
В периоды экзаменационных сессий на переходах метро «Университет» можно увидеть студентов, читающих на ходу. Взгляд почти неотрывно устремлен в книгу, в то же время молодой человек идет довольно уверенно, ни с кем не сталкиваясь, вовремя сторонится, ни одного лишнего движения. Вот, не отрываясь от книги, сходит с эскалатора... Очевидно, он все-таки видит окружающее уголками глаз...
Таким полуосознанным или полуподсознательным действиям нет числа. Бросок вратаря на мяч может быть и рассчитанным, и вполне безотчетным: его “бросает”, и только в следующее мгновение он успевает осознать, что это произошло. Шофер на машине ориентирован и сознателен, но в момент неожиданной опасности срабатывает, как автомат...
Молодой человек стоит в очереди за билетами в кино. Решения встать в очередь было принято абсолютно сознательно. Решение пойти с возлюбенной в кино имело подсознательный мотив расположить ее к себе, показав, что он парень как парень и заботится о ее развлечениях. Но почему же он влюблен именно в нее и, главное, почему вообще влюблен? Это уже область бессознательного... Потом, когда влюбленность пройдет, он сможет вникнуть и в это.
Слой, безотчетного присутствует в психике всегда, в любой момент, даже когда кажется, будто сама работа подсознания стала доступной сознанию (как это было, например, при творческих озарениях у математика Пуанкаре). Нет, в момент настоящего знать о содержании своего подсознания нельзя. Но о нем можно судить потом, косвенно, и его работу можно предвидеть.
2. Сознание – верхушка айсберга
Можно сказать и так: сознание – это “верхушка айсберга” подсознания. Главный тут постулат: нет ничего подсознательного, что не могло бы рано или поздно осознаться, и нет ничего сознательного, что не могло бы уйти в подсознание.
3. Человек – свернутая вселенная
Невесть сколько чувств, догадок, идей живут, дремлют и гаснут в нас, так и оставаясь «свернутыми», не доходя до «верха». Время «жизни» в сознании того или иного представления, чувства, мысли и т. п. установить нелегко; в подсознании же это время неопределенно: и эхо прошлого, и эскизы будущего движутся в нем как бы разрыхленно, взвешенно, без жесткой взаимной связи, и поэтому никогда нельзя быть вполне уверенным, что там есть и чего нет...
[pagebreak]
3. Взгляды на бессознательное
Немало ученых и философов отвергают понятие бессознательного или, по крайней мере, относятся к нему очень сдержанно и скептично. Такова позиция ряда представителей постпозитивистской философии науки, аналитической философии, экзистенциализма, феноменологии, диалектического материализма.
Из числа советских психологов категорически отрицал бессознательное Гальперин[5]. В самом деле, как возможно достоверное знание о том, что по самому своему определению не может быть доступно никакому явному наблюдению? В истории философии и психологии существует достаточно длительная традиция, восходящая к Декарту, которой свойственно игнорирование бессознательного, так как духовное в ней связывается только с сознанием, сводимым к мышлению.
Что же касается сторонников бессознательного, то их позиция по вопросу о соотношении сознания и бессознательного зависит от того, как понимается само бессознательное. А здесь история философской и научной мысли отличается большим разнообразием.
1. Анамнесис
Предысторией бессознательного можно считать учение Платона об анамнесисе – припоминании душой созерцавшихся ею до вселения в тело всеобщих истин. Бессознательное, таким образом, трактовалось гносеологически – как неактуализированное знание, а связь сознания с бессознательным – как воспоминание.
2. Перцепции и апперцепции
По качеству добываемые знания разнятся. Гносеологическая линия понимания бессознательного была продолжена в Новое время Лейбницем, различавшим «малые перцепции» (досознательные восприятия, Марина Цветаева бегала в детстве к памятникпушкину) и апперцепцию, самосознание.
Одни человеческие представления (их большинство) характеризуются смутностью – это перцепции. Но бывают и ясные представления – это апперцепции.
Положим, я сижу на берегу большой реки. Я вижу вдали что-то похожее на туман; потом впечатление проясняется, и я отчетливо воспринимаю какой-то дымок. Может быть, это – поднявшееся над рекой облако; может быть, это – дым отдаленной фабричной трубы или идущего вдоль берега паровоза. Но вот дымок, казавшийся сначала неподвижным, начинает приближаться, следуя извилинам реки; а вместе с тем мое ухо ясно начинает различать усиливающееся по мере приближения шлепанье по воде. И вдруг мне окончательно становится ясным несомненный смысл всего воспринимаемого, смысл, разом превращающий весь хаос моих восприятий в единую, целостную картину. Это – пароход идет вниз по течению! Все, что раньше мне представлялось или казалось, – облако, дым фабрики или паровоза – отбрасывается мною как только мое, мнимое, психологическое. Я нашел нечто сверхпсихологическое, что больше всех моих ощущений, переживаний, мыслей, общее искомое моих мыслей, которое ими предполагается и которое поэтому называется «с-мыслом». В отличие от всего того мнимого, кажущегося, что я отбросил, это мысленное содержание, сознаваемое мною как смысл, утверждается мною как общеобязательное. Раз для меня ясно, что я вижу и слышу пароход, идущий против течения, я требую, чтобы и все признавали то же самое. То же самое мысленное содержание должно выразить «с-мысл» переживаний и восприятий других людей, которые тут же рядом со мною смотрят вдаль в том же направлении и слушают. (Евгений Трубецкой).
3. Досознательное
Трактовку бессознательного как неосознанной неактуализированной психической деятельности продолжили в XIX в. немецкие психологи Гербарт[6], Фехнер[7] и Вундт[8]. Они понимали его как досознательное психическое, которое потенциально способно войти в сферу сознания, ибо отличается от него лишь количественно, а не качественно.
4. Субстанциальное бессознательное
Еще одно направление философского понимания бессознательного имело своей общей чертой ту или иную форму субстанциализации его, т. е. наделения самостоятельным бытием, независимым от душевной жизни человека.
1) Примером может служить философия Шеллинга, который считал природу «дремлющим духом», а сознание духом бодрствующим, просыпающимся полностью в человечестве. Высшую форму духовности он видел в искусстве, где происходит наиболее адекватное слияние с бессознательной «поэзией природы».
2) Субстанциализация бессознательного в философии XIX в. была связана с иррационализмом (Шопенгауэр, Э. фон Гартман, Ницше). Так, Шопенгауэр считал сутью всего сущего бессознательную мировую «волю к жизни», которая объективируется в виде природы и человека. А Э. фон Гартман субстанциальное духовное начало прямо именовал «бессознательным», а сознание считал лишь одним из его проявлений и орудий.
5. Бессознательное как скрытое мотивационное поле
Еще одно направление в осмыслении бессознательного было связано с изучением психопатологических и гипнотических явлений. В основе их, считали представители данного направления (французские психиатры XIX–XX вв. Бернгейм, Льебо, Жане, Шарко), лежат динамические процессы чисто психологического характера, которые протекают вне сознания, не контролируются им и которые отличны от феноменов сознания. Специфика данного подхода к бессознательному заключается также в смещении его проблематики в мотивационную сферу, поиск бессознательных детерминант поведения.
6. Психоанализ – Зигмунд Фрейд (1856–1939)
Создателем наиболее распространенной и влиятельной концепции бессознательного в XX в. был 3. Фрейд. Он различал собственно бессознательное – то, что вообще никогда не осознается в оригинальном виде (сексуальные и агрессивные влечения, а также вытесненные из сознания мысли, впечатления, импульсы), а также предсознательное – то, что может осознаваться при определенных условиях (нормы морали, ценности, компоненты рационально-волевой сферы). Осознаваться может только то, что совместимо с социокультурной конституцией личности. Сознание же связано с восприятием внешнего мира и управлением моторными актами. К области бессознательного Фрейд относил также так называемое «архаическое наследство» человечества – коллективную «копилку» представлений, типических реакций и механизмов психики.
Психоанализ возник как рабочая гипотеза 3игмунда Фрейда, и долгое время его существование было связано исключительно с Фрейдом и небольшой группой последователей австрийского ученого. Ко второму десятилетию XX в. психоанализ выходит из изоляции и начинает распространяться, приобретая все новых и новых сторонников в различных странах. Он развивается и как теория, проникая в сферы, весьма далекие от области его возникновения – психотерапии. Растет влияние психоанализа на самые разные отрасли общественного сознания; к началу 30-х годов оно становится уже весьма заметным. После Второй мировой войны (кон. 40-х – 50-е годы) для психоанализа наступает эпоха расцвета. Психоаналитические теории доминируют в психиатрии и педагогике (особенно в США), широко применяются в ряде областей гуманитарного знания – в психологии, социологии, этнографии, философии, искусствоведении, драматургии.
Свои соображения в области этнографии Фрейд высказал в работе «Тотем и табу» (1912-1913). Антропологические гипотезы Фрейда вдохновили многих ученых-этнографов, одни из которых стали их развивать и систематизировать (Геза Рохейм), а другие, проведя полевые исследования и убедившись в неточности этих гипотез, создали, отталкиваясь от них, свои собственные концепции. Так, Б. Малиновский пришел к выводу о том, что Эдипов комплекс отнюдь не универсален в том виде, как его описал Фрейд, а Р. Бенедикт и М. Мид продемонстрировали пластичность человеческой природы, считавшейся у Фрейда неизменной, и строгую зависимость особенностей психики от особенностей культуры.
Еще одним феноменом, подступиться к объяснению которого подтолкнула Фрейда логика развития его теории, было лидерство. В работе «Массовая психология и анализ Я» (1921) основатель психоанализа обращает внимание социальных психологов на либидную основу связей между индивидами в группе. Эти идеи Фрейда создали теоретическую предпосылку социально-психологического анализа политических отношений и заложили основы политической психологии как отрасли знания.
Яркой иллюстрацией объяснительных возможностей фрейдизма стал анализ личности Леонардо да Винчи. Австрийский ученый предложил искать разгадку его творчества и личности в обстоятельствах раннего детства. Анализируя дневники и, особенно, воспоминания раннего детства великого гения Возрождения, Фрейд выдвинул несколько гипотез об особенностях его психосексуального развития («Леонардо да Винчи и воспоминание его детства», 1910). Раннее сексуальное любопытство, разбуженное во младенчестве, и тоска по матери, разлученной с ним в тот же период, – таковы, по Фрейду, главные пружины неутомимого исследовательского энтузиазма Леонардо. Данным примером исторического психоанализа Фрейд положил начало целому жанру – жанру патографии. Впоследствии – он еще несколько раз предпринимал патографические исследования, объектами которых стали Ф. М. Достоевский и американский президент Вудро Вильсон. От этих исследований Фрейда до наших дней тянется традиция патографических изысканий в области политологии и искусствоведения.
[pagebreak]
4. Бессознательное как основа душевной жизни
1. Иррациональное
В чём же состоит само бытие душевной жизни? Это есть именно то, что мы называем переживанием или непосредственным бытием, поскольку оно не исчерпывается сознанием. Более того, этот момент непосредственного-бытия есть более существенный и первичный признак душевной жизни, чем момент сознания. В той мере, в какой жить важнее и первей, чем сознавать, в какой действенность предшествует созерцанию, душевная жизнь есть прежде всего реальная сила, и лишь производным образом идеальный носитель сознания. Убеждение в первичности иррационального в человеческой жизни составляет главное завоевание современного понимания человеческой жизни (в психологии и обществоведении), добытое в борьбе против рационализма и спиритуализма прежнего времени.
Митр. Антоний Блюм писал: «Ещё и сегодня мы пребываем в заблуждении, будто всё иррациональное непременно сомнительно. Но иррациональное – не значит "неразумное". Существует, например, множество оттенков человеческой любви: дружба, родственные чувства, любовь, выделяющая из множества людей того единственного, кто нам дороже всех, благодаря кому весь мир вдруг перестраивается для нас. Подобное переживание, столь яркое, сложное и всеобщее, относится к области иррационального, в том смысле, что его нельзя создать рассудочным путём: любовь не есть итог оценки всех "за" и "против". Это непосредственное переживание, встающая перед нами несомненность, слишком глубокая, чтобы мы могли её описать в рассудочных категориях. Мы должны принять опыт любви с предельной полнотой, беречь и открывать красоту вещей и людей [не превращая эти откровения в повод ослепнуть, когда сотворяем идолов]. И тогда, открыв в этом плане измерение, которое превосходит разум, которое можно исследовать, но нельзя [невозможно] выдумать, мы станем много ближе к возможности откровения о Боге».
В качестве чистой жизни, бытия, силы, действенности душевная жизнь есть актуальная, готовая относительно самоутвержденная реальность. В качестве же сознания она есть лишь потенция, возможность, как бы зародышевое состояние или сырой материал для реальности, которую она может приобресть лишь извне, через приобщение себя к актуальности духа.
2. Несознаваемое
Мы имеем ряд явлений, теснейшим образом связанных с нашей душевной жизнью, играющих в ней значительную роль и имеющих все внешние признаки явлений душевных – и в то же самое время, по непосредственному свидетельству самонаблюдения, несознаваемых. Для господствующего понимания душевной жизни, однако, бессознательное душевное явление есть простое contradictio in adjecto, вопрос о котором решается так же просто, как вопрос о деревянном железе и круглом квадрате. Но следует учесть следующее:
1) едва ли не каждый из нас может при известных условиях диктовать или писать нечто, о чем он сам и не подозревает; спиритизм; объяснение этого заключается в том, что за пределами нашего бодрствующего сознания в нас и наяву продолжает действовать не замечаемое нами душевное состояние, аналогичное сну, работа которого, с помощью указанных приёмов может быть легко обнаружена; в основном в этом сне наяву мы являемся проводниками различных энергий [на этом основано монашеское трезвение];
2) в школе Фрейда обнаружилось, что многие душевные и нервные болезни – если не большинство из них – объяснимы тем, что некоторые тягостные и мучительные для нас представления, чувства, желания, которые именно в силу своей тягостности как бы изгнаны из пределов сознания и о которых сами пациенты даже и не подозревают, оказывают как бы подземное давление на сознание и тем нарушают его нормальное функционирование. И лечение основано на том, что часто достаточно одного этого освещения сознанием, чтобы такой подсознательный элемент жизни потерял свою исключительную болезненную остроту и силу;
3) сомнамбулизм, раздвоение и сужение личности при истерии – где ряд элементов душевного состояния остается не сознанным для нормального сознания пациента, т.е. настолько ушедшие из его памяти, как будто они совсем не сознавались им;
4) рассеянному человеку, в особенности человеку, углубленному в созерцание чего-либо или в упорное размышление, задается вопрос; он по-видимому его не слышит, потому что не реагирует на него; через некоторое время он разумно отвечает на него по собственной инициативе, как будто вопрос был только что ему поставлен;
---5) истерическая анестезия оказывается лишь крайним, предельным случаем рассеянности;
5) известно, что многие люди способны, ложась спать, внушить себе проснуться в определенный час – и просыпаются как по образцовому будильнику. В какой форме эта мысль жила в них во всё время сна?
6) готовые вспыхивающие решения у творческих людей – озарения.
На самом же деле сознание очень разнится по ясности и интенсивности. Вся влиятельность и убедительность художественных образов основана на однородности в душевном переживании качественно разнородного.
3. Подсознательное
1. Градации сознания
Чем дальше идет развитие психологического наблюдения, чем более утончается самонаблюдение, тем очевиднее становится глубокая мысль Лейбница о ступенях, или степенях сознания, о непрерывности перехода в нем от минимума к максимуму ясности и интенсивности. Было время, когда казалось, что сознание доступно нам только в форме самосознания или предметного сознания, когда считалось логически противоречивым утверждать, что мы можем иметь что-либо в сознании, чего мы не замечаем или в чем не отдаем себе отчета (вспомним основанные на этом допущении возражения Локка против "врожденных идей"). И отголоски такого мнения можно встретить в психологии вплоть до нашего времени. Уже само намеченное нами выше различение сознания-переживания от мысли и созерцания, от предметного сознания и самосознания есть по существу завоевание психологической интуиции Лейбница и идущего по ее стопам новейшего уточнения самонаблюдения. Но это сознание-переживание всегда ли само однородно по своей силе или ясности как сознания?
Приведенные выше примеры полудремоты или аффекта суть ли низшие, доступные нам формы сознания? Еще более тонкое и обостренное наблюдение показывает, напротив, что сознание-переживание само может иметь различные степени. Психологам удавалось в прямом ли или в ретроспективном наблюдении – подметить состояния сознания, гораздо низшие, чем приведенные выше примеры чистых "переживаний". Что испытываем мы в первые дни и месяцы нашего земного существования? Что мы сознаем в момент первого, едва начинающегося пробуждения от глубокого сна или – еще лучше – обморока? Или что сознаем мы в момент, непосредственно предшествующий потере сознания при наступлении обморока или полной анестезии? Описать это, конечно, почти невозможно за отсутствием соответствующих слов, но дело тут не в описании, а в простом констатировании.
Толстой вспоминает о смутном состоянии неловкости, несвободы и невыразимого протеста, которое заполняло его сознание, когда его пеленали.
А. Герцен-сын описывает состояние своего пробуждения от обморока.
Сомнений здесь быть не может: сознание, взятое даже как непосредственное переживание, за устранением всего предметного сознания и самосознания, по свидетельству опыта допускает еще переходы по силе и может быть прослежено до некоторого своего почти исчезающего минимума. Отрицание возможности степеней сознания у Гартмана (Philosophic des Unbewussten, т. 2, гл. 111,4) основано на смешении сознания с предметным сознанием, в конечном счете – со знанием.
2. Антиномия бессознательного
Но тут мы стоим перед основным возражением: даже минимум сознания – скажут нам – не есть полная бессознательность и потому ничего не говорит о последней; количественные различия в степени или силе сознания принципиально отличаются от качественного различия между присутствием и отсутствием сознания. Явление же отсутствия сознания никогда не может быть опытно констатировано, ибо, чтобы иметь опыт, надо иметь сознание.
Но это возражение несостоятельно уже потому, что доказывает слишком много. Ведь опытно констатировать – это все равно что опытно знать, т. е. иметь отчетливое представление о предмете или, точнее, иметь содержание как предмет очевидного суждения. Как же мы можем в таком случае опытно констатировать состояния сознания, неизмеримо низшие и слабейшие, чем состояние отчетливого познавания, – состояния, в которых у нас нет ни объектов, противостоящих нам, ни суждений о них? Недоумение, очевидно, решается тем, что непосредственный опыт основан на т. н. первичном воспоминании т. е. на сохранении и присутствии предыдущего, низшего состояния сознания в составе последующего, высшего. Но если так, то усматриваемое в опыте состояние сознания никогда не есть простое определенное качество, как бы говорящее только о самом себе, а есть всегда некоторое сложное целое, в составе которого присутствуют и простейшие, менее интенсивные и ясные, чем само целое, элементы. Иначе говоря, в содержании такого самонаблюдения нам дана не одна определенная ступень сознания, а само движение перехода с одной ступени на другую, как живое целостное единство, как некий отрезок динамического целого, по которому мы имеем непосредственное знание о самом целом как таковом.
Для душевной жизни характерно относительная однородность и сродство самих качественных различий. Поэтому в ней не существует тех резких непроходимых разграничений, которые даны в логических различиях между предметными содержаниями, а есть постоянная непрерывность в переходе от одного к другому, качественная близость всего бесконечного ее многообразия.
1) Так "круглый квадрат" как геометрическое содержание есть бессмыслица; но в непосредственных конкретных образах вполне возможен непрерывный переход от образа квадрата к образу круга через постепенное закругление сторон квадрата и стушевывание заостренности его углов (или в обратном направлении), возможно, следовательно, и уловление чего-то промежуточного между тем и другим, пример чего в изобилии дает художественная орнаментика, в особенности при вычурности ее стиля.
2) Точно так же звук как предметное содержание лежит в совсем иной качественно области бытия, чем цвет, и логический переход от одного к другому невозможен. Но известный факт "цветного слуха", который есть нечто большее, чем непонятная ассоциация между разнородными содержаниями, свидетельствует, что в душевной жизни на известном ее слое возможно переживание качественной однородности этих столь разнородных ощущений.
[pagebreak]
3) О том же свидетельствуют странные отождествления в кошмарном сне, когда мы считаем вполне естественным и очевидным, что одно лицо, оставаясь самим собой, есть вместе с тем совсем другое лицо, а иногда и какое-нибудь чудовищное животное или что, задыхаясь в дыму пожара, мы одновременно тонем в море и т. п. И вся влиятельность и убедительность художественных образов основана на этой однородности в душевном переживании качественно разнородного.
Из этого для нашего вопроса следует одно: само противопоставление количественных отличий между светлыми и темными, сильными и слабыми состояниями сознания, с одной стороны, и качественного отличия между сознательными и бессознательными душевными явлениями, с другой стороны, в корне ложно. Как отличие первого рода не тождественно с качественной однородностью, так и отличие второго рода не есть абсолютная, непроходимая качественная разнородность. Сторонники и противники идеи "бессознательного" обыкновенно одинаково не правы, последние – отрицая возможность уловления чего-то, качественно столь отличного от обычного состояния душевной жизни, первые – подчеркивая абсолютность самого этого различия.
3. Подсознательное как ослабленное сознание
1. Поэтому прежде всего вместе со многими современными авторами мы предпочитаем говорить о "подсознательном" вместо "бессознательного", чтобы отметить относительность самого различия, неадекватность его характеристики через чистое или логическое отрицание. Бессознательное – или, как мы отныне будем говорить – подсознательное есть для нас лишь бесконечно мало сознаваемое, предел ослабления сознания-переживания; причем вместе с тем необходимо помнить об общем законе душевной жизни, по которому количественное различие есть вместе с тем и качественное, следовательно, признать, что такое понимание подсознательного ничуть не мешает нам говорить о нем как об особом, своеобразном типе душевных явлений. Мы, конечно, не можем уловить непосредственным опытом подсознательное в его чистой, изолированной от иных состояний форме; но умение пристально, чутко вживаться в пограничные состояния ослабления сознания дает нам возможность конкретно наметить путь к этой области, как бы предвидеть конец клубка, который мы распутали почти до конца, или первый исток реки, до высших верховий которой мы уже дошли, так что в конце доступного горизонта мы почти видим или видим в туманных очертаниях ее первое зарождение. Подсознательное познается тем своеобразным темным знанием, logismoV noqoV, которое предугадывал уже гений Платона.
Большинство защитников понятия "подсознательного" обосновывают его косвенно, ссылкой на факт действий живых существ, необъяснимых иначе как в виде результатов более или менее сложных умственных процессов и вместе с тем не сознаваемых самими деятелями. Эти указания, при всей их практической, жизненной убедительности, как мы видели, не разрушают философских сомнений, ибо оставляют по крайней мере мыслимым объяснение таких фактов чисто физиологическими процессами. «Никто еще никогда не показал, – говорит Спиноза, – пределы того, на что способно наше тело». Отчего не допустить, что наше тело – головной или даже спинной мозг – могут сами "рассуждать", "вычислять" и т. п., т. е. функционируют так, что результаты их деятельности тождественны итогам, в других случаях обусловленным сложными умственными процессами? И если "душа" есть сознание, то, по-видимому, вообще не остается места для другого допущения. Для противодействия этим сомнениям мы пытались, в согласии с нашим общим методом, подойти к явлениям подсознательным с иной, внутренней их стороны. Мы судим о них или утверждаем их наличность не на основании умозаключений от их предполагаемых следствий, а на основании наблюдения их собственного существа. В чем состоит это существо? В подсознательных душевных явлениях, с нашей точки зрения, дано чистое переживание, как таковое, т. е. сама сущность душевной жизни, изолированная от высших форм бытия или от высших своих проявлений.
2. Подсознательное есть очень мало осознаваемое, иногда – предел ослабления сознания-переживания. Подсознательное познается тем своеобразным темным знанием, которое предугадывал уже гений Платона.
Подсознательная жизнь – это есть само переживание, само внутреннее бытие субъекта; и оно вовсе не предполагает сознанности, хотя бы слабой. И ведь важнее всего на свете для нас не данное содержание нашего сознания, и не сама сознательность как таковая, и не единство того и другого, а бытие – какое бы то ни было – самого вот этого неповторимого носителя сознания, того, что мы называем я и что по самому существу для каждого из нас есть в единственном числе как неповторимый и ни с чем не сравнимый центр всего остального. Этот бесформенный и бессодержательный "носитель сознания" (бесконечно дорогое нам я – душа по терминологии Евангелия) есть для нас лишь живая, реальная точка бытия, которая от всего на свете отличается тем, что это есть точка, в которой бытие есть непосредственно-для-себя и именно в силу этого действительно есть безусловно. Оно-то и делает идеальный свет сознания живой, конкретной реальностью. Сознание же есть переживание его как внутреннего "бытия-для-себя", всё равно, сознано ли само это переживание или нет. Когда мы в обыденной речи говорим о нашей "душе", мы имеем в виду именно это – внутреннее бытие субъекта, хотя обычно и неразрывно слитое с тем специфическим началом идеального света, которое мы зовём сознанием, но не тождественное с ним. (А отождествление носителя с этим чистым безличным светом есть примитивная форма пантеизма).
Самые сильные и упорные наши страсти противодействуют освещению себя сознанием, как бы инстинктивно защищаясь от грозящего им при этом ослабления или разрушения; отсюда стыдливость и лучших, и худших, но всегда самых глубоких и сильных побуждений. А потому "вся тварь разумная скучает" – говорит Мефистофель.
Итак, существо душевной жизни лежит в переживании как таковом, в непосредственном внутреннем бытии, а вовсе не в сопутствующем ему сознании. Лишь эта "материя" внутреннего бытия человека есть то, что может быть названо в строгом смысле психическим в нём; оно отлично от присоединяющегося к нему иного высшего начала логоса или духа.
3. Преобладание подсознательных или полусознательных состояний есть показатель “психической слабости”, фактически же это есть собственно слабость духовная, слабость личности как управляющего и сдерживающего волевого центра и тем самым слабость формирующих, целестремительных сил душевной жизни. [Интенсификация при этом легко ведет к разнузданности]. | |
|
|
|---|
| 1. Чувственное и рациональное познание
Уже в античной философии наметилось разделение познавательных способностей человека на чувство и разум. В соответствии с этим выделяются 2 способа познания: чувственный и рациональный.
В рамках ставшего традиционным сопоставления чувственного и рационального познания, как правило, исследуются их формы (ступени).
Чувственное познание протекает в формах ощущения,
восприятия и
представления.
В качестве ступеней рационального познания называют понятие, суждение, умозаключение. Оценивая эту традицию, необходимо обратить внимание на современные представления о том, что, по меньшей мере, часть ощущений формируется под влиянием лингво-понятийной структуры сознания. В этих условиях противопоставление чувственного и рационального познания, а также описание процесса познания как перехода от живого созерцания (чувственного познания) к абстрактному мышлению (рациональному познанию) выглядит упрощением картины познавательного процесса. Представляется более корректным рассматривать чувственное и рациональное как познавательные способности человека, а не как самостоятельные способы познания.
Традиция противопоставления чувственного и рационального познания, тем не менее, базируется на принципиальной разнице между ощущением и понятием, которую обнаружили уже античные философы. Ощущения принадлежат только конкретному субъекту И относятся лишь к отдельным свойствам объектов, они изменчивы и преходящи. – В противоположность им понятия являются общими для ряда субъектов, в них зафиксированы общие свойства предметов, в силу чего они более устойчивы и даже кажутся неизменными, поскольку заметить изменения понятий можно, лишь применяя принцип историзма и рассматривая большие промежутки времени. Резкое противопоставление чувственного и рационального привело к вопросу о том, какой из двух видов познания является достоверным. В законченном виде дилемма чувственного и рационального познания выразилась в противостоянии сенсуализма и рационализма Нового времени. Сенсуалисты считали, что все знание производится на основе ощущений, поэтому чувственное познание является достоверным (Сенсуализм, признающий ощущения единственным источником знания, близок, но не совпадает с эмпиризмом, который в качестве источника познания рассматривает опыт.). Рационалисты не отрицали роль ощущений в познании, но вместе :с тем полагали, что именно разум придает знанию характер всеобщности и необходимости. Поскольку разум производит знание, а не мнение, рациональное, а не чувственное познание является достоверным.
Основываясь на сенсуалистическом представлении о том, что все знание происходит из ощущений, скептики делают вывод о непознаваемости мира. Относительность чувственного знания, его принадлежность конкретному субъекту свидетельствует, с точки зрения скептицизма, о недостоверности любого познания, об отсутствии или недоступности истины как таковой.
Одной из основных проблем, возникших в философии в связи с исследованием чувственной способности познания, является вопрос о соответствии ощущений источникам, их вызывающим. Материалистический сенсуализм (Ж. Ламетри, К. Гельвеций, П. Гольбах) рассматривает ощущения как отражения свойств предметов. Идеалистический сенсуализм (Д. Беркли, Д. Юм) считает, что вопрос о соответствии ощущений внешнему миру остается открытым, невозможно доказать, что ощущения достоверно отражают свойства предметов. Развивая идею о несоизмеримости ощущений и предметов, Г. Гельмгольц предложил трактовать ощущения как знаки предметов, значениями которых являются сами предметы. С этой т. зр., как и любой знак, ощущения не отображают, а лишь обозначают предмет.
[pagebreak]
ИНТЕЛЛИГИБЕЛЬНЫЙ (лат. inielligibilis – рассудочный) – предмет или явление, постигаемое только разумом, или интеллектуальной интуицией. Термину «И.» противополагают термин «сенсибельный», означающий предмет, постигаемый при помощи чувств. Широкое применение понятие «И.» получило в схоластике и в философии Канта.
2. Интуиция
Знание бывает: непосредственное наблюдение (интуиция) и получение новых знаний из уже имеющихся (логика). Логику мы уже изучали, теперь дошла очередь до исходного знания – интуиции.
Можно говорить об интуиции как непосредственном наблюдении. Иногда при этом человек не может отдать себе отчета, как у него возникло новое знание; тогда говорят, что он «догадался». Та человеческая способность, благодаря которой мы в состоянии догадываться, называется интуицией (от лат. intueor – “внимательно смотрю”, отражает типичную картину “догадки”: человек пристально всматривается во что-то – возможно, “умственным взором”, – и вдруг его “осеняет”.). Конечно, интуиция связана вообще с верой – глубокой основой в человеке.
Велика роль интеллектуальной интуиции в научном познании. Открытие в науке часто происходит через внезапное озарение.
Логика является средством убеждения, способом развития идеи в рамках принятых представлений, тогда как переход к новому знанию требует помимо логики привлечения такой познавательной способности человека, как интуиция. Т. обр., естествознание рассматривает интуицию как творческую способность, обеспечивающую появление нового знания.
Интуиция от древности до наших дней представляет собой одну из наиболее трудных проблем познавательной деятельности человека. Трудность эта рождается нераздельностью собственно интеллектуального, и притом максимально интеллектуального, и чувственного компонентов знания, нередко приводящих к величайшим открытиям. В предшествовавшей Декарту (да и современной ему) философии акцент переносился то на умственный, то на чувственный компонент интуиции. В акте интуитивного знания выражено наивысшее единство познавательных сил человеческого духа, приводящее к истине. Непонятность такого весьма сложного единства и нередко неожиданность достигаемой при этом истины побуждали многих философов античности и тем более средневековья к иррационалистическому истолкованию интуитивного знания, к противопоставлению его дискурсивному познанию. Многие средневековые философы, убежденные в таинственности, непознаваемости глубин человеческого духа, видели в интуиции сверхъестественное свойство Бога (в меньшей мере ангелов и других внеприродных интеллигенции). Интуиция, рождающая истину, например, в августинианской традиции, трактовалась как всегда неожиданное озарение, “сверхъестественный свет”, ниспосылаемый слабому человеческому уму сверхприродным Богом, не нуждающимся ни в чувственных фактах, ни в логическом рассуждении.
Другой смысл термина интуиция (буквально означающего «пристальное всматривание») был связан с максимальным его сближением с чувственным знанием, в котором фактор непосредственности лежит, так сказать, на поверхности (особенно в зрении, образовавшем смысловую основу этого латиноязычного термина). Акцентирование опытно-сенсуалистического фактора номиналистами XIV в. и затем некоторыми ренессансными философами способствовало сближению понятия интуиции с чувственным знанием.
Понятие интуиции у Декарта – основное выражение и даже синоним “естественного света” (lumen naturale), гарантирующего познание истины и противопоставленного “сверхъестественному свету” (lumen supernaturale) мистической традиции, весьма сильной у многих схоластиков, хотя у некоторых из них встречается и словосочетание “естественный свет”.
В 3-ем «Правиле для руководства ума» содержится знаменитое определение интуиции. «Под интуицией я подразумеваю не зыбкое свидетельство чувств и не обманчивое суждение неправильно слагающего воображения...» Тем самым интуиция отграничивается от недостоверности чувственного знания. Продолжая это определение, Декарт пишет, что интуиция – это «понимание (conceptum) ясного и внимательного ума, настолько легкое и отчетливое, что не остается совершенно никакого сомнения относительно того, что мы разумеем, или, что то же самое, несомненное понимание ясного и внимательного ума, которое порождается одним лишь светом разума...».
Следовательно, интуиция – не чувственное, а чисто интеллектуальное знание. В 6-м «Метафизическом размышлении» принципиальная разница между чувственным представлением и постижением посредством умственной интуиции разъяснена на примере треугольника и тысячеугольника – первый воображается, второй же мыслится без всякого воображения.
Простых и предельно ясных – интуитивных – понятий в человеческом уме великое множество. Некоторые из них не только мыслятся, но и видятся: например, то, что треугольник ограничен тремя линиями, а шар – единой поверхностью. И все же удержание чувственных образов требует определенного напряжения духа, в то время как понимание, основанное на интуиции, осуществляется как бы само собой.
Интуиции, по Декарту, образуют исходный пункт процесса рассуждения. Ведь это абсолютные, всеобщие истины, от которых берет начало бесчисленное множество истин более частных, относительных, имеющих непосредственное отношение к повседневной жизни человека.
Многие из картезианских интуитивных истин в действительности отыскиваются путем длительного и сложного анализа, невозможного без обращения к опыту, к эксперименту. С позиций же рационалистической методологии Декарта опытно-экспериментальный фактор – при всей его необходимости и незаменимости – в конечном счете лишь конкретизация умственных действий, которым принадлежит подлинная инициатива в научном исследовании.
Движение мысли от простого к сложному – обретение новых; все более частных истин. Согласно рационалистической методологии Декарта, оно осуществляется на путях дедукции. В соответствии со «всеобщей математикой» бытие представляет собой совокупность бесчисленных отношений, в сети которых дедукция, отправляясь от абсолютно устойчивых интуиции, обнаруживает все менее абсолютное, все более относительное – цепь звеньев, связанных друг с другом определенной зависимостью. Выявление такого рода цепей показывает плодотворность интуитивных истин, их противоположность иррациональным псевдоистинам.
[pagebreak]
3. Интуиция и подсознание
В основном интуиция связана с работой подсознания. Интуитивное познание протекает таким образом, что человек осознает только начало и конец этого процесса: формулировку проблемы и ее готовое решение. Этап поиска решения скрыт в области подсознания, именно поэтому знание, достигнутое интуитивным путем, воспринимается как мгновенное озарение, как готовый результат, полученный без размышления.
Вслед за А. Пуанкаре, проводившим исследование интуиции, в интуитивном процессе, как правило, выделяют несколько этапов: подготовительный, подсознательный, этапы получения результата и его проверки. На подготовительном этапе формулируется проблема и дается ее подробный логический анализ. Все крупные ученые сходятся на том, что моменту интуитивного озарения обязательно предшествует кропотливая работа, многочисленные попытки решить проблему логическими, рациональными средствами. В тех случаях, когда решение не найдено и необходим принципиально новый подход, нестандартный поворот мысли, на помощь может прийти интуиция: поиск решения перемещается в область подсознания. Поскольку подсознание не контролируется сознанием, на этом уровне не действуют нормативы и запреты, регламентирующие нашу сознательную деятельность. В подсознании может соединиться несоединимое, что, в конечном счете обеспечивает неожиданные, новые решения. Этап выхода отобранного решения в область сознания переживается как озарение. Создается впечатление, что решение приходит сразу в готовом виде. Несмотря на то что решение, найденное интуитивно, субъективно воспринимается как истинное, оно не обязательно является таковым. Интуитивному решению требуется проверка. Его нужно вписать в логические нормы хотя бы для того, чтобы оно было воспринято научным сообществом.
4. Виды интуиции (по Спинозе)
1. Чувственная интуиция
Чувственная интуиция проникает в мир явлений, непосредственно их усматривая.
2. Интеллектуальная интуиция
Интеллектуальная интуиция (проникает в идеальный мир) – вид интуиции, для которого характерны внезапное недискурсивное усмотрение истины о предмете интуиции, созерцание истины, т. е. такое целостное восприятие предмета, в кот. происходит внезапное погружение предмета в сознание вплоть до неслиянного единения с ним. По-видимому, И. и. – единственный способ постижения внутренней сущности изучаемых объектов. Связано это с тем, что опыт сам по себе не дает знания сущностей объектов, – это цель теоретической деятельности. В своей работе экспериментаторы устанавливают эмпирические закономерности, относящиеся к наблюдаемым величинам, экспериментальные факты, и гораздо реже они выдвигают теоретические концепции, являющиеся как бы икаровским взлетом над морем опытных фактов. Но известны и исключения: гениальная догадка Майкла Фарадея об электромагнитном поле – в таких случаях экспериментатор меняет свое амплуа и превращается в теоретика. Однако не существует дискурсивного пути от опытных фактов к теоретическим понятиям, гипотезам, законам и принципам: они не выводимы из фактов, и тем более это относится к постижению сущностей объектов. По выражению Эйнштейна, они являются «свободными творениями чел. духа». Здесь роль интуиции особенно велика, хотя и не всегда осознается и отмечается. Эйнштейн писал: «...высшим долгом физиков является поиск тех общих элементарных законов, из которых путем чистой дедукции можно получить картину мира. К этим законам ведет не лог. путь, а только основанная на проникновении в суть опыта интуиция». И. и. признавали в древности Платон, Плотин, в 17 в. – рационалисты Декарт, Спиноза, Лейбниц, в конце 18 – нач.19 в. – нем. идеалисты Фихте, Шеллинг, Фр. Шлегель, в 20 в.– Гуссерль, понимая под И. и. способность ума “видеть” истину “глазами ума”, и притом прямо, без доказательства; такими истинами считались, напр., аксиомы геометрии. В 20 в. в формалистическом направлении геометрии возник взгляд, отождествивший аксиомы с определениями и лишивший их характера непосредственной очевидности.
Возможность для человеческого ума И. и. отвергал Кант, считая ее присущей, однако, уму более совершенному, чем человеческий [? Божественному].
3. Мистическая интуиция
Мистическая интуиция (проникает в духовный мир или мир абсолютного бытия) – созерцание мира невидимого, истины о нем, в кот. происходит внезапное погружение сознания в предмет интуиции (или предмета интуиции в сознание) вплоть до неслиянного единения с ним, восприятие его в целостности. От интеллектуальной интуиции отличается в осн. своим предметом, на кот. направлена интуиция. О мистической интуиции говорят в обоих случаях: и когда она направлена на мир невидимый (вера), и когда она имеет своим предметом мир видимый. Получаемое в результате М. и. осенение ученый облекает в научные понятия и термины, подвергает всестороннему рациональному (в частности логическому) анализу, формулирует математически, когда это возможно, соотносит с уже имеющимся знанием и подвергает проверке опытом. Идея, полученная мистической интуицией, становится знанием, если она выдержала все эмпирические и рац. испытания и получила обоснование, как это принято в науке. Для мистиков часто оказывается достаточной первоначальная форма откровения, кот. они могут и не пытаться облечь в слова, указывая на его «неизреченность», вербальную невыразимость. Тем не менее, наличие большого числа священных текстов является и свидетельством, и памятником эпистолярного подвига Апостолов, пророков и святых, пытавшихся выразить полученное откровение в слове, – здесь прежде всего следует упомянуть Откровение Иоанна Богослова. Конечно, личное мистическое осенение тоже необходимо подвергнуть строгой проверке на истинность, поскольку всегда есть опасность «впасть в прелесть», получить осенение не от Бога, а от дьявола, что может явиться скрытой причиной появления ереси, кроме того, его нужно восполнить соборным мист. откровением, запечатленным богословской мыслью, для преодоления искаженности личного мистического осенения из-за его неизбежной неполноты. Для этого необходимо проверить соответствие личного мист. осенения догматам вероучения Православной Церкви. – Во всех видах чел. познания (обыденное, деловое, худ., научное, фил. и религиозное) большую, если не главную роль играет мистическая интуиция как не всегда осознаваемый источник познания, который дополняется чувственной интуицией, логическим рассуждением и т. п.
Мистическая интуиция представляет собой особый, глубочайший источник познания поскольку:
1) основан на вдохновении из мира духовного (светлого или темного);
2) в отличие от рационалистического познания, основанного на дихотомии субъект-объект, в мистической интуиции происходит сочетание сознания познающего и познаваемого предмета (точнее, истины о нем – логоса предмета) в неслиянное и нераздельное двуединство;
3) в отличие от рационалистического познания, которому свойственна этическая нейтральность, мистическая интуиция имеет ярко выраженный нравственный и вообще ориентированный на абсолютные ценности характер;
4) мистическая интуиция как «обличение вещей невидимых» обнаруживает логосную, эйдетическую, ипостасную структуру тварного мира;
5) мистическая интуиция не сводится ни к чувственному, ни к интеллектуальному уровням познания и выходит за пределы двух связанных с ними сигнальных систем (И. П. Павлов и его школа).
Все это говорит о том, что мистическая интуиция представляет собой особую, духовную третью сигнальную систему, связывающую человека с Богом и со всем тварным миром (случаи с преп. Сергием Радонежским…). (Это есть сердечное знание?)
ПЕРВАЯ СИГНАЛЬНАЯ СИСТЕМА, система условнорефлекторных связей, формирующихся в коре больших полушарий головного мозга животных и человека при воздействии конкретных раздражителей (свет, звук, боль и др.). Форма непосредственного отражения действительности в виде ощущений и восприятий.
[pagebreak]
ВТОРАЯ СИГНАЛЬНАЯ СИСТЕМА, свойственная человеку система условно-рефлекторных связей, формирующихся при воздействии речевых сигналов, т. е. не непосредственного раздражителя, а его словесного обозначения. Вторая сигнальная система возникает на базе первой сигнальной системы в процессе общения между людьми. Понятие о второй сигнальной системе ввел в 1932 И. П. Павлов.
Случай №2. В 1915 году учительница В. П. Дмитриенко, по своему обыкновению проводить в Зосимовой пустыни субботу и воскресенье, приехала туда и вошла к батюшке за ширмы. Батюшка встретил ее с удивлением: «Вера, ты почему приехала сегодня? Зачем? Я тебя сегодня не ждал. Братья-то твои у тебя живы?» – «Все, батюшка, живы», – ответила В. П., недоумевая от такого вопроса. По приезде в Москву она нашла у себя телеграмму, извещающую о смерти ее брата-юнкера, которого даже успели похоронить.
Случай №20. Есть в Москве купеческая семья, которая знает и уважает батюшку с того времени, как он был еще в миру. Однажды в этой семье стряслось несчастье: с отцом семейства сделался удар, который повторился второй и третий раз. Положение больного было отчаянное. Приглашенные врачи предсказали скорую смерть и даже время определили – не позднее вечера следующего дня. Оставалась одна надежда на Бога. Жена больного вспомнила дорогого молитвенника – батюшку – и предложила своему сыну тотчас же ехать к старцу, рассказать ему об их горе и просить его святых молитв. Сын отказался ехать, боясь, что отец умрет в его отсутствие, тогда вызвалась ехать дочь. Когда она старцу рассказала про болезнь отца, тот остался к ее рассказу как будто равнодушен и только сказал: «Ничего, Бог даст, ваш папаша выздоровеет». Но зато батюшка проявил неожиданное беспокойство по поводу ее брата и выразил желание непременно и поскорее его видеть. Девица попыталась еще раз разъяснить батюшке, насколько тяжело и безнадежно положение отца, но он по-прежнему оставался спокойным и твердил, что все обойдется благополучно. «Только ты мне брата-то непременно пришли», – повторял старец. С этим и вернулась девица домой. Отец был все в том же положении: лежал в постели и хрипел. Вся семья находилась возле него. С минуты на минуту ждали его смерти. Вдруг больной сделал усилие, сел на кровати, осмотрелся кругом и сердито спросил окружающих, зачем они собрались и что они тут делают. Собравшиеся были так изумлены, что не нашли что ответить. Тогда больной стал требовать, чтобы все занимались своими делами.
Согласно желанию старца, сын вскоре же поехал к батюшке. Отец Алексий очень долго беседовал с ним, благословил его иконочкой, и юноша вышел от старца просветленным и утешенным. Когда молодой человек вернулся домой, отец велел ему ехать в Нижний Новгород по торговым делам. Сын поехал, выполнил все поручения, но на обратном пути неожиданно скоропостижно скончался.
Случай №28. Это чудо произошло с одной учительницей, которая была духовной дочерью старца с 7-летнего возраста. Она однажды дошла до такого малодушия, что решила отравиться (из-за расстроенного здоровья и крайней бедности). Уже всыпала мышьяк в стакан, но ей захотелось еще раз помолиться. Подошла к иконам, положила поклон, и в эту минуту икона «Явление Царицы Небесной преподобному Сергию», которой старец ее недавно благословил, сорвалась со стены, упала на стакан с ядом и разбила его вдребезги. Тут она опомнилась и поняла, какое произошло чудо. Вскоре после этого она поехала к старцу и во всем ему покаялась. Батюшка всплеснул руками: «Я мог бы ожидать от тебя всего, но только не этого! Разве ты не знала, что твой старец ежедневно за тебя молится? Господь не допустил бы тебе умереть с голоду. Ведь самое настоящее чудо совершилось над тобой!» И тут же старец стал рассказывать, как долго он колебался, какой иконой ее благословить. И вдруг Господь ему внушил – именно этой иконой. Старец предложил ей сейчас же отслужить благодарственный молебен. | |
|
|
|---|
| 1. Мыслительная способность – и различения в ней
1. Учение преп. Максим Исповедника («Мистагогия,)
«Святая Церковь Божия есть человек; алтарь в ней представляет душу, божественный жертвенник – ум, а храм – тело. Потому что Церковь является образом и подобием человека, созданного по образу и подобию Божию. И храмом, как телом, Она представляет нравственную философию; алтарем, словно душой, указывает на естественное созерцание, божественным жертвенником, как умом, проявляет таинственное богословие.
Он также говорил, что человек есть в таинственном смысле Церковь, ибо телом своим, словно храмом, он добродетельно украшает деятельную способность души, осуществляя заповеди в соответствии с нравственной философией; душой, как алтарем, он приносит Богу, при посредничестве разума и в соответствии с естественным созерцанием, логосы чувственных вещей, тщательно очищенные в духе от материи; умом же, словно жертвенником, он призывает при помощи возвышающегося над многословием и многозвучием молчания многовоспеваемое в Святая святых Молчание незримой и неведомой велиречивости Божества. И, насколько это возможно человеку, он соединяется в таинственном богословии с этим Молчанием, делаясь таким, каким поистине должен быть тот, кто удостоился пребывания с Богом и запечатлен Его всесветлыии лучами.
Еще старец учил, что Святая Церковь может быть образом не только всего человека, состоящего из души и тела, но и одной души, рассматриваемой самой в себе. Ибо душа, говорил он, состоит вообще из силы разумной и силы жизненной. Разумная сила движется самовластно, по [собственному] произволению, а жизненная пребывает неподвижной, по природе не обладая свободой выбора. Далее он утверждал, что к разумной силе относятся деятельная и созерцательная способности; созерцательная называется умом, а деятельная – разумом". Ум является движущим началом разумной силы, а разум – промыслительным началом силы жизненной. Первый (я подразумеваю ум) есть и называется мудростью, когда он всецело блюдет свои непреложные стремления к Богу. Точно так же разум есть и называется рассудительностью, когда он, благоразумно и промыслительно управляя жизненной силой посредством своих энергий, соединяет ее с умом и являет эту силу схожей с умом, поскольку она носит, через добродетель, то же самое и подобное ему отражение Бога, которое… естественно разделяется между умом и разумом. Ведь душа как мыслящая и разумная прежде всего есть и постигается в качестве состоящей из ума и разума, а жизненная сила, конечно, равным образом созерцается в том и другом, то есть в уме и разуме. Ибо непозволительно думать, будто какая-либо из этих частей лишена жизни, а поэтому они обе проникнуты ею. Благодаря ей ум, который… называется также мудростью, развиваясь посредством навыка в созерцании неизреченного безмолвия и в ведении, приводится к истине с помощью незабывающего и бесконечного знания. А разум, который мы назвали рассудительностью, посредством практического навыка в добродетели, [осуществляемого] телесным образом, находит свое завершение через веру в благе».
2. Изучение мыслительной способности
Всякая мысль стремится к переходу от смутных представлений (перцепций) к (обычному) знанию (апперцепции).
У человека (вот и антропология) мыслительная способность проявляется в 2-х видах:
1) в виде духовном – ноэтическое (идеальное) постижение
2) и в виде душевном.
Душевная мыслительная способность у нас распадается на 2:
1) на сферу разума, которая (по замыслу Творца, архетипически) является сферой безгрешной. В ней (пусть и с заведомым упрощением) находит выражение в душевном мире то, что было обнаружено духовной интуицией. Чистое проявление разума достойно называться умозрением, а темное правильно называется спекуляцией.
[pagebreak]
2) на сферу рассудка, которая характеризуется утилитарным использованием мыслительной способности, и с материальными интересами. Использование рассудка можно отнести к сфере неукоризненного греха (как утомление, сон, настроение). Так, когда ботаник изучает щавель с целью познания этой травы как таковой, то он приобщается к сфере разума (хотя и не высшим ее слоям), а когда я думаю о щавеле как о вещи, из которой хорошо бы сварить суп, то – это только рассудок.
Различие рассудка и разума встречается впервые уже у Платона, хотя Платон сам не разрабатывал эту тему подробно, – это сделали Плотин и Николай Кузанский. Эти мыслители видели в рассудке деятельность, существующую во времени, подчиняющуюся законам формальной логики, и поэтому действующую на основании принципа "или – или", принципа запрещения противоречия. Разум же восходит к истине вневременной, к истине вечной. Поэтому разум может превосходить все эти противоречия и созерцать, зреть истину, объемлющую в себе все многообразие мира, все противоречия. Именно этим разумом, по Шеллингу, и мыслит гений, творец, мыслит и человек, находящийся на стадии не просто научного, а на стадии религиозного познания.
РАЗУМ И РАССУДОК (нем. Vernunft und Verstand, англ. reason (reasonable mind) and rational mind) – понятия, выражающие 2 взаимно необходимые стороны развития научного познания, а также нравственного и художественного мышления, 2 взаимно помогающие друг другу способности.
Проблема соотношения разума и рассудка пронизывает всю европейскую историю философии, переходя от их различения у Платона и Аристотеля к пониманию их лишь как ступеней познания у Николая Казанского, Бруно и Спинозы. Через Лейбница она становится предметом рассмотрения нем. классической философии. У Канта разум ограничен лишь «регулятивными» функциями, Фихте делал упор на Разум как на творческую «полагающую способность; Шеллинг же его эстетизировал. Гегель глубоко критиковал недостатки рассудка, но – лишь ради обожествления Разума. Нигилистическая критика рассудка – излюбленная тема иррационализма. (В марксизме проблема Р. и р. решается на основе понимания человека в его целостности, единства многообразных проявлений его деятельности).
В «Малой логике» Гегель говорит: «...разум схватывает не жизнь, а сверхчувственную интеллектуальную интуицию».
Т. обр., мы получаем 3 сферы проявления мыслительной способности человека:
1) рассудочная.
2) разумная
3) ноэтическая
2. Рассудочное постижение
РАССУДОК (нем. Verstand, англ. rational mind) – способность составлять суждения. Он составляет их, пользуясь некоторым принципом, находящимся в нем самом, благодаря которому все многообразие данных, поступающих в рассудок от органов чувств, этой функцией рассудка приводится в некое единство. Существует огромное многообразие внешних предметов, это многообразие через чувственность (эмпирику) поступает в рассудок, и рассудок делает некое суждение. Эта операция рассудка есть некоторая функция, вытекающая не из данных органов чувств, а на том, что в рассудке имеется некоторая способность, подводящая все различные впечатления и представления под одно общее представление. То есть рассудок – это некоторая функция, способность соединять, приводить в единство все чувственные восприятия.
Рассудочная способность отличается тем, что в ее пределах понятия не находятся в процессе преобразования и сохраняют устойчивую форму; они выступают как готовые теоретические «мерила» для эмпирического материала, для конструирования результатов. Статическое доверие рассудка понятиям делает его удобным инструментом использования в нашем земном бытии существующем во времени. Благодаря статике он подчиняется законам формальной логики, и поэтому действует на основании принципа "или – или", принципа запрещения противоречия.
Отсюда – отвлеченный характер рассудочных операций и результатов. Главная задача рассудка –составлять суждения. Он оформляет все многообразие данных, поступающих от органов чувств, и приводит его в некое единство. Существует большое многообразие внешних предметов, это многообразие через чувственность (эмпирику) поступает в рассудок, и рассудок делает некое суждение. В рассудке имеется некоторая способность, подводящая все различные впечатления и представления под одно общее представление. Рассудок имеет способность соединять, приводить в единство все чувственные восприятия. Деятельность рассудка однако формальна, она нуждается в некотором содержании, которое как раз и поставляется чувственностью.
При абсолютизации отвлеченности, действительно характерной для рассудка, создается почва для культа абстракций и формализмов, для приписывания им самодовлеющей созидательной роли. Вооруженный одним лишь рассудком, человек и самую свою жизнь делает все более рассудочной – сферой утилитарной рациональности.
Рассудочная сфера характерна для ремесел и практических наук. Находимся в мире вербализованного.
Рационализация – это процесс постижения опыта силой рассудка. Все, что заключает в себе характерные черты рациональности (простые различения в составе опыта, легко фиксируемые даже у детей при изучении процессов абстракции, – устранение явных противоречий, тем более выделение в составе опыта различных «групп», т. е. начала классификации), вообще все, что вмещается в понятие «структуры», которую мы находим (“преднаходим” по Авенариусу) в восприятиях – все это мы можем относить уже к первичной рационализации. Это в подлинном смысле рационализация, так как все дальнейшие лог. операции над материалом опыта (о чем так хорошо писал еще Гербарт) явл. лишь продолжением или завершением тех особенностей материала, которые мы изначала находим в восприятиях. Все то, что поддается дальнейшей рационализации, может быть поэтому подведено под понятие «первичной рационализации»; то же, что в качестве «нерастворимого» остатка не попадает сюда, уже бесспорно принадлежит к составу «чистого опыта». Мы только никак не должны думать, что первичная рационализация как-то извне приходит к этому «нерастворимому остатку» – для этого нет решительно никаких данных, ибо восприятия не пассивны, а реактивны, т. е. они возникают в субъекте познания как его живая «реакция» на «воздействия извне». Работа рассудка наличествует уже в самом исходном материале познания.
[pagebreak]
Кант совершенно ясно и убедительно показал, что в составе всякого нашего знания имеются “трансцендентальные” элементы, т. е. материал, невыводимый из состава опыта. Этот трансцендентальный материал нигде не предстает нам в полной изолированности и отдельности, но всякий опыт всегда заключает его в себе. Кант различал трансцендентальный материал, выступающий уже в восприятиях (пространство и время, вне которых нет у нас опыта), от так называемых категорий (понятий), которые привходят в наши суждения. Сам Кант различал 12 категорий, но существенное значение имеют категории субстанции, причинности и взаимодействия, которые действительно «организуют» наше знание.
Кудрявцев: Однако религиозная идея, хотя и получает свое начало в уме, не может остаться принадлежностью одной этой способности непосредственного созерцания, но должна переходить в сферу рассудка. Знание непосредственное не есть высшая и совершеннейшая форма знания. Рассудок должен возвести непосредственные ощущения и впечатления к свету понятия. Только мышление дает настоящее познание предмета.
3. Разумное постижение
1. Разум
Разумная способность отличается, напротив, тем, что здесь понятия ввергаются в процесс преобразования. Принцип запрещения противоречия для разума – не закон. Благодаря этому разум способен восходить к истине вневременной, к истине вечной.
Цели и ценности берутся в их изменении, и теоретический процесс ориентирован на конкретный идеал, ведущий к развитию и самого субъекта знания, ценностей и т. п.
Если сугубо научное исследование, основанное лишь на рассудочной способности, резко обособляется от нравственности и искусства, то разум создает атмосферу их содружества. Впрочем, всё равно разумная сфера относится к области душевной (не духовной). Гегель говорит: “...разум схватывает не жизнь, а сверхчувственную интеллектуальную интуицию.
Разум есть способность познания из принципов, т. е. познания особенного во всеобщем посредством понятий. Принципом же разума вообще служит всеобщее, поскольку оно находит безусловное к обусловленному познанию рассудка.
2. Умозрение
Одним из высших проявлений разума является умозрение (intlleftuelle У, феорией, ή θεωρία), теоретическая способность. (Еще – рефлексия?)
Если рассудок всегда переходит от одного обусловленного к другому обусловленному, не имея возможности закончить этот ряд некоторым последним – безусловным, ибо в мире опыта нет ничего безусловного, – то разум уже не таков. Разум черпает такого рода безусловное в виде идей. Так мы получаем идею души, которую традиционная метафизика рассматривала как субстанцию, наделенную бессмертием и свободной волей. Стремясь подняться к последнему безусловному всех явлений внешнего мира, мы приходим к идее мира, космоса в целом. И наконец, желая постигнуть абсолютное начало всех явлений вообще – как психических, так и физических, наш разум восходит к идее Бога.
Т. обр., достижение последнего безусловного – это задача, к которой стремится умозрение.
??? интеллигибельное=умопостигаемое=трансцендентальное ????
3. Спекуляция
(лат. speculatio – созерцание, наблюдение) является результат злоупотребления теоретической способностью…
§4. Ноэзис (умопостижение, ноэтическое постижение)
“Все наше познание начинается с внешних чувств, переходит отсюда к рассудку и кончает разумом, выше способности которой мы не встречаем в нас, разум обрабатывает материю созерцания и подводит его под высшее единство мышления” – пишет Кант. Но он не прав…
Еще существует ноэзис (лат. contemplatio, созерцание).
Ноэтическое постижение достигается при помощи органа, который называется Нус (ум, nouV) – ум [иногда говорят: умное чувство и т. п.] – это мыслительная способность духа (хотя в духе все способности сближаются, и мыслительная из них не так просто выделяется,. НУСОМ мы созерцаем НОЭТИЧЕСКИЙ, умопостигаемый (а не умозрительный) мир, мир ноуменов (или «вещей в себе», вещей как они есть на самом деле).
Религия не может быть вполне самодеятельным произведением человека; для объяснения ее возникновения необходимо допустить непосредственное действие безусловного начала на наш дух (мист. интуицию?), а такое воздействие предполагает способность усвоения Откровения. Такую способность и находится в уме (нус). Если мышление предполагает первоначальные впечатления от предметов, то ум, как способность, направленная к сверхчувственному, должен быть способностью восприятия этого сверхчувственного. Человек стоит на границе двух миров, одной стороной он обращен к миру чувственному, другою к сверхчувственному, познаваемому внутренним чувством. Первоначальное познание Бога есть непосредственное познание и получается вследствие ощущения нами действий Божества (блаженни чистии сердцем, яко тии Бога узрят). (В. Д. Кудрявцева-Платонова)
Мы поем: «… воссия мирови свет разума». Речь идет именно о нусе.
Апостолы на горе Фавор были заняты умопостижением.
[pagebreak]
НУС – одно из основных понятий античной философии, обозначающее мировую концентрацию всех существующих вообще актов сознания и мышления. В яркой форме впервые это понятие выступило в философии Анаксагора, где оно трактовалось как принцип оформления и порядка в отношении бесформенной материи. Идеалистическое толкование это понятие получило у Платона и особенно у Аристотеля, у которого оно является формой всех форм, пребывающей в вечном самосозерцании.
Большое значение приобрело это понятие у неоплатоников, где оно на почве аристотелизма трактуется как особого рода сверхчувственное бытие, осмысляющее весь мир и придающее ему определенную форму. Материалисты тоже применяли это понятие: Демокрит понимал Н. как огонь, и притом шаровидный. По-видимому, у античных материалистов Н. – это совокупность законов природы или их источник, к-рьй представлялся пока в чувственно-материальной форме. В гносеологии Демокрит резко противопоставляет Н. как принцип точности расплывчатым чувственным ощущениям, вносящим в познание смятение и беспорядок. Античный Нус всегда внеличен и даже безличен, в противоположность средневековым учениям, находившим в нем личное начало.
Иногда в творениях великих богословов (свт. Василия Великого, свт. Григория Богослова, преп. Максима Исповедника и др.) под ноэзисом понимается чел. дух, представляющий собой орган духовного восприятия, отличающийся от души как иной составной элемент чел. природы.
5. Обсуждение: рассудок и разум как формы рационального познания
При анализе особенностей рационального познания классическая философская традиция, особенно немецкая, широко использует категории «рассудок» и «разум», подразделяя движение мысли на рассудочный и разумный этапы. Рассудок, согласно И.Канту, – это «способность составлять суждения», вырабатывать правила мышления. Разум в отличие от рассудка, по И.Канту, «заключает в себе источник определенных понятий и основоположений, которые он не заимствует ни из чувств, ни из рассудка».
Разум ориентирован не на опыт и конкретные события, а на рассудок, чтобы на основании априорных понятий достичь единства многообразия. Тем самым специфика разумного мышления в том, что разум рефлексирует над принципами, исследуя их природу и возможности. Функция разума – целесообразно и творчески подойти к тому материалу, который предоставляет ему рассудок. Рассудок действует в определенных для него рамках, оперирует, как и разум, абстракциями, но по более жестким, предзаданным нормам. Рассудочное мышление – необходимое, но недостаточное условие для эффективной познавательной деятельности, которая время от времени пересматривает не только трактовку отдельных событий, но и смысл и границы исходных принципов. Рассудок и разум взаимодополнительны, поскольку рассудок придает мышлению столь необходимую для него системность, непротиворечивость, последовательность, строгость, тогда как разум выводит мышление за пределы одной системы к другой, показывая историчность «строгости», «последовательности», «непротиворечивости» и им подобных методологических требований.
Актуализация разумного мышления происходит в периоды революционных изменений в различных областях, когда пересматриваются нормы мышления, осознаются онтологические основания, границы существующих форм рациональности. Для рассудочно ориентированного мышления допущения разума могут казаться мистическими. Для рассудка может быть неприемлемым, например, утверждение, что через точку, взятую вне прямой линии, можно провести сколько угодно прямых линий, параллельных прямой. Анализируя подобные обстоятельства, Г.-В.-Ф.Гегель писал: «Все разумное мы, следовательно, должны вместе с тем называть мистическим; но этим мы высказываем лишь то, что оно выходит за пределы рассудка, а отнюдь не то, что оно должно рассматриваться вообще как недоступное мышлению и непостижимое».
| |
|
|
|---|
Есть 4 ответа (соответствующие разным видам интуиции):
1. Обзор учений
Родоначальники новой философии в XVII веке, – Декарт во Франции и Бэкон в Англии – основной задачей ставили выработку правильной методологии наук. Этот вопрос очень быстро приобрел характер вопроса об источнике или происхождении знания (или о "факторах" знания) и лишь, начиная с Канта, снова переведен на свое основное методологическое значение.
Науки, служившие образцом для методологических исследований, были естествознание и математика. В практике научного знания развитие естествознания было тесно связано с развитием математики; в лице Галилея (начало ХVII века) и еще ранее в лице великих предтеч новой науки Ник. Кузанского ( XV век) и Леонардо да-Винчи (конец XV и начало XVI века). Новое естествознание возникло как математическое естествознание, т. е. как разложение опытных данных на количественные элементы, построение математических законов явлений и опытная их проверка. Т. обр., в практике науки опытное наблюдение и отвлеченно-лог. анализ нашли свое плодотворное сочетание, и методология естествознания нашла себе точное выражение в трудах естествоиспытателя Галилея. В философии, однако, методологические проблемы привели на целых 2 столетия к спору между двумя школами, из которых одна, развивавшаяся преимущественно на континенте (Франция, Голландия, Германия), брала за образец чистую математику и считала истинным лишь знание, подобное математике, т. е. основанное на логическом анализе (рационализм), а другая, развивавшаяся в Англии, брела за образец опытное естествознание и считала опытное наблюдение единственной основой или источником знания.
1. Сенсуализм
Наши знания мы получаем через органы внешних чувств: глаза, уши, обоняние, осязание. Здесь есть доля правды. Эта точка зрения называется сенсуализм /sensus – ощущение/. Но есть минусы. В Древней Греции люди замечали, что иногда органы внешних чувств обманывают. Есть дальтоники, которые путают цвета. Если в воду опустить палку, глаза говорят, что палка преломляется. На расстоянии все меньше. В старости слух притупляется. Раз они нас хотя иногда подводят, значит, мы им не можем верить вообще, хотя на практике мы все верим. Осн. формула сенсуализма: «Нет ничего в интеллекте, что сначала бы не прошло через чувства». 100‑процентным скептиком быть нельзя.
Большинство людей придерживается сенсуализма. И абсолютно все в практической жизни сенсуалисты. Точка зрения рационалистов более сложная. Но тут проблема в том, как работает разум. Напр., горожане на природе. У них масса эмоций, а разум молчит. Элементом истинного познания является понятие. Но как появляются понятия? Путем отброса второстепенных признаков. Но этим никто на практике не занимается. [Я: экспирионизм: источник знания – это опыт общественный и личный.]
2. Эмпиризм
Эмпиризм, имея свои корни еще в англ. средневековой мысли (У. Оккам в XII в., францисканский монах Роджер Бэкон в XIV в.), первое систематическое свое обоснование получает у Франциска Бекона, в начале XVII в. (англ. мыслитель и государственный деятель эпохи Елизаветы и Якова I, современник Шекспира). Бэкон неудовлетворен всем существовавшим в его время знанием. Цель знания – не бесплодная отвлеченная игра ума, а практическая польза для жизни, овладение силами природы. Но это овладение возможно только путем "служения" природе, т. е. внимательного изучения ее явлений. Единственными "дверями" знания служит опытное наблюдение. Мы должны очистить нашу мысль от всех предвзятых убеждений (которые Бэкон называет "идолами"); стать "чистым зеркалом" природы и записывать суждения как бы "под диктовку голоса природы". Бэкон устанавливает правила собирания, наблюдения и классификации явлений природы (знаменитая теория научной индукции или эксперимента) и требует, чтобы мы восходили от фактов к обобщениям медленным и последовательным путем все более расширяющихся обобщений.
Систематическую теорию эмпиризма дает Локк. Локк восстает против учения Декарта и его последователей о "врожденных" идеях и истинах. Таких врожденных идей и истин нет, что доказывается разногласием мнений, различием верований разных народов, возможностью заблуждений и пр. Наш разум при рождении есть "белый лист бумаги", "чистая доска" (tabula rasa), на которой опыт впервые пишет свои письмена. Все наши идеи, в том числе высшие понятия, суть обобщения из опыта. У нас есть опыт "внешний" – чувственные ощущения, и "внутренний" – психологическое самонаблюдение. Тот и другой опыт дает – нам "простые идеи", из комбинаций которых образуются все сложные идеи. Однако, в оценке познавательного значения опыта, Локк уклоняется от чистого эмпиризма. Он признает, во-первых, значение некоторых идей, которые опытом проверить нельзя (напр., идеи субстанции), хотя и считает их "смутными". Затем он доказывает, что единственное точное знание есть знание чисто-логических отношений между идеями (сходство, различие и математические отношения), отношений, которые мы усматриваем путем непосредственного созерцания общей природы идеи. Знание же, достигаемое путем опытного наблюдения единичных явлений – знание реальных отношений сосуществования и последовательности – имеют строгое основание только для единичного случая, в качестве же обобщений, или общих суждений, выражающих законы природы, оно есть не такое знание, а имеет лишь вероятное значение; поэтому Локк не особенно высоко ценит опытное естествознание.
Дальнейшая история эмпиризма в лице систем Беркли и Юма есть история все более строгого и прямолинейного проведения требований эмпиризма и вместе с тем уяснения, что удовлетворение этих требований ведет к отрицанию многого, а у Юма – всего самого существенного в нашем знании, т. е. сведения эмпиризма к скептицизму.
[pagebreak]
Главные представители эмпиризма – Фрэнсис Бэкон, Локк, Беркли. Юм.
3. Рационализм
РАЦИОНАЛИЗМ (лат. rationalis – разумный, ratio – разум). Философское направление, основывающееся на вере в то, что разум [здесь: мыслительная способность вообще] является единственным источником знания и критерием его истинности. Р. признает разум основой не только познания, но и поведения людей. Согласно рационалистической теории познания всеобщность и необходимость – логические признаки достоверного знания – не могут быть выведены из опыта и его обобщений; они могут быть почерпнуты только из самого ума, либо из понятий, присущих уму от рождения (теория врожденных идей Декарта), либо из понятий, существующих только в виде задатков, предрасположений ума.
Философы начали говорить, что истинным источником наших знаний является разум. Что такое разум? Это то, что позволяет нам слушать, говорить, писать, читать. Рационалисты-гносеологи говорят, что основное: понятие. Философ всегда рационалист. Понятие – это и есть элемент истинного знания. Вся сила рационализма состоит в критике сенсуализма. Откуда у человека берутся понятия?
Некоторые говорят: сравнивая предметы, общие признаки берутся, компонуются, и делается вывод. Стол кухонный, письменный, журнальный – выбираются общие признаки понятия "стол". Но этим никто не занимается. Проблема остается нерешенной – происхождение общих понятий. Рационализм – философское течение в познании, согласно которому всеобщность и необходимость – логические признаки достоверного знания – не могут быть выведены из опыта и его обобщений; они могут быть почерпнуты только из самого ума, либо из понятий, присущих уму от рождения (теория врожденных идей Декарта), либо из понятий, существующих только в виде задатков, предрасположений ума. Опыт оказывает известное стимулирующее действие на их появление, но характер безусловной всеобщности и безусловной необходимости им сообщают предшествующие опыту и от него будто бы не зависящие усмотрения ума или априорные формы. В этом смысле рационализм противоположен эмпиризму. Рационализм возник как попытка объяснить лог. особенности истин математики и мат. естествознания. Его представители в 17 в.– Декарт, Спиноза, Лейбниц, в 18 в. – Кант, Фихте, Шеллинг, Гегель.
Рационализм имеет многосторонние проявления в различных областях знания. В психологии он на первый план выдвигает интеллектуальные психические функции, сводя, напр., волю к разуму (Спиноза); в этике – рац. мотивы и принципы нрав. деятельности [Сократ]; в эстетике – рациональный (интеллектуальный) характер творчества. Во всех этих случаях Р. означает веру в разум, в очевидность разумного усмотрения, в силу доказательности. В этом смысле Р. противостоит иррационализму. Согласно Декарту, человек в своих поступках всегда подчинен своему разуму – Декарт развивал сократовско-платоновскую линию. На ограниченность рационализма указывает теорема Геделя о неполноте???
Аргументы в пользу рационализма – если принять точку зрения сенсуалистов, то получается, что нет разницы между человеком и зверем, у зверей даже более развиты эти чувства. Человек обладает речью и разумом. Значит, разум есть источник познания. Но как разум может давать знание? Глаза видят, а разум не видит. Как разум работает, никто и не знает. Некоторые корифеи рационалистов доходили до парадоксальных утверждений: Платон – «разум непосредственно касается умозрительных предметов (идей) и снимает с них копии /иконы/». Например, понятие стол. Есть такая идея. Эта теория есть основа для всех рационалистов. Есть другая более правильная: Аристотель – "идеи есть, но они находятся в самих предметах. Рассудок сравнивает предметы, берутся общие признаки, компонуются, и делается вывод". Но этим никто не занимается на практике. (ПРЕДСТАВЛЕНИЕ – это есть совокупность всех признаков. Понятие – только существенные признаки.)
Все рационалисты утверждают, что элементом истинного познания является понятие, нужно его только точно определить. В этом и заключается вся умственная работа. Материал для понятия, с т. зр. рационалистов, это истинные понятия, внутренне присущие разуму, как почки присущи ветке и выходят из неё. На Втором Вселенском Соборе понятие о Троице развили из малочисленных точных сведений Священного Писания. Человек должен собственный ум внедрять в понятия и определять. Но как понятия попали в разум? Платон: душа до соединения с телом находилась в духовном мире, где и находятся идеи. Душа насмотрелась идей и запомнила их. Это мифическое объяснение, но всё-таки объяснение. А эти понятия /идеи/ потом возобновляются. Знание есть воспоминание. Так появилась теория врожденных идей /Кант, Гегель, Декарт/. Когда человек усваивает абсолютные понятия, он обоживается, то есть становится с Богом одно. Так думают хр. гностики. Само усвоение становится самоцелью.
* * *
Главные представители рационализма – Декарт, Спиноза, Лейбниц.
Декарт открывает общий критерий истины: все ясные и отчетливые идеи истинны, и из них вытекают необходимые связи между ними; ложные суждения суть результат произвольных сочетаний идей, – сочетаний, которые возможны лишь при смутности идей. Но все чувственные образы, все данные восприятия смутны, они часто ошибочны и, во всяком случае, противоположное им мыслимо, следовательно, они недостоверны. –Образцом же достоверного знания служит, напротив, математика, которая строго лог. путем переходит от самоочевидных истин (аксиом) к выводам из них; всякое знание достоверно постольку, поскольку оно в этом смысле уподобляется математике. Высшей основой знания служат истины самоочевидные, которые суть логическое усмотрение связи, ясных простейших идей. Сами идеи эти, так как они не заимствуются из опыта, очевидно, врождены нашему разуму; такова, напр., идея Бога, основные идеи логики и высшие рациональные понятия научного знания вообще.
[pagebreak]
Убеждение рационализма, что чисто-логический анализ, вне всякого участия опытного наблюдения, может дать законченное объяснение всех отношений бытия, в логическом смысле опирается на убеждение, что все реальные связи и отношения разложимы на логические отношения. Под реальными связями и отношениями разумеются такие, как, напр., отношение между причиной и действием, или закономерность сосуществования двух явлений и т. п.; лог. отношения в конечном счете сводятся к отношениям основания и следствия, в силу которого из А логически необходимо вытекает В. У преемника Декарта Спинозы это убеждение высказано в утверждении, что "порядок и связь вещей таковы же, как порядок и связь идей", и в том, что он употребляет, как равнозначные понятия causa (причина) и ratio (основание). У Спинозы "все вещи вытекают из природы Бога (который мыслится, как высшее основание бытия) так, как из природы треугольника вытекает равенство его углов двум прямым". Т. обр., в мире нет творчества, развития, временной смены, все на свете становится логически необходимым и лог. вытекает из первопричины. Следуя программе, намеченной Декартом, Спиноза пишет свою фил. систему "геометрическим порядком", т. е. как учебник геометрии, в форме аксиом, определений и теорем; и – что важнее – все бытие становится в его изображении какой-то воплощенной логикой.
Последний великий рационалист Лейбниц смягчает рационализм тем, что различает 2 рода истин: истины "вечные", истины разума (т. е. чисто логические), вроде математических, и "истины факта", основанные на констатировании фактов и невыводимые логически; первые истины опираются на лог. закон тождества, последние на формулированный Лейбницем "закон достаточного основания" (по метафизике Лейбница – на телеологической причинности). Но в принципе и Лейбниц сохраняет указанное рационалистическое убеждение, ибо он утверждает, что "истина факта логически недоказуема (т. е. невыводима из "вечных истин") только для несовершенного человеческого ума, для совершенного же ума Бога все истины имеют чисто лог. основание".
Со времени реформы методологии знания, произведенной Кантом, рационализм в этой классической форме перестает существовать. Однако и в послекантовской философии рационализм возрождается в своеобразной форме в абсолютном идеализме Гегеля, а также в современной школе логического идеализма (“марбургской школе”). В этой новейшей форме его обычно зовут "панлогизмом": в известном смысле он еще более радикален, чем старый рационализм, ибо опирается на убеждение о сводимости всего бытия к "идеям" и идеальным отношениям. У Гегеля весь мир развивается, как логическая система идей, путем образования противоречий и разрешения их в высших понятиях, причем "разум", "идея", "понятие" становятся живой силой, проявлением кототрой служит все мировое бытие.
4. Мистицизм
Источник истинных познаний – это некое внутреннее чувство. Про него нечего сказать, но оно есть. Мистический способ познания (от греч. mustikoV – тайна). Мистики говорят: "Я имею знание о Боге". Они чувствуют: "Бог снизошел на меня". Чувствование играет колоссальную роль в жизни. От настроения зависит успех или неудача. Они говорят, что есть специальные чувства, которые связывают нас с Богом, но объяснить не могут. Мистики говорят: Бог через чувствование нисходит на душу. Так сказали бы и христиане. Аскетика – это есть физ. упражнения, поклоны, они помогают человеку привести душу в возвышенное состояние.
2. Критика эмпиризма и рационализма
1. Суть разногласия
Главный пункт разногласия в том, что эмпиризм выводит всеобщий и необходимый характер знаний не из самого ума, а из опыта. Некоторые эмпирики (напр., Гоббс, Юм) под влиянием рационализма пришли к выводу, что опыт не способен сообщать знанию необходимое и всеобщее значение. Ограниченность эмпиризма состоит в метафизическом преувеличении роли чувственного познания, опыта и в недооценке роли научных абстракций и теорий в познании, в отрицании активной роли и относительной самостоятельности мышления.
История эмпиризма сама дает достаточно материала для его критики. Начавшись с утверждения, что опыт есть единственный источник знания, эмпиризм в лице Юма доходит до скептицизма, т. е. до вывода, что опыт в строгом смысле не дает никакого знания, а лишь сырой материал для знания в лице единичных впечатлений. Это развитие эмпиризма, поскольку оно не случайно, а необходимо, уже заключает в себе опровержение эмпиризма: если, исходя из эмпиризма, приходится отрицать все знание, то в этом повинно, очевидно, не само знание, а эмпиризм, который есть плохая или недостаточная теория знания. История эмпиризма после Юма, в XIX веке, не противоречит этому выводу. Если Дж.-Ст. Милль попытался написать "Систему логики" в духе эмпиризма, то он достиг этого отчасти благодаря недоговоренности своих мыслей – он ближе к Локку, чем к Юму, – отчасти же включив в свой эмпиризм значительную дозу скептицизма. Позднейшие формы эмпиризма – "эмпириокритицизм" Авенариуса, и преимущественно американская теория "прагматизма" (учения Джемса и других, согласно, которому критерием истины служит практическая полезность или плодотворность соответствующих понятий) насквозь проникнуты скептицизмом. Они отрицают объективную ценность общего знания, и считают, что все в знании, кроме единичных фактов, имеет чисто относительное и служебное значение более или менее экономного, простого и удобного сокращенного описания фактов.
Кант, в своей теории знания, показал ложность и двусмыслие эмпирического утверждения, что опыт есть единственный источник знания. Все наше знание – говорит Кант – начинается с опыта, но не черпается из опыта, т. е. не основано на опыте. Под опытным знанием в узком смысле надо разуметь только то знание, значение которого всецело зависит от единичного наблюдения; но это знание ограничено констатированием единичного факта. Во всем остальном знании соучаствуют понятия и суждения, логически не зависимые ни от какого опыта, хотя психологически и пользующиеся опытом, как психологическим орудием пробуждения мыслей. Этим указанием устранен спор о врожденных понятиях. Психологически совершенно верно, что никаких врожденных идей и суждений у нас нет, и что все мы узнаем, учась с помощью опыта. Но есть элементы знания, которые, не будучи врожденными, "априорны", т.е. логически независимы от опыта.
2. Всякое знание выходит за пределы опыта
Анализ знания показывает, что в каждом суждении, начиная с того, которое как-будто есть простое констатирование факта, содержится, кроме чисто опытного материала, еще подчинение или переработка его в понятиях или логических отношениях, совершенно независимых от него, т.е. есть логическое истолкование опыта в смысле понятий. Даже такое суждение, как: "вот это – красное" (казалось бы, чисто опытное констатирование) содержит усмотрение тождества данного предмета со всеми иными красными предметами, его отличие по цвету от иных предметов и вместе принадлежность по качеству к системе цветов (в отличие, напр., от звуков и пр.) – все ряд мыслей, не данных в непосредственном ощущении. В сущности, всякое знание, будучи подчинением единичного материала форме понятия, уже тем самым выходит за пределы опыта.
Несостоятельность эмпиризма еще не доказывает рационализма. Правда, всякое знание есть подчинение материала знания логической системе понятий, но эта логическая система всего лишь в некоторых областях знания исчерпывает и констатирует самый предмет знания (в области чисто идеальной – а математике и логике, где с логической точки зрения опыт не играет никакой роли.) Во всяком же реальном знании система понятий и логических отношений есть лишь форма, в которой выражается содержание сверхлогическое, т.е. неисчерпываемое до конца в логических отношениях. Так, временные отношения, в том числе причинная связь, никогда без остатка не сводимы на логическое отношение основания и следствия, потому что все логические отношения вневременны, т.е. имеют силу раз навсегда, независимо от временной смены явлений.
[pagebreak]
Спор между эмпиризмом и рационализмом сводится логически, в конечном счете, к чисто онтологическому вопросу. Эмпиризм хочет понять истинное бытие только как совокупность единичных явлений и событий, протекающих во времени. Рационализм хочет мыслить бытие как лог. систему идей, т. е. как вневременное бытие общих содержаний. В действительности ни та, ни другая система не может охватить бытие в целом и быть осуществлена непротиворечиво как универсальная система. Временное, т. е. протекающее во времени бытие единичных явлений не может быть самодовлеющим, так как само время есть единство и немыслимо иначе, как непрерывным. Кроме того, время мыслимо только в составе сверхвременного единства, иначе его не могло бы и быть (ибо прошлого уже нет, будущего еще нет, а настоящее есть лишь идеальная грань между прошлым и будущим). Временное бытие мыслимо лишь в связи с вневременным единством, и потому наши понятия и логические отношения имеют объективное онтологическое значение.
С др. стороны, отвлеченно-вневременное бытие образует лишь абстрактную сторону целостно-конкретного бытия – сторону, которая, правда, мыслима отдельно от ее временного заполнения, и в этом качестве образует содержание наук об идеальном (логики и математики), но которая логически предполагает конкретное сверхвременное единство сознания и бытия. Никоим образом время, временное бытие и живая смена явлений не может быть выведена из чисто логического или сведена к нему. Абсолютное бытие не есть ни единичное, чисто иррациональное явление жизни, ни голая идея, а есть неразрывное единство жизни и идеи.
3. Еще раз о критериях истины
Рационалистическая традиция главными признаками истины считала всеобщность и необходимость знания. Истинное знание относится не к отдельным предметам, а к классам предметов. Свойства предметов, зафиксированные в истинном знании, проявляются с необходимостью при определенных условиях. Справедливо утверждая, что всякое рассуждение начинается с определенных предпосылок аксиоматического характера, рационалисты в качестве критерия истинности этих предпосылок рассматривали очевидность. Истинным признавалось то, в чем невозможно усомниться, что кажется истинным с очевидностью. Очевидное постигается, по мнению рационалистов, путем интеллектуальной интуиции. Эта позиция встречается, в частности, у Р. Декарта. Развитие рационалистической тенденции выразилось в поиске внутренних критериев истинности знания (логическая непротиворечивость, самосогласованность знания).
Сенсуалистическая традиция в качестве критерия истины называет ощущения. При этом, в отличие от материалистического, идеалистический сенсуализм на основании соответствия знания (понятия) ощущениям не делает вывода о соответствии знания действительности. В эмпирической традиции роль критерия истины выполняет опыт. Само понятие опыта не сводится к ощущениям. В опыт помимо ощущений могут включаться все внутренние переживания и состояния сознания, а также внешний опыт, например прагматический опыт субъекта или научное наблюдение и эксперимент.
Т. н. диалектический материализм ставит на место основного критерия практику (такая дама). Именно она выступает в роли общего звена между субъектом и объектом и связывает их в систему. Так диамат “преодолевает” противопоставление субъекта и объекта познания. | |
|
|
|---|
| 1. Теория рефлекторного поведения – Декарт (1596–1650)
В Новое время Декарт открывает рефлекторную природу поведения.
РЕФЛЕКСЫ (от лат. reflexus – повернутый назад, отраженный), реакции организма на раздражения рецепторов. Возникшее возбуждение передается в центральную нервную систему, которая отвечает на него также возбуждением; последнее по эфферентным (двигательным, секреторным и др.) нервам передается к различным органам (мышцам, железам и др.). В 1863 И. М. Сеченов высказал мысль, что «все акты сознательной и бессознательной жизни по способу происхождения суть рефлексы». Это положение было развито И. П. Павловым в его учении о высшей нервной деятельности. Врожденные рефлексы Павлов назвал безусловными, а вырабатываемые в течение жизни - условными.
2. Теория социальной обусловленности поведения
Французские материалисты поддерживали в своих воззрениях положение о материальной природе психики и ее обусловленности социальной средой.
3. Душа как структурная связь психического – Вильгельм Дильтей (1833–1911)
1. Слои души
Дильтей исследует содержание сознания и утверждает, что "поперечное сечение" сознания позволяет вскрыть те "наслоения", которые, в свою очередь, позволяют раскрыть полноту жизни человека. «В восприятии красивого пейзажа господствует представление; лишь при более тщательном рассмотрении я обнаруживаю состояние внимания, т. е. связанную с представлением волевую деятельность, причем все вместе проникнуто глубоким чувством наслаждения». Дильтей обнаруживает, что в "полной жизни" одновременно сосуществуют 3 стороны жизни – представления, чувства, воля и, анализируя их, заключает, что "двигателями" жизни человека являются чувства.
Утверждая, что "чувственное возбуждение" определяет "направление волевого процесса", Дильтей разводит понятия "чувство" и "ощущение". Чувство есть состояние души человека, в то время как ощущение есть физиологическое основание, на котором может произрасти чувство. Уже Гете показал непрямую зависимость ощущения и чувственной окраски душевного состояния. Рассматривая один и тот же пейзаж сквозь призму различно окрашенных стекол, например, темно-коричневого и желтого, красного и зеленого, можно обнаружить, что мало заметная степень окраски пейзажа имеет различные влияния на состояния человека. Различные зрительные ощущения придадут различные настроения. Аналогичны слуховые ощущения. Ощущения являют собой разряд очевидностей, которые "сопровождаются" некоторым чувством, к которым "присоединяются" чувства, с которыми "слияются" чувства.
2. Душевная жизнь как всеобъемлющее единство
Итак, наличие различных сторон жизни – ощущения, представления, воли, это одна, количественная, сторона проблемы. Но есть и другая, качественная сторона. Внутреннее отношение 3-х сторон жизни и поведения человека имеют определенную структуру, в которой переплетаются все нити жизни. В одних случаях господствует представление и именно ему подчиняются воля и чувство; в других житейских ситуациях исходной точкой является воля, в которой растворяются чувства и представления; предметный образ здесь является “оком желания”.
[pagebreak]
Дильтей настаивает на необходимости рассмотрения душевной жизни и жизни вообще как "некоторого всеобъемлющего единства". Духовная целесообразность рассматривается как способность предвидеть телесное удовольствие или неудовольствие. Целесообразность в двух своих проявлениях – душевная (телесная) и духовная, являет собой "род жизненной связи", позволяющий живому существу «воспользоваться условиями своей среды для достижения чувства удовольствия и удовольствия побуждений»[9] [1; 115].
Относительно человека выявляется еще одна особенность жизни: члены жизненной связи – представления, воля, чувства, – связаны между собой так, что не могут быть выведены один из другого по закону причинно-следственных связей, господствующих в природе. Закон причинности, считает Дильтей, это закон "о количественном и качественном равенстве причины и следствия", но в представлениях человека не содержится достаточного основания для перехода их в чувства; в чувствах не содержится достаточного основания для преобразования их в волевые процессы и т.д. Связь между тремя структурными составляющими души есть "связь sui generis". Именно эту связь в ее историческом становлении и развитии выявил Дильтей, создав описательную психологию.
4. Витализм Бергсона (1859–1941)
Для сознательного существа существовать значит изменяться, а изменяться – значит созидать самого себя. Вселенная также длится, и все те системы, которые познается наукой, точно также длятся, потому что они неразрывно связаны с остальной вселенной. Разделение вселенной на материю и сознание совершенно неправомерно. Можно постигать вселенную только лишь в ее единстве, с точки зрения ее длительности. Основой для понимания вселенной и человека является понятие длительности. Сравнивать индивидуальность и вселенную можно, учит Бергсон, поскольку и то и другое длится. Но основой является первоначальный Жизненный Порыв, переходящий от одного поколения существ к другому.
Поэтому жизненные начала, начало духовное и начало материальное, не противоречат друг другу, а включаются одно в другое, как и законы духа и законы мира не противостоят друг другу.
Жизнь есть длящийся во времени творческий процесс, инициируемый Жизненным Порывом (“elan vital”), развертывающийся во все новых формах, лежащий в основе научного исследования рассудок не в состоянии постичь живое, поскольку его статичный, абстрагирующий и изолирующий подход не рассчитан на динамизм и уникальность жизни. Это связано и с геометризирующим, количественным пониманием времени в естествознании, противоречащим длительности (duree), лежащей в основе потока жизни, – неделимой реки творчества, вбирающей в себя прошлое и несущей его в будущее. Длительность постижима во внутреннем переживании, соответствующем чистой качественности и интенсивности состояний сознания.
Инстинкт животного и интеллект человека суть виды инструментального поведения, причем инстинкт стоит ближе к жизни и выражает свою исконную связь с ней, хотя не может постичь себя с помощью рефлексии. Интеллект направлен на статичное и материальное, будучи уместен, по сути, лишь в сфере технического овладения природой. Причастность к творческому жизненному порыву возможна только благодаря интуитивному, связывающему инстинкт и интеллект самоуглублению сознания.
5. Психоанализ – Зигмунд Фрейд (1856–1939)
В само существование души большинство психологов уже не верили, надеясь свести описание всего человека, в том числе его психических, сознательных функций, к проявлениям его физиологии. Именно в этом была, как говорил сам Фрейд, основная задача психологии. Но такое положение, такая «эйфория» первых психологов продолжалась не столь долго.
Фрейд более, чем кто-либо другой, способствовал изменению образа человека, отказу от просветительского понимания его как homo sapiens (т. е. существа разумного, мыслящего, сознательного). Для многих западных обывателей слово «психоанализ» превратилось в синоним слова «психология».
Но, пожалуй, наибольшее влияние оказало учение Фрейда о бессознательном. И хотя он не был его первооткрывателем, а психоаналитическая теория бессознательного не являлась единственной в этом вопросе, именно она целые десятилетия «задавала тон» в трактовке данного феномена, значительно поспособствовав пропаганде проблематики бессознательного как среди ученой, так и среди широкой публики.
Из всех представителей психоанализа наибольшую близость к философии и философскую глубину демонстрирует Э. Фромм. Он получил философское образование и психоаналитическую подготовку, испытал влияние идей как Фрейда, так и Маркса, Фейербаха, Спинозы. Поэтому Фромм прямо ставит философские проблемы, трактовку которым он старается дать с позиций психоанализа (неофрейдизма). Одна из самых важных для него – проблема свободы, которую он считает психологической. Фромм подробно проанализировал феномен «страха свободы» и описал наиболее типичные механизмы бегства от нее. Среди других проблем философско-антропологического характера должна быть названа и проблема человеческого существования, вытекающая из биосоциальной его природы. Непродуктивное ее решение в истории связано с распространенными типами социальных характеров: потребительским, эксплуататорским, накопительским, рыночным; однако будущее, по Фромму,– за продуктивным характером, ориентированным на любовь и бытие в противоположность обладанию, способным реализовать творческие потенции своей природы.
[pagebreak]
Психоанализ выполнил в методологии науки роль, подобную той, что в истории генетики сыграла муха дрозофила, на которой были выполнены бесчисленные эксперименты по изучению законов наследственности. Они позволили уточнить критерии научности, расширить и углубить понимание такого феномена, как наука.
6. Гештальтпсихология
ГЕШТАЛЬТПСИХОЛОГИЯ (от гештальт) –
1. Одна из основных школ зарубежной (преимущественно немецкой) психологии 1-й пол. 20 в. В условиях кризиса механистических концепций и ассоциативной психологии выдвинула принцип гештальта в качестве основы при исследовании сложных психических явлений. Исходила из учения Ф. Брентано и Э. Гуссерля об интенциональности сознания. Главные представители – М. Вертхаймер, В. Келер, К. Коффка провели исследования в области восприятия, принципы которых были перенесены на изучение мышления, а также личности (К. Левин). Центральный орган – журнал "Психологические исследования" (основан в 1921). Школа распалась в кон. 1930-х гг.
Главное – сознавание. Метод: феноменологическая редукция Гуссерля. Полнота = мера осознанности.
2. Идеалистическое сенсуалистическое направление современной зарубежной психологии, возникшее в Германии в 1912 г. Предшественником Г. является X. фон Эренфельд (1859–1932). Гл. представители: М. Вертхеймер (1880–1944), В. Келер (1887–1967) и К. Коффка (1886–1941). Философская основа – гуссерлианство и махизм. В противоположность ассоциативной психологии Г. первичными и осн. элементами психики считает не ощущения, а некие психические структуры, целостные образования, или «гештальты». Их формирование, согласно Г., подчиняется внутренне присущей психике способности образовывать простые, симметричные, замкнутые фигуры. Теория Г. покоится на отрыве индивида от внешней среды и его практической деятельности. Целостность психических образований гештальтисты в конечном счете объясняют имманентными субъективными «законами», что приводит их к идеализму. Позднее идеи Г. (особенно понятие «гештальт») были распространены на область физических, физиологических и даже экономических явлений. Теоретическая несостоятельность Р. была показана И. П. Павловым, а также психологами-материалистами (Л. С. Выготским и др.).
7. НЛП
Основная мысль: сравнение человека с патефоном или компьютером. Подобна теории социальной обусловленности. Только здесь обусловленность не столько социальная, сколько идеологическая: всё зависит от используемой человеком карты. (И действительно, о. Сергий Булгаков вспоминает о “софийном” храме, куда он бегал в детстве). Для исправления карты активно используется бессознательное внушение (гипноз). Борьба с “психологическими защитами”.
Изложение НЛП обычно начинается с базовых принципов, называемых пресуппозиций НЛП, принятие которых являются по мнению авторов и практиков, абсолютно необходимым условием для успешного, эффективного функционирования НЛПера. По сути своей, эти принципы являются изложением местного, очень современного, прагматичного мировоззрения, критерием принятия и обоснованности которого является не истина – возможность ее даже не предполагается, – но только польза, практическая выгода. «Воспользуйтесь, и увидите, как хорошо», – говорят его адепты. Собственно, полный нравственный, и даже онтологический, релятивизм своего учения НЛПерами не скрывается.
В книге В. Ковалева «Введение в современное НЛП» об этом говорится : «Как вы, наверное, уже поняли, в нейролипгвистическом программировании вообще нет понятий “истинно” и “ложно”. Они давно заменены терминами “экологично” (что значит “помогает жить в соответствии жизнью”) и “неэкологично” (наоборот)»? Никакой моральной или нравственной оценки. Скажем, человек, предающий свою родину в силу сложившихся объективно тяжелых обстоятельств, поступает вполне экологично. Вот эти принципы, этот “символ веры” НЛП, почти дословно кочующий из одной книги в другую.
[pagebreak]
1. Карта не территория. У каждой личности - своя собственная карта мира.
2. Жизнь и мышление - системные процессы.
3. Разум и тело - части одной и той же кибернетической системы.
4. Самый тонкий элемент системы определяет ее стабильность.
5. Чтобы описать систему, необходимо выйти за ее пределы.
6. Весь наш жизненный опыт закодирован в нашей нервной системе.
7. Субъективный опыт состоит из образов, звуков, чувств, вкусовых ощущений и запахов.
8. Люди стремятся во всем найти смысл.
9. Смысл коммуникации заключается в той реакции, которую она вызывает.
10. Не бывает поражений - бывает только обратная связь.
11. Любое поведение представляет собой наилучший выбор, доступный на данный момент.
12. Намерение любого поведения - позитивно.
13. Каждый из нас обладает всеми ресурсами, нужными для достижения собственных целей.
14. Каждый создает свою собственную реальность.
15. Если хотя бы один человек умеет делать что-либо эффективно, то этому могут научиться другие.
16. Вселенная, в которой мы живем, дружелюбна и изобильна.
1. Карта – это еще не территория.
2. Сознание и тело – это часть одной и той же кибернетической системы.
3. Весь наш жизненный опыт закодирован в нервной системе.
4. Субъективный опыт состоит из визуальных образов, звуков и ощущений.
5. Смысл моего общения заключается в той реакции, которую оно вызывает.
6. Не бывает поражений, существует только обратная связь.
7. Любое поведение представляет собой выбор наилучшего варианта из имеющихся в данный момент.
8. Любое поведение имеет позитивную интенцию (исходное положительное намерение).
9. Каждый из нас располагает всеми ресурсами, необходимы для достижения своих целей; мы создаем свой собственный реальный мир.
10. Вселенная, в которой мы живем, представляет собой дружественную изобилующую ресурсами сферу.
Важнейшей предпосылкой успешной психокоррекции в НЛП считается установление раппорта. По мнению специалистов по нейролингвистическому программированию, именно установлепие глубокого раппорта с клиентом является основным (и едва ли не главным) условием осуществления эффективной коммуникации. В отличие от обычного контакта, раппорт можно определит как подсознательное доверие, «биокибернетический резонанс и синтонностъ между двумя или более людьми, возникающих вследствие их уподобления друг другу».
Установление раппорта предполагает 3 фазы: присоединение, закрепление и ведение:
Рефрейминг – процесс смены точки зрения на проблему, ситуацию и т. п.
Для НЛПера предпочтительным методом психокоррекция является воздействие на бессознательным уровне. Действительный смысл подобных техник – устранение воли пациента (вернее было бы сказать – отстранение). Для этого устанавливается раппорт или используется самый радикальный способ гипнотический транс. | |
|
|
|---|
| 1. Примеры
1. Житие преп. Пимена
В конце жития преп. Пимен говорит: «где бесы, там и я буду». Удобно рассматривать это его заявление как экзистенциальную правду, а под онтологической иметь в виду его прославление Богом. Так что экзистенцию мы исключим из онтологии и будем рассматривать ее как раздел (философской) психологии.
2. Была ли богооставленность?
Господь: «… а около девятого часа возопил Иисус громким голосом: Или, Или! лама савахфани? то есть: Боже Мой, Боже Мой! для чего Ты Меня оставил?» (Мф. 27, 46).
3. Грешник в раю и в аду
Грешник в раю и в аду. – Онтологически он один и тот же. А бытийно, экзистенциально?
4. Аврам и Авраам
«И пал Аврам на лице свое. Бог продолжал говорить с ним и сказал: и не будешь ты больше называться Аврамом, но будет тебе имя: Авраам, ибо Я сделаю тебя отцом множества народов … » (Быт. 17:5). Библейский Аврам и Авраам – один и тот же человек? Онтологически – да, экзистенциально – нет. Он изменился как личность (в смысле православного современного богословия).
5. Постриг
При постриге имя тоже меняется в знак подразумеваемого изменения. Но бывает при этом по-разному в зависимости от того, насколько в этом деле участвует Сам Господь.
[pagebreak]
6. Благость Божия?
С точки зрения онтологической, Бог безусловно благ, ничего другого и быть не может. Но если об этом спросить, скажем, Азазелло (персонажа «Мастера и Маргариты» Булгакова), то он может с этим не согласиться. Это будут его искренние чувства, он не кривит душой, так что в некотором роде это будет “правда”, но экзистенциальная.
2. Недостаточность онтологического подхода
1. Ник. Бердяев:
Онтология ищет бытия, которое было бы объективным. И она находит бытие, которое оказывается объективацией понятия, она познает объективное бытие, которое есть порождение выработанных ею понятий. Онтологии оказывается доступным бытие, которое есть продукт мысли и уже рациональной обработки. Познание в категории бытия может быть формой метафизики, не свободной от натурализма. Натурализм – это всякую метафизику, которая познает бытие как объект, как "природу", хотя бы то была духовная природа.
Через Канта же раскрывается возможность философии экзистенциальной, преодолевающей всякую натуралистическую метафизику, хотя сам он не пошел этим путем. Германский идеализм начала XIX века слишком прошел через критику Канта для того, чтобы идти путем докантовской догматической натуралистической метафизики, он начинает с субъекта и через субъекта хочет открыть тайну бытия. Но германская метафизика была искажена своею монистической и эволюционной тенденцией, отождествлявшей дух и природу и признававшей существование объективного духа. У Гегеля раскрывается замечательная диалектика бытия, которое он считает самым отвлеченным и самым пустым понятием, равным небытию. Но для него это стало путем к раскрытию становления, развития Мирового Духа, в то время как отсюда могли быть сделаны и совсем другие выводы.
В германской идеалистической метафизике совсем не была поставлена проблема человека и личности, которые были подавлены универсальным безличным духом. Универсальное, общее опять по-иному, чем в греческой философии, победило индивидуальное, единичное, подлинно экзистенциальное. Философия духа стала философией объективного бытия. Рациональное понятие бытия продолжало господствовать. В известном смысле Шопенгауэр стоял на более правильном пути. Нужно признать основным, что экзистенциальное понимание бытия не совпадает с пониманием объективно-натуралистическим, но ему противоположно. Фихте уже близок был к этому пониманию в своем учении о первичном акте Я, но он оставался универсалистом-антиперсоналистом в другом смысле. Тайна реальности раскрывается не в сосредоточенности на объекте, предмете, а в рефлексии, обращенной на акт, совершаемой субъектом.
[pagebreak]
Нельзя переносить на личность признаков, извлеченных из познания объективированной природы. Так происходит натурализация личности. В личном существовании раскрывается и конкретно-универсальное в духе. Конкретно-универсальное существует не в идеальной отвлеченной сфере, не в родовом бытии идей, а в личном существовании, в высшей качественности и полноте личного существования.
Личность не может быть детерминирована миром идей в платоновском смысле. Гегель знал, что свобода значит "быть у себя", а дух есть вечное возвращение к себе. Дух ни в коем случае не должен означать монизма, хотя так часто бывало в истории мысли, было и у самого Гегеля. Существование духа даже предполагает дуализм. Но это не есть дуализм Бога и человека, Творца и творения, это есть дуализм субъективного и объективного, свободы и детерминации, духа и природы, личного и общего.
2. Есть ли тут неразрешимое противоречие?
Бытие несовместимо с мышлением, если это мышление есть абстракция.
Но оно ведь может быть и другим. И тогда ни Парменид, ни Зенон, ни Декарт, ни Гегель, которые – каждый по-своему – критиковали абстракцию, не будут видеть противоречия между бытием и сущим. “Измененное” мышление способно выйти к самому бытию. Существование вполне может мыслить: Сократ, например, еще как мыслит.
И всё-таки, каким образом существование может, сохраняя свое Я, выйти в то же время в истинно-сущее, а значит, – всеобщее и вечное, которому существование и так уже принадлежит, будучи экзистенцией, то есть выставленностью бытия?
Мышление есть способность существования (и уже потому существование как целое не может быть некой частью “чистого мышления”); более того, оно – не одно из многих “дарований”, а “высочайшее”; то, с чем связана сама судьба существования. Особенность экзистенции в том, что в ней дана уже неким отрицательным образом связь временного и вечного: в один узел связаны единичное с абсолютным. Поэтому правильнее, по Керкегору, начинать именно с этой конкретной небезразличной связи, а не с отвлеченно-общего. Истина – в субъективности, поскольку такая связь сохраняется лишь для субъективно-личного. Но тогда основным свойством субъективности становится не мышление, а страсть (экзистенциальное переживание. Страсть – это заинтересованность человека в бытии (как человек понимает это благо бытия – другой вопрос).
Абстракция же заставляет человека, если он мыслит последовательно, устранить страсть (всякую? заинтересованность) как ненужную помеху чистоте всеобщего, как “неправильность”.
Истинная страсть, по Кьеркегору, только одна: страсть к существованию. Таким образом, Кьеркегор замыкает рефлективный круг: существование находит себя в страсти, а страсть – в существовании. Вряд ли стоит обвинять мыслителя в том, что он вовлек нас в circulus vitiosus. Эта замкнутость неизбежна, если речь идет об экзистенции. Ведь экзистенция – не субстрат, не материя, над которой надстраиваются ее единичные оформления. В ней изначально дана связь с “вечным”, то есть с высшим.
[pagebreak]
Кьеркегор выразительно формулирует обреченность подлинной экзистенции на “нахождение при бытии”, на поиски бытия мыслью, которая постоянно промахивается и вновь к нему возвращается (назовем этот способ духовного движения циркулярной динамикой существования, чтобы позже вернуться к этому неслучайному керкегоровского образу).
Далее, истинная экзистенция это интерес, или, как гениально каламбурит Керкегор, inter-esse. Действительно, интерес на латыни это “нахождение между”, “вовлеченность”. Но можно прочесть и как “меж-бытие”. Значит, заинтересованность (и страсть) посредник между бытием и мышлением; в интересе обнаруживается возможность их связи, тогда как абстракция – разъединяет.
Кьеркегор считает бытие невыводимым из мышления, понимаемого как процедура отвлечения и обобщения, и, видимо, он вообще против “выведения”, считая, что сама экзистенция, очищая себя от всего неличностного, обнаруживает в себе высшее бытие и сохраняет его в своем inter-esse.
Если существование вырывается мышлением из действительности и превращается в идеальность, в “возможность”, то мы получаем не выход мысли в измерение бытия, а пленение бытия мыслью. Поскольку же, по Кьеркегору, любая действительность, кроме собственной, познается индивидом только через мышление, мы оказываемся изолированными от действительного мира миром “возможного”.
Не только разум, но и искусство несет в себе отраву, убивающую действительность. Ссылаясь на Аристотеля, Кьеркегор говорит, что с точки зрения поэзии возможность выше действительности (поэзия привносит в случайное, преобразуя его в типичное и возможное, момент необходимости); но этот статус покупается ценой эстетической незаинтересованности, а следовательно – безразличия к действительности. | |
|
|
|---|
| 1. Природный (сущностный) и ипостасный (идейный) модусы бытия
1. Два модуса
Природный (сущностный) и ипостасный (идейный) модусы бытия являются своего рода “женским” и “мужским” началом бытия.
Такое вычленение 2-х модусов бытия мы отчетливо впервые видим уже у Аристотеля. Аристотель называет их: форма и материя.
Эти 2 модуса сосуществуют неавтономно, составляя диалектическое единство. Нет природы без ипостаси, как не бывает ипостаси вне природы. Т. обр., можно говорить о природно-ипостасном дуализме.
2. Ипостасный модус как бытие
Ипостасный модус и являет нам бытие в узком смысле слова.
3. Уяснение терминологии
Natura – природа, “вещество”.
Hyipostasis (ipostasis) – термин ипостась впервые употребил стоический философ Посидоний (135-51 до н. э.). Затем “гипостасис” широко использовался у неоплатоников в учении об эманации (истечении): Единое излучает последовательно 3 “ипостаси”: бытия Единого (Бога), мировой Ум, Мировую Душу, являющиеся причинами единичных вещей и существ.
4. Воля как агент ипостаси
В живых существах ипостасный модус является “образом действия” природного начала и имеет в нем своего агента – волю. Относительно воли он является своеобразным “оператором действия” (без каких-либо посредников).
5. Понятие о личности
В высокоразвитых (духовных) живых существах ипостасный модус принимает вид личности (личностного начала). Человеческая природа объединяется личностью.
2. Исторические представления о бытии
1. Индийская школа
различает понятие абсолютного бытия – Брахмана – и малое бытие чистого индивидуального сознания – Атман.
В индусской религиозной философии, которая существенно духовна и акосмична, Manos есть дух и мысль. Atman есть духовная глубина человека, и она тождественна с Branman. Индусская мысль стоит по ту сторону западных категорий бытия и небытия, и в этом было ее своеобразное величие. Бытие происходит из небытия. Творчество мира понимается как жертва Бога. Мир есть трансформация первопричины. Индусская мысль духовнее греческой, в ней дух спиритуализирован. Этой мысли родствен Плотин. Это духовный монизм. В "атмане", в абсолютной самости "я" теряет себя. В индусской духовности нет личного духа, личность есть общее, а не индивидуальное. Христианство вносит существенно новые черты в понимание духа.
2. Неоплатонизм (III в.)
Неоплатонизм для объяснения и определения бытия прибег к идее сверхбытия – Единого. Бытие происходит от Единого, как свет от лампы. Единое неопределимо и непознаваемо (немыслимо), оно и сверхбытие, и не-бытие. Но оно не ничто, оно – Благо.
[pagebreak]
3. Псевдо-Дионисий Ареопагит (ок. 500)
«Бог есть причина всего сущего, но Он непричастен сущему». У Дионисия Ареопагита Бог – выше сущего, Бог не есть сущее, Он творит и бытие из небытия, будучи выше и того и другого – Сверхсущий.
Творя бытие, Бог дает законы бытию, делая его сущим. Бог выше не только бытия, но и разума. Поэтому Бог бессловесен, ибо существует вне слов и мышления. И может открыться только лишь совершенным для познания и единения с Собой. Но и совершенному человеку Бог открывается не целиком, ибо он созерцает не Бога, а лишь место, где Он пребывает. Бог выше всего, выше любой возможности его познания.
Как причина всего сущего, Бог запределен (трансцендентен) сущему, ибо не может сущее быть источником самого себя. Сущее имеет образ и форму, или качество, количество, поэтому Бог, естественно. превосходит его: у Бога нет ни формы, ни образа, ни качества, ни количества, ни объема, ни чего-либо другого, что является атрибутами телесных существ. Поэтому и Бог не есть что-либо телесное и чувственно-воспринимаемое.
Но даже умопостигаемые характеристики не присущи Богу. Он не есть ни душа, ни ум, ни разум, ни мышление, ни равенство, ни неравенство. Он не покоится, не движется, Он не есть ни вечность, ни время, Он не есть ни знание, ни истина. Дионисий пишет, что Бог не есть ни единое, ни единство, ни благость, ни дух, поясняя, что это следует понимать не так, как мы это обычно представляем. Понятно, что Бог есть Дух, об этом сказано в Писании и, что Бог есть Благость, пишет Дионисий, но часто человек воспринимает дух и благость как нечто тварное. В таком виде Бога, конечно же, нельзя представлять. Бог превосходит всякое утверждение и всякое отрицание.
4. Эссеизм Фомы Аквинского (1225–1274)
Фома Аквинский указывает на чистое бытие, которому нет необходимости для того, чтобы быть приписанным какой-либо сущности. Такое чистое бытие не свойственно конечным вещам, им обладает один Бог, точнее, не обладает, а Он сам есть не что иное как Бытие. Согласно Фоме, Бог есть акт бытия, благодаря которому все вещи получают существование, т. е. становятся вещами, о которых можно сказать, что они есть.
В Боге нет никакого нечто, которому может быть приписано наличное существование или сущность, утверждает Фома, – его собственное бытие и есть то, что Бог есть. Такое бытие лежит вне всякого возможного представления. Мы можем установить, что Бог есть, но мы не можем знать, что он есть, поскольку в нем нет никакого "что"; а так как весь наш опыт касается вещей, которые имеют существование [= такое что], мы не можем представить себе бытия как такового, не приписанного ничему. «Поэтому мы можем доказать истину высказывания “Бог есть”, но в этом единственном случае мы не можем знать смысла глагола “есть”»[1]. Чистое бытие абсолютно непостижимо.
Фома говорит о том, что в Боге нет вообще никакой сущности, никакой формы, что в том случае, когда говорят слово “Бог”, обозначают то же самое, что и в случае, когда произносят “есть”. Бог совершенно прост, «поскольку Бог ... есть просто бытие» (ST, I, 3, 7 c).
5. Самосознание как связь бытия и сущего (Рене Декарт, 1596–1650)
Декартовский тезис гласит “я мыслю” (cogito) и может рассматриваться как перводостоверность и одновременно сохраняет и Я, которое само по себе не имеет никакого содержания, кроме заинтересованности в своем единственном достоянии, – в существовании.
Но этот интерес (как и у Керкегора) есть интерес-связь, интерес-начало. Существование человека не самодостаточно: хотя это действительность, но действительность-минимум, которая желает стать максимумом, то есть стать собой в полном смысле слова. Отсюда разворачивает свое действие страсть к самоосуществлению через наполнение существования сущностью. (Назовем это для краткости экстравертивной динамикой существования. Вместе с циркулярной динамикой мыслящей экзистенции – о чем см. выше – она образует довольно полную картину центробежно-центростремительного воспроизведения экзистенцией абсолюта. Если принять такое толкование, то перед нами вполне неоплатонический образ.) Эта экстравертивная динамика cogito была хорошо прочувствована Лейбницем и развернута в его теории совершенства, но есть она (хотя не в столь очевидной форме) и у Спинозы: этот онтологический мотив вряд ли вычеркнешь из рационализма 17 века.
Странно, что Керкегор не оценил следующий шаг cogito, который вполне согласуется с “высокой страстью”: это – онтологический аргумент, который, при всей его ансельмовской традиционности, не является, переходом от некоторой “мысли о” к объекту, но – переходом от бытия (как минимальной части) к Бытию (как максимальному целому). Конечно, Декарт в этом моменте существенно отличается от Керкегора, поскольку он доказывает бытие Бога, чего сам Кьеркегор делать не стал бы. Но в этом отношении отличается Декарт и от Спинозы, поскольку Бог, открытый для cogito, это не “Бог философов”, которому не нужны молитвы, а “Бог живой”. Он открывается не мысли, а самосознанию (которое по сути – скорее “метанойя”, чем мысль), и при этом не объективируется, не познается содержательно. То, что далее открывается cogito, не берется им, а дается ему: формально через метод, а содержательно – через доверие к Богу, которое восстановлено благодаря исчезновению призрака “злого демона” и может теперь отнестись к опыту, как к порождению неложного источника.
[pagebreak]
Отсюда и этическая компонента, которую нельзя изымать из cogito. Фактически в cogito задается измерение интерсубъективности (как это сейчас называют). Ведь несамодостаточность Я не только указывает на единое бесконечное Я, но и на неопределенное множество конечных Я: другие Я задаются не эмпирическим (совершенно невозможным в этом отношении) способом, а способом вполне “трансцендентальным”. Но и это не все: из логики cogito следует, что субстанция мыслящая открывается только изнутри, а значит чужая мысль в принципе невоспринимаема извне; но и солипсизм невозможен, поскольку cogito открывает объективно-истинное бытие. И если этому бытию принадлежат многие Я, то они также защищены от внешней интервенции чужого духа (от вторжения злого демона), как и наше собственное cogito. Истина на этом уровне сохраняет отчетливость, но теряет прозрачность. Следовательно, единственно истинное отношение между “непрозрачными” Я – отношение признания их автономии, онтологического равенства и “неразгадываемости” извне. Конечно, это не что иное, как этика, так же как – этика и та ответственность, которая следует из личного характера cogito.
6. Длительность бытия (Кьеркегор, 1813–1855)
Кьеркегор “упаковывает” вместе 2 не такие уж родственные категории: действительность и длительность. Для него конкретная субъективность это временное (темпоральное) измерение, в котором, правда, удивительным образом присутствует момент вечности. Это не физическое и, пожалуй, даже не психологическое время: это время показывают странные “часы без стрелок”, которые обнаруживаются вместе с самообнаружением inter-esse. Они не столько отмечают пройденное, сколько разворачивают еще несостоявшееся будущее.
Аналог такой длительности мы можем найти и у Декарта. Воспроизводя в своих трактатах и письмах cogito, он не только подчеркивает синхронную положенность его моментов, но иногда и акцентирует своеобразный вид длительности, который позволяет последовательно усвоить эти моменты. Усвоение открытого самосознанию бытия есть артикулированный путь, который находится вне психологического времени, но все же порождает особое когитальное время, которое является неотчуждаемым свойством самосознания. Платоновское выражение: “подвижный образ вечности” был бы подходящим обозначением когитального времени, если бы не мешающие космологические коннотации.
Существует теоретическая опасность, которую, как представляется, смутно осознавал Декарт и очень хорошо осознал Кьеркегор. Если существование не может быть результатом логического опосредования и открывается непосредственно (как бы мы ни понимали эту непосредственность), то не естественно ли будет признать, что нам изначально дано обладание бытием и надо только не портить эту данность абстракциями. Отсюда – путь к превращению “интеллектуальной интуиции” в позитивный факт. Отсюда же – мнимое право индивидуума “быть самим собой”, что внешне так похоже на призывы Кьеркегора к подлинному существованию. Но эта позиция диаметрально противоположна кьеркегоровской. Его истинная субъективность это не эмпирическая данность. Такую субъективность еще надо создать, причем не столько приобретением, сколько жертвенным отказом от псевдо-позитивного. Кьеркегор настолько остро чувствует опасность самообожествления субъективности, что, по сути, отказывается от прямого авторского слова, выбирая позицию и поэтику псевдонима. Естественно, что близкую себе позицию он находит в сократовской диалектике, с ее установкой на взаимное опосредование мыслей и личности мыслителя.
Декартовскому cogito не угрожало превращение в антропоморфного идола: гуманизм был в его время в прошлом, а позитивизм – в будущем. Но и в cogito предусмотрены некоторые контрольные механизмы: там, где есть собственно Я с его безусловной аутентичностью, там нет объективированного содержания; там же, где появляется позитивная содержательность, возникает дистанция между Я и идеальным объектом (9).
Таким образом, Декарт и Кьеркегор оказываются – с предложенной точки зрения – союзниками, а не оппонентами. Более того, проделанное Кьеркегором испытание cogito на прочность подтвердило его жизнеспособность.
7. Отрицание сущности в феноменализме Гуссерля (1859–1938)
В постгегелевской (немарксистской) философии большое распространение получил также феноменализм, который трактовал явление как лишь феномен, т. е. данную нам в опыте реальность, за которой никакая сущность не скрывается и в которой она никак не проявляется. Задача познания – сопоставление, сравнение и описание феноменов. Философы, стоящие на позиции феноменализма, отвергают сущность как фикцию, как псевдопонятие.
Вещи для феноменолога – это часть содержания самого сознания, на которую направлены (интенциональные) акты самого сознания: это то, что мыслится, воспринимается. Но данная часть сознания отлична и от самого психического акта восприятия, мышления, она не субъективна, а объективна. Идеальное, всеобщее содержание сознания (“эйдетическое”, по Гуссерлю) представляет собой особый род объективного бытия – бытия феноменов, сущностей. Они бестелесны и существуют транс-персонально.
Августовский день никогда не предстанет перед нами таким, каким его изобразил Музиль, иронизируя над наукой. Глядя прямо перед собой, мы никогда не видели и никогда не сможем увидеть ничего похожего на изотермы. А что мы видим? Ну, например, летний день, каким его рисует наше лирическое настроение. Эта картинка, как сказал бы Гуссерль, – один из “феноменов” нашего жизненного мира. Она сохранится даже в том случае, если я точно буду знать, какие метеорологические явления ей соответствуют. Все, что дано сознанию, есть “феномен”, и исследование сознания, по Гуссерлю, означает строго интроспективное наблюдение над внутренним порядком феноменов сознания. Такое исследование ничего не истолковывает и не объясняет, а просто пытается описать, что представляют собой эти феномены “сами по себе” и на что они указывают [но указание разве не есть уже и объяснение?]. Такое пристальное внимание к процессам, происходящим в сознании, сразу упраздняет дуализм “сущности” и “явления”, или, если выразиться точнее: мы открываем для себя, что само разграничение того и другого есть просто одна из операций, осуществляемых этим же сознанием. Сознание каким-то особым образом сознает, что именно в реальности от него ускользает. А поскольку феноменом является все, что проникает в сознание, то и само это “незримое” есть один из феноменов сознания. Сущность есть не то, что скрывается “за” явлением, а само явление – в той мере, в какой я о нем думаю или в той мере, в какой я думаю, что оно от меня ускользает. Кантовская “вещь в себе”, это неудачное понятие, которое обозначает то, что вообще никогда не являет себя (нашему восприятию), на самом деле тоже – поскольку мы ее можем помыслить – есть явление.
[pagebreak]
Гуссерль был далек от намерения оживлять не естественные для человека, выдуманные солипсистами сомнения в реальности внешнего мира. Напротив, он хотел показать, что весь внешний мир уже изначально присутствует в нас; что мы – не пустой сосуд, в который внешний мир просто вливается, нет, мы всегда “направлены” на что-то (интенциональны). Сознание – это всегда “сознание о” чем-то. Сознание находится не “внутри” того, сознанием о чем оно является, а, наоборот, “вовне” – но это можно заметить только тогда, когда сознание, наконец, начинают поднимать на подобающую ему высоту. Именно этим и занимается феноменология.
8. Феноменология Хайдеггера (1889–1976)
1. По Хайдеггеру, в основе всякого философствования должно лежать непредвзятое внимание, которое мы обычно «из-за спешки проглядываем». Настоящее философствование требует умения принять такую установку, настроиться на такое внимание – какими бы «предметами» или ситуациями ты ни занимался. Речь идет о методе, но о методе парадоксальном. Он заключается в том, чтобы исключить все остальные методы, методы теоретического подхода, и воспринять ситуацию такой, какой она “дана”, – еще прежде, чем Я сделает ее темой исследования или рефлексии. Уже даже в выражении “дана” содержится слишком много теоретического. Ведь, попав в определенную ситуацию, я не говорю себе: эта ситуация мне “дана”; нет, я нахожусь в ситуации, и если я целиком и полностью нахожусь в ней, то уже не существует никакого “Я”, которое противопоставляло бы себя этой ситуации.
Если присутствует сознание своего “Я” – это уже преломление изначальной ситуации. Восприятие и переживание не начинаются с “ Я ”; оно появляется лишь тогда, когда переживание уже дало трещину. Я теряю непосредственный контакт с ситуацией; тогда-то и возникает трещина.
Или, если прибегнуть к другому образу: я смотрю на предметы через оконное стекло; себя самого я увижу только в том случае, если стекло не совсем прозрачно и потому имеет свойство отражения. Требуется внимание, которое непосредственно включает в себя вовлеченность в ситуацию. Речь идет о чем-то среднем между экспрессивным способом выражения пережитой ситуации, с одной стороны, и дистанцирующем, овеществляющем, абстрагирующем говорении о ней – с другой. Речь идет о том, что жизнь должна быть прозрачна для себя самой в каждое ее мгновение.
2. А почему она должна быть прозрачна? Во-первых, чтобы мы осознали, что мы теряем, когда принимаем теоретическую установку. Во-вторых, чтобы мы обратились к бытию, напали на след нашего “бытия в ситуации”. Когда мы создаем монументальные мировоззренческие полотна – то оставляем как раз бытие “за скобками”.
«Слишком близкое... пока мы живем, мы не видим его, мы в него перетекаем. Поэтому то, что там случилось, чем, собственно, мы там были, никогда не совпадет с тем, что мы способны пережить. Это не то, чем является человек, и уж тем более не то, что он думает». Духовной мощью воображения можно рассеять «тьму прожитого мгновения».
9. Синкретизм Хайдеггера (1889–1976)
Синкретизм Хайдеггера призывает вернуться к представлению о нерасчлененном-бытии в качестве высшего. Он отверг метафизику как учение, противопоставлявшее чувственное и сверхчувственное. Сверхчувственное и чувственно-наличное соединяются в языке, сущность которого в том, что он несет весть о мире. Хайдеггеровская концепция языка гласит, что язык – “дом бытия”. Человек живет при данном языке, и не он говорит с помощью языка, а язык как онтологическая сущность высказывается посредством человека. Через него с нами (и нами) говорит бытие, поскольку язык образовался из событий, определивших бытие. Слово не может точно передать (обозначить) мысль. Оно может только намекать на мысль, так как отягощено всем предыдущим бытием. Но оно намекает на подлинное бытие. Язык накладывает ограничения на становление индивидуальности, которая старается пробиться сквозь язык, порой ломая и уродуя его.
| |
|
|
|---|
| 1. Экзистенциология как учение о бытии
1. Экзистенциология как “фундаментальная онтология”
Экзистенциология – это учение о бытии, как оно открывается живущему, прежде всего как само переживание жизни.
При построении своей “фундаментальной онтологии” Мартин Хайдеггер, вслед за Ницше, исходит из того, что категория бытия была утрачена в философии, когда появились такие античные мыслители, как Сократ, Платон и др. В самом подходе «Бытия и времени» уже были заложены задачи поднять радикальную критику “платонизма” Ницше на высоту критикуемой им традиции, встретиться с западной метафизикой на свойственном ей уровне, распознать и преодолеть трансцендентальную постановку вопроса как следствие субъективизма Нового времени.
Пафос Хайдеггера состоит в том, что категория бытия ощущалась и правильно воспринималась только досократовскими философами. Поэтому он, так же как и Ницше, читает Парменида, Гераклита и посвящает этой теме множество статей, горя желанием превратить в развалины основы западной философии, заложенные, по мнению Хайдеггера, еще Платоном, выкристаллизованные Просвещением и настолько укоренившиеся в нашем сознании, что никому, кроме крайних скептиков и излишне любопытных, в голову не приходило подвергать их сомнению.
Вообще значительная часть философии Хайдеггера базируется на большом значении, которое он придавал досократикам и снисходительное отношение ко всем политическим учреждениям демократии и справедливости, основанным Просвещением и политической теорией XVIII–XIX веков, как не имеющим под собой достойного уважения рационального основания.
2. Против мышления?
Что же такое – мышление? Первое, что в этой связи приходит на ум, – расхожие представления о разнице между теорией и практикой и об отношении между ними. Сначала – рассуждение, модель, гипотеза, теоретический проект; затем – их “претворение” в практику. Понимаемая таким образом практика и есть собственно действие, теория же, в противоположность практике, в лучшем случае истолковывается как своего рода пробное действие. В рамках этой схемы мышление, которое не связано с действием как с чем-то внешним по отношению к нему, теряет всякое достоинство и ценность, становится ничтожным. Такое привязывание мышления к действию тождественно господству принципа полезности. Когда требуют, чтобы мышление было ангажированным, под этим имеют в виду его полезность для осуществления определенных практических задач в политике, экономике или общественной жизни. Указания на практическую полезность и на похвальную «ангажированность» мышления служат для доказательства оправданности его существования с точки зрения общества.
[pagebreak]
Это представление Хайдеггер сразу же отметает. И называет его «"технической" интерпретацией мысли». Оно возникло еще в седой древности и уже со времени Платона было большим соблазном для мышления. Оно есть следствие робости, испуга перед практическими требованиями жизни и приводит к тому, что мышление теряет веру в себя, потому что начинает относиться к себе как к «процессу обдумывания на службе у действия и делания». На философию такое запугивание «заповедью», требующей связи с практикой, оказало катастрофическое воздействие. Конкурируя с успешными в практическом плане науками, философия оказалась в таком положении, что вынуждена доказывать свою полезность. Она желала подражать наукам, которые отделились от нее. Желала «поднять саму себя до ранга науки», не отдавая себе отчета в том, что может только потерять себя в науках, “упасть” в них.
3. Путь в ближайшее
И это вовсе не потому, что философия есть нечто «более высокое», возвышенное, а потому, что она, собственно, имеет дело с близким, с таким опытом, который предшествует любой научной установке. Когда мышление отдаляется от этой своей родной стихии, с ним происходит то же, что с выброшенной на сушу рыбой. «Давно уже, слишком давно мысль сидит на сухой отмели», – говорит Хайдеггер. Но где же это подлинное место мышления и что для мышления является «близким»?
Хайдеггеру удобнее начать с вопроса о близости, и чтобы ответить на него, он обращается к своей книге «Бытие и время». Там он уже пытался выяснить, что для вот-бытия, которое всегда находит себя в мире, является ближайшим, изначальным. Результаты этого исследования вкратце можно изложить так: изначально мы познаем себя и свой мир отнюдь не с квазинаучной позиции. И в этом смысле мир не становится нашим «представлением», ибо прежде всего мы познаем свое бытие-в-мире. «Бытие-в» имеет решающее и первичное значение. И оно, это «бытие-в», уже изначально каким-то образом настроено – оно бывает испуганным, скучающим, озабоченным, деловитым, инертным, самоотверженным, экстатичным... Только на этом фоне изначального «бытия-в» может случиться такое, что мы начнем размышлять, формировать у себя определенные пред-ставления, «вырезать» из континуума нашей озабоченности и наших отношений с окружающим некие «предметы». То, что имеется «субъект», которому противостоит «объект», – вовсе не базовый опыт познания; такое разделение возникает лишь в результате вторичной процедуры абстрагирования. Но если изначальное «бытие-в» как раз и является «ближайшим», если в этой близости вещи жизни еще могут открываться во всем своем богатстве и если задача мышления состоит в том, чтобы осмысливать это «близкое», то возникает парадоксальная ситуация. Поскольку мы утрачиваем непосредственность восприятия не в последнюю очередь именно благодаря мышлению, получается, что мышление, которое хочет обратиться к «ближайшему», взваливает на себя задачу мыслить вопреки собственной тенденции к отдалению и дистанцированию.
Мышление, которое “у себя дома”, когда занимается опосредованиями, должно приблизиться к непосредственному. Но не окажется ли оно именно в результате такого приближения «на сухой отмели»? Не получится ли так, что мышление будет пытаться аннулировать результаты своего же развития? Не возродится ли гегелевская “опосредованная непосредственность”? Возможно ли вообще – вернуться мыслью назад к этой близости?
Хайдеггер отвечает лаконично: мысль лишь тогда занимается своим делом, когда рискует «разбиться однажды о трудность своего дела». От «провала мысли» никакой беды бы не произошло – просто мыслящий заметил бы, что он на верном пути. И куда ведет этот путь? В ближайшее. Но что мышление ищет в этом «ближайшем», о котором мы уже знаем, что оно представляет собой элементарное и первичное «бытие-в»? А что если это место так привлекательно только потому, что наука всегда спешит «пройти мимо» него? Наука ведь не столь значима, чтобы то, что она игнорирует, облагораживалось уже благодаря одному факту этого игнорирования.
В этой «близости» таится великое обещание, обет, действительно выводящий далеко за пределы того, что может поместиться в научной сфере. Речь идет об осмыслении истины бытия.
4. Дело мышления – память о бытии
Ответил ли Хайдеггер на вопрос о том, что представляет собой дело мышления, если оно не должно быть только служением действию? Да, ответил. Мышление есть некое внутреннее действие, иное состояние, которое открывается внутри вот-бытия – посредством мышления и на то время, пока мышление длится. Мысль – это измененный способ пребывания в мире, или, если воспользоваться словами Хайдеггера: «... эта мысль не относится ни к теории, ни к практике. Она имеет место прежде их различения. Эта мысль есть – поскольку она есть – память о бытии и сверх того ничего. ... Такая мысль не выдает никакого результата. Она не вызывает воздействий. Она удовлетворяет своему существу постольку, поскольку она есть» (Письмо о гуманизме, 217). И затем следует фраза, на которую нам следует обратить особое внимание, потому что в ней заключена вся поздняя философия Хайдеггера. Такого рода мысль – что она делает? «... она допускает Бытию – быть».
[pagebreak]
5. Открытие бытия
Когда Хайдеггер работал над «Бытием и временем», он уже был на пути к тому, чтобы «вникнуть в истину бытия» и сформулировать ее, но ему «не удалось» пройти этот путь до конца. «Неуместная ориентация на "науку" и “исследование”» в тот раз помешала ему и ввела «в заблуждение». Правда, уже тогда он не намеревался внести свой вклад в научную антропологию; для него важно было помыслить нечто, более всего нуждающееся в осмыслении: бытие-вот человека как Просвет, который открылся в сущем. Бытие-вот, понимаемое как такое «место», где мысль дает слово сущему и где именно поэтому сущее становится бытием, что означает: оно становится высветленным, «выступающим навстречу (begegnend)», «раскрывающимся (eröffnend)» – даже в своей непроницаемости и в своем ускользании[2].
На самом деле Хайдеггер предпринял свой анализ вот-бытия, надеясь приблизиться к пониманию бытия как такового; просто вот-бытие было в его представлении тем единственным сущим, которое озабочено собственным бытием (возможностью собственного бытия). Но тогда Хайдеггер, вопреки своему первоначальному намерению, позволил себе слишком углубиться в исследование вот-бытия. В конечном итоге все его внимание сосредоточилось на вот-бытии, а бытие оказалось упущенным из поля зрения.
6. Чистая потенциальность бытия
Это можно продемонстрировать на примере понятия “экзистенция”. Если Хайдеггер пишет в «Бытии и времени», что «Само бытие, к которому присутствие может так или так относиться и всегда как-то отнеслось, мы именуем экзистенцией» (Бытие и время, 12), то “бытие” понимается здесь в определенном, узком смысле: как собственное бытие человека, которому еще только предстоит осуществиться. Поэтому Хайдеггер и говорит о «бытии-к», подразумевая под этим словом намерение или проект. В этом смысле следует понимать и фразу «“сущность” присутствия лежит в его экзистенции» (Бытие и время, 42), которую Сартр, перенеся акцент на проективный характер присутствия, переформулировал (имея на это некоторые основания) так: «... экзистенция предшествует "эссенции", сущности».
Однако теперь, когда Хайдеггер захотел, освободившись из плена научной философии, осуществить свое первоначальное намерение, он придал понятию «экзистенция» другой смысл. Это понятие более не обозначает только способ существования некоего существа, озабоченного собственным бытием (возможностью собственного бытия). Теперь Хайдеггер пишет его через дефис и дает ему такую дефиницию: «Стояние в Просвете бытия я называю эк-зистенцией человека. Только человеку присущ этот род бытия»[3]. Эк-зистенция означает «выступание в истину Бытия», но также и «экстатическое отношение к Просвету Бытия».
“Экзистенция” в лучшем случае приводила к решимости, эк-зистенция же означает: быть открытым для духовных переживаний самого различного рода. Знаменитую хайдеггеровскую метафору поворота, вызвавшую, как известно, целую лавину интерпретаций, следует понимать так же просто, как понимал ее сам Хайдеггер. На первом отрезке пути (вплоть до окончания «Бытия и времени») Хайдеггер не смог продвинуться дальше вот-бытия, то есть того бытия, которое хочет реализовать экзистенция; на втором отрезке пути – то есть после того, как он совершил поворот и двинулся в обратном направлении, – он хочет выступить (в буквальном смысле) из того бытия, на которое претендует индивидуальное вот-бытие, и быть захваченным бытием как таковым. Это влечет за собой целый ряд пере-интерпретаций, смысл которых в том, что «активистские» возможности отношения к бытию, спроектированные изнутри индивидуального вот-бытия, как бы меняют свой знак на противоположный и становятся скорее пассивными, ничего не навязывающими, «страдательными» модальностями поведения. Так, брошенность вот-бытия превращается в его судьбу (или: посыл бытия – Geschick); забота о собственных делах человека – в сбережение того, что ему вверено и доверено. Подпадение (Verfallen) человека под власть мира сменяется наступлением, давлением (Andrang) мира на человека. И оказывается, что «“проект”, набросок смысла, в своей сути “брошен” человеку», то есть «“бросающее” в "проекте", выбрасывании смысла – не человек, а само Бытие».
Мышление о бытии, которое хочет «оказаться вблизи бытия», находит там нечто такое, что еще Ницше естественно и незащищенно назвал “мгновением истинного чувства” [“момент истины”].
2. Различение между бытием и сущим
1. Момент различения
Исследуя методом трансцендентальной редукции феномены нашего сознания, можно познать все бытие. Не только сущее – Хайдеггер делает различие между бытием и сущим. Сущее – это объект, то, что противопоставляется субъекту познания, все предметы нашего мира. Я – субъект. А всё вместе, слитое в некоторое непознаваемое целое, это есть бытие.
Раньше философы не делали различия между понятиями сущего и бытия, превращали бытие в сущее, и поэтому философия становилась технической философией. В этом смысле она пыталась следовать за наукой, которая познает сущее. Она не ставит своей задачей познание субъекта, познание человека. Она познает мир как сущее, но философы, следуя за наукой, сделали ошибку – они отождествили сущее и бытие. Поэтому человек и ускользал от научно-философского познания, и философия превращалась в “техническую” философию, по выражению Хайдеггера. Эта философия могла отвечать на какие угодно вопросы, кроме главного: вопроса о человеке, о его сущности, о смысле его жизни и т. п. Поэтому через феномен, по Хайдеггеру, выражается не некоторая научная истина, а «просвечивает экзистенция».
[pagebreak]
2. Бытие как непотаенное сущее
Сущим занимается онтология. Бытие как таковое не является сущим. Бытие «есть Оно само... Бытие – это не бог и не основа мира. Бытие шире, чем все сущее, и все равно оно ближе человеку, чем любое сущее... Бытие – это ближайшее. Однако ближайшее остается для человека самым далеким, поскольку человек держится прежде всего за сущее»[4], радуется больше всего сущему, не может жить без сущего. И, к сожалению, может обходиться без бытия.
Учением о сущем и о его началах занимается онтология; "ontos" в переводе с греческого и означает "сущее", а онтология – как учение о сущности сущего. –– Сущее потаенно, божественное сущее, напротив, непотаенно. Непотаенное сущее и есть бытие.
Традиционная метафизика раскрывает таящееся в себе сущее, следовательно, не-божественное сущее. (В этом пункте Хайдеггер выступает против тысячелетней европейской традиции.) Непотаенное сущее, или бытие, не может быть названо традиционным именем – "онтология", а должно носить имя "фундаментальная онтология" – по-нашему, экзистенциология.
В экзистенциологии предметом мысли становится не сущее и не истина сущего, а бытие и истина бытия. "Мышление бытия не ищет себе никакой опоры в сущем. Бытийное мышление чутко к неспешным знамениям неподрасчетного и признает в нем непредвидимый приход неотклонимого. Это мышление внимательно к истине бытия и тем помогает бытию истины найти свое место в историческом человечестве".
Чтобы вернуться к проблеме бытия, нужно осмыслить человека, наделенного этим бытием, поскольку бытие – есть бытие думающего о нем человека.
(Для фиксирования такого человеческого бытия Хайдеггер в "Бытии и времени" предлагает термин "Dasein" – "Вот-бытие", т. е. бытие, которое открыто человеку: "Вот". Другими словами, "Вот" – открытость, означает характер связи человека и мира как предпосылку бытия; место же, в котором стоит человек и куда ему является эта открытость бытия ("Вот"), именуется Хайдеггером как "присутствие"], – место, куда стекаются смысложизненные цели человека.)
3. Первичность бытия
В книге «Бытие и время» Хайдеггер утверждает, что бытие предшествует существам или объектам потому, что оно составляет условия, в которых эти объекты понимаются и приобретают значение. По мнению Хайдеггера, бытие совершенно исторично и непревратимо. В любом случае бытие следует отличать от реальности существования, действительности и т. д как более конкретных и глубоких характеристик объективных процессов и явлений.
Вся жизнь объясняется исходя из психологической экзистенции как совокупности всех человеческих переживаний. Даже само бытие мыслится в терминах психологических как существование-переживание. | |
|
Всего 94 на 10 страницах по 10 на каждой странице<< 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 >> |
|
|
|
